Философская политика и политическая философия

В одном смысле политическая философия греков умеренна. В дру­гом смысле эта философия или, по крайней мере философия Плато­на, радикальна. Она приводит к расхождению, более того — к конф­ликту между философией и политикой. Расхождение зависит от сле­дующего:!) за исключением чрезвычайной ситуации философия не­способна заставить признать себя в государстве и управлять полити­кой; 2) она сама по себе достаточна для небольшого числа избранных, ей себя посвятивших и благодаря ей способных достичь возвышенной жизни и счастья. Что же касается конфликта, то он заключается в сле­дующем: 1) философия, будучи доведенной до конца, взрывает мне­ния или условности, лежащие в основании любого государства; 2) она остается всегда чуждой большинству и, следовательно, в государстве ее не очень любят и не могут любить больше, когда она проявляет свою разрушительную силу. Философия и политика обречены на вза­имное непонимание. Философ находится в невыгодном положении. Поэтому он должен выражаться с осторожностью, чтобы не вносить ненужного волнения и не подвергать опасностям философию.

Посмотрим на дело повнимательнее. Лишенная философской по­литики философия обязательно приходит к конфликту с политикой по двум причинам: специфика философского образа жизни, подрыв­ная работа философского разума. Для Сократа и его последователей философия представляет собой прежде всего образ жизни, образ жиз­ни, порывающий с обычным способом бытия. Философская жизнь Проходит через отказ от внешних благ (богатства, почести, власть) и чувственных удовольствий, она представляет собой аскезу тела и мыс­ли, отречение от чувств, дабы очистить и возвысить разум, т.е. вы­сшую часть души. Она достигает своей высшей точки в философском созерцании, когда душа входит в гармонию с миром и приобщается к божественному. Философия — это духовный путь, путь требователь­ный и трудный, пройти по которому способны лишь некоторые. Фи-

36 Способы и нтерпрет ации политики___________________

лософы образуют отдельное сообщество, они принадлежат к виду, от­личному от обычных людей. Эта противоположность более отчетливо выявляется у Платона, нежели у Аристотеля. Последний придает до­стоинство различным уровням человеческой жизни: активная или по­литическая жизнь способна принести свое счастье, подобно тому, как это делает жизнь созерцательная или теоретическая. Но политическое счастье — это в некотором роде счастье второго сорта, человеческое совершенство состоит в жизни в соответствии с философским духом и счастьем. Это превосходство, иллюстрируемое образом Сократа, име­ет свою цену. Философ преступает, вводит в заблуждение, беспокоит. Обычные люди не способны понять его образ жизни, Сам по себе этот образ жизни заставляет усомниться в общепринятом образе жизни. Тщетно Сократ пытается скрыть от своих собеседников свое превос­ходство, т.е. свою мудрость, он очень навязчивый человек.

Сократ навязывает себя самим своим примером, но также и свои­ми бесконечными вопросами. Философ — это человек, задающий вопросы и никого не оставляющий в покое. Он не признает никакого авторитета, кроме авторитета разума, и при помощи природного разу­ма он заставляет усомниться во власти, т.е. в мнениях и условностях, он сомневается в основаниях государства как государства особого ро­да (любое государство стремится к специфичности). Природа подры­вает условности и, в частности, ту из них, что пользуется наибольшим авторитетом в государстве, — религию государства. Природа самодо­статочна, она независима от воли людей, но также и от воли богов. Со­крат был обвинен в нечестивости, т.е. в том, что не верил в богов госу­дарства. Философ ставит под угрозу существование государства, но он и сам рискует быть обвиненным государством. Философия опасна для политики, политика опасна для философии.

Конфликт неразрешим. Но философ может сделать так, что конф­ликт будет скрытым. Для этого он должен скрывать самого себя или, точнее, скрывать от одних то, что он открывает другим. Если образо­вание носит публичный характер, то оно двусмысленно: экзотериче­ское или открытое образование для нефилософов и экзотерическое или неявное образование для философов и тех, кто достоин стать та­ковыми. Такая философская политика имеет своей целью благо для философии, но также и благо государства (философ заботится о благе себе подобного). Следовательно, для блага государства философ раз­даст свои советы правителям (гражданам, олигархам, тиранам...) с ос­торожностью, а на публике и с осмотрительностью: он уважает пред­рассудки там, где они оберегают государство, стараясь по мере воз­можного расширить границы разума (если существует опасность серь­езных волнений, пишет Платон в письме VII, философ должен «оста-

_____ ________ Философски й проект и искусство политикио 37

даться спокойным, довольствуясь пожеланиями личного блага и бла­га государства!»). С другой стороны, из этого следует, что для блага философии философский дискурс или философская позиция должна одновременно побуждать к философии тех, кто способен ею зани­маться, и реабилитировать ее в глазах большинства, которому она ка­жется подозрительной. Дабы избежать преследования, философ дол­жен оправдать философию перед судом политики, он должен убедить государство, что философы не являются агентами, ниспровергающи­ми государство, атеистами, безответственными людьми, что, напро­тив, они суть добропорядочные и даже лучшие из граждан; чтобы пе­редать философскую искру, он должен неявно проповедовать подлин­ное знание философии. Двойной смысл — совершенная форма фило­софской политики.

Смерть Сократа, как о ней рассказывает Платон, носит двойной смысл. Сократ покоряется решению, осуждающему его на смерть, он отказывается избегнуть ее, когда представляется такой случай, потому что долг призывает его подчиниться законам государства. Тем самым он показывает всем, что философ — прежде всего добропорядочный гражданин, что его лояльность по отношению к государству доходит до самопожертвования из уважения к несправедливому решению. Но своей позицией он говорит также и о другом: перед лицом государст­ва он олицетворяет спокойное величие философской жизни, он сви­детельствует в пользу превосходства морали, которого достигает это удивительное и исключительное существо, каким является философ. «Сократовский способ подчинения — это способ сопротивления» (Мерло-Понти). Точно также двойственным смыслом обладает и «Го­сударство». С одной стороны, Платон представляет политическое оп­равдание философии, показывая, что благополучие политического сообщества решительным образом зависит от изучения философии; с Другой — он утверждает, что правильная и счастливая жизнь чужда политике, что одна только эта жизнь — жизнь философская — позво­ляет освободиться от иллюзий, что политическая жизнь протекает в Пещере. Он в полный голос заявляет сообществу о необходимости философии, он вполголоса говорит будущим философам об ущербно­сти политики. По крайней мере в одном смысле эта философская по­литика имела громкий успех. Величие Сократа, искусство и гений Платона придали философии авторитет, переживший века.

О чем же в итоге говорят Сократ и его последователи? Они публич­но учат, что политика — это искусство, освещаемое философией, под­чиненное рациональным или моральным целям (благополучие чело­века) и направляемое добродетелью осторожности. Следовательно, «Даго в политике зависит прежде всего от добропорядочных людей и

38 Способы интерпретации политики

ни одна система не может обойтись без добродетели действующих п ней лиц. Более сдержанно они учат, что политика не достигает полно­стью своих целей, что рациональное государство — утопия, что благо­получие в полной мере осуществимо только в той аполитичной жиз­ни, которой является философская жизнь. Политическое общество, построенное в соответствии с разумом, существует только на словах, но существует жизнь в соответствии с разумом, предназначенная для happy few¹. Христианство исправит эту формулировку, Современность полностью изменит ее.

II. Экономия спасения и искусство политики

Католическая мысль и политика

 

¹ Happy few — некоторы!

От Афин к Иерусалиму изменяется природа первоначального ис­точника смысла: таким источником предстает отныне не разум, но Откровение. Инициатива перешла в другие руки, она исходит теперь не от человека, пытающегося раскрыть тайну мира, но от единствен­ного и всемогущего Бога, обращающегося к людям, оставаясь окутан­ным тайной. Греческий разум возносился к божественному, иудей­ская или христианская вера сливается со словом, исходящим от Бога. Начало философии, говорил Сократ, — это удивление, дающее толчок разуму; основание веры, учит Писание, есть акт доверия и выход за пределы того, что способен познать разум. Авраам олицетворяет чело­века веры, поскольку он безропотно подчиняется приказу Бога, кото­рый вносит сумятицу в его душу и который он не понимает. Иов воп­реки своему красноречию умолкает и преклоняется, когда Бог без объяснений возвеличивает свое творение и бесконечное расстояние, отделяющее его от сотворенного. Библия проповедует чувство, совер­шенно чуждое грекам: смирение. Чем являешься ты, человек, перед лицом бесконечности Бога?

Таким образом, имеет место изменение или полная переориента­ция перспектив. В первом Послании к Коринфянам св. Павел проти­вопоставляет мудрости мира (и в особенности философским построе­ниям греков) подлинную мудрость, таинственную мудрость Бога. Это библейская тема, которую Павел сразу же объединяет с тем, что пред­стает как сердцевина собственно христианского учения: неслыхан­ный факт Воплощения. Мудрость Бога воплощена в личности распя­того Христа, в этом «для иудеев соблазне, а для эллинов безумии» (I, 23). То, что является мудростью Бога, предстает безумием в глазах ми-

40_ Способы интерпретации по/

Экономия спасении и искусство политики

 

ра, а то, что является мудростью мира, — безумие в глазах Бога. Разум претерпевает diminutio capitis.¹

Однако вскоре христианство стало благожелательно относиться к греческой философии и к философским исследованиям. Христианст­во не просто терпело философию, оно искало ее опоры, оно нашло для нее место в лоне «христианских народов». Для христианского средневековья были характерны напряженные философские исследо­вания под более или менее строгим контролем со стороны Церкви. Разум сохраняет второстепенное или вспомогательное место, но он выигрывает в значении и автономии. В XIII веке св. Фома отдает дол­жное и учению об Откровении, и законной роли разума. Он превра­щает Аристотеля, исправленного в соответствии с требованиями хри­стианской веры, в главного представителя истины, полученной иск­лючительно при помощи естественного разума. Чем объяснить такую эволюцию? Можно привести две основных причины, связанных с внутренней логикой христианства (или, по крайней мере, христианст­ва, как оно было интерпретировано в рамках римской Церкви). Пер­вая причина такова: Откровение не обесценивает разум, подобно то­му, как сверхъестественное не обесценивает природу, поскольку со­здатель сверхъестественного Откровения предстает также и создате­лем природы. Естественный разум — творение Бога, он является даже знаком, оставленным Создателем на своем творении. Если только не считать, как это сделает Лютер, что разум полностью затемнен перво­родным грехом, то за разумом следует признать его роль. Существует естественное познание сверхъестественных вещей и моральных реа­лий, предшествующих Откровению или от него не зависящих. Вся ис­торическая традиция утверждает возможность определенного естест­венного познания Бога одновременно с включением каждого челове­ка в рамки естественной морали. Эту традицию открывает св. Павел, несмотря на его осуждение ложной мудрости греческих философов (Послание к Римлянам, 1: 19-20; 2: 14-15). Итак, существуют чисто рациональные истины: тем самым дверь для философии открыта. Но в первую очередь существуют истины Откровения, смысл которых ра­зум позволяет углубить благодаря главным образом философскому инструментарию. Теология — царица всех наук — определяется следу­ющим образом: Fides quaerens intellectum (вера, стремящаяся понять). Она подчиняет разум, но также и мобилизует его. По сути, не может существовать противоречия между разумом и верой. Истина, происте­кающая от Бога, едина.

io capilis — умалет

□граничение граждане

- Во-вторых, эти права разума объясняются следующим моментом: отличие от иудаизма и ислама христианство не является религией Закона. Иудеи и мусульмане вынуждены поступать в соответствии с данными в Откровении законами и религиозным кодексом, который досит всеобъемлющий характер и упорядочивает общественную жизнь в ущерб всякой сфере, уступающей автономии разума. Новый асе Завет не создает ни фажданского, ни уголовного кодекса, ни кон­ституционного закона, минуя всякий формализм, он призывает к об­ращению. Поэтому исторически христианство столкнулось с фунда­ментальной проблемой: Откровение означает духовную революцию, но Церковь как институт и как сообщество верующих также живет земной жизнью — христиане принадлежат к историческим и полити­ческим обществам. Какую же позицию в ходе истории следует занять ло отношению к мирской жизни, как связать мирское и священное? Теологический разум был призван осмыслить направленность исто­рии и отношения между Церковью и политической властью, а разум философский — объяснить естественный и самостоятельный порядок политики. Во всех случаях проявляется субстанциональная напря­женность христианства — между священным и мирским — и, в част­ности, между учением о спасении и искусством политики.