Царство лжи«В стране великой лжи» (А. Силиха, 1938 г.); «Плененная мысль» или царство «логократии» (С. Милош, 1952 г.); «Магическая власть мертвого слова» (Б. Пастернак, 1957 г.); «Театральные декорации» (А. Солженицын, 1974 г.); «новая цивилизация», основанная на «обмане» (Л. Колаковски, 1983 г.)... — эти различные формулировки восточно-европейских писателей говорят об одном и том же, что составляло основу коммунистических режимов: навязанное царство лжи и, как следствие, необходимость делать вид (в лучшем случае) или (в худшем) развращение и полное огрубление духа. На Востоке, как и в Океании, контроль со стороны партии-государства распространялся не только на внешнюю сторону деятельности людей, он был направлен и на их внутреннюю жизнь. А между тем эти люди мирно жили, ходили в контору или на завод, стояли в очереди, смотрели телевизор, собирались, чтобы выпить... В
Действия тоталитаризма трудно поверить в силу самой его природы и завесы пропаганды, но также и потому, что если общество уже было Поглощено и подчинено, то внешняя сторона человеческой деятельности не демонстрирует чего-то исключительного в истории. Но глу- 238 Современная политика _^^___ бинная реальность пролегала вне этой повседневной видимости, и эта видимость заставляла поверить в то, что, как говорил Осип Мандельштам, дела обстоят нормально, потому что трамваи ходят. Монолог власти. Публичный дискурс в Советском Союзе был единственным дискурсом. Идеологическая власть требовала не только монополии на легитимную силу, она требовала также и монополии на легитимное слово. Идеология царила благодаря власти, а власть царила от имени идеологии. По крайней мере в этом смысле идеология, какой бы скомпрометированной она ни была, оставалась в Советским Союзе достаточно живучей: она выступала в качестве принципа легитимности режима и занимала все пространство публичного дискурса. Каково же содержание этого идеологического дискурса? Обедненное, до предела схематизированное Сталиным и его последователями, оно постоянно развивается на основе очень примитивных принципов, принципов, которые опять же нужно хорошо отличать от теорий. Теории постоянно подвергаются пересмотру: сменяющие друг друга руководители режима (за исключением, конечно, Ленина — мумифицированного и сакрализированного) обычно входили в советский Пантеон при жизни, чтобы затем оказаться выброшенными на «свалку истории» своими последователями; точное обозначение друзей и врагов менялось (крайний пример: нацизм поменял лагерь в 1939 г., а затем вновь — в 1941 г.); политика в области заработной платы, семьи, сельскохозяйственная политика неоднократно меняли свою направленность, официальная история литературы имела многочисленные версии... Изменяясь, эти теории тем не менее оставались непогрешимыми. Партия противоречила сама себе, никогда не переставая указывать верное направление на основании и в рамках принципов, остававшихся неприкосновенными (эволюция существует только благодаря их провозглашенному осуществлению в истории). В мире реального социализма эти принципы сводятся главным образом к трем положениям: 1) силы Добра и силы Зла разделяют мир и будут разделять его вплоть до неизбежной победы Добра; 2) Партия всегда права; 3) Советский Союз — воплощение «лучшего из миров». Развивая первое из этих положений, выразители советской идеологии лишь призывали на помощь ленинские идеи. С одной стороны, социализм, возведенный историей, освободительный и мирный по своей природе; с другой, ■— капитализм, монополистическая буржуазия, империализм, названия которых уже говорят о преступных намерениях. Выберем несколько из многочисленных примеров: «В проекте нашей Конституции (1977 г.) шире, яснее и полнее, чем где-либо и когда-либо, зафиксированы социально-экономические и Тоталитарная механика 239 политические права и свободы граждан и конкретные гарантии осуществления этих прав. Да и что могут противопоставить этим реальным достижениям развитого социализма апологеты капиталистических порядков? Каковы действительные права и свободы, которые обеспечивает широким массам трудящихся современное империалистическое общество? «Право» десятков миллионов на безработицу? Или «право» больных обходиться без врачебной помощи, которая стоит огромных денег?... Или, может быть, «право» жить в вечном страхе перед всемогуществом организованного преступного мира и видеть, как печать и кино, телевидение и радио делают все, чтобы воспитывать молодое поколение в духе эгоизма, жестокости и насилия?»1 Социализм и капитализм постулируются в отношении полной антиномии. Это две противоположные сущности, и эти две противоположные сущности исчерпывают собой или пытаются исчерпать все значение реальности. Координаты, установленные манихейским дуализмом, призваны распространиться на все, даже если практические соображения и/или идеологическая работа могут понизить их значимость. При Сталине, с одной стороны, существовала буржуазная наука, с другой — наука пролетарская, «выдающимся» представителем которой одно время был Лысенко. После Сталина наука уже не подчинена классовой истине, но во всем, что касается философии, литературы, истории, права, громадный аппарат цензуры (Главлит) надзирает за соблюдением «правильной идеологической ориентации» — при условии определенных брешей и известной толерантности. Ни культура, ни мораль не были самостоятельными. Новый мир, мир социализма радикально иной. Второе положение — партия всегда права — также по праву находится в русле ленинизма. Сталин формулирует крайнюю версию этого принципа: «Отец народов», «корифей науки*, «великий гений всех времен» и т.д. всеведущ и непогрешим. Его последователи разоблача-ютто, что они в мягких и слишком мало похожих на марксистские выражениях называют «культом личности», и кладут коней идеологическому безумию, но тем не менее партия, чьи лидеры официально зачастую терпели провал, всегда в основном провозглашалась непогрешимой. «Коммунистическая партия Советского Союза», верная «великому Ленину», просвещенная «светом марксизма-ленинизма», вооруженная теорией «научного коммунизма», вела народ по «славному пути, пройденному Советским Союзом», она — «руководящая и направ- 1 Брежнев Л.И. О Проекте Конституции (основного икона) СССР и итогах его всенародного обсуждения. Доклад на VII сессии Верховного Совета СССР 4 октября 1977 г // Актуальные вопросы идеологической работы КПСС. Т. 2. М.: Политиздат, 1978. С. 361. -"*-'■■ ■■■".<-> "' '■'■■ ■■' ■'■ '•}'" ''■' "J ■"'»'■■'■■С-^< я *™ 240 Современная политика____________________________ ляющая сила общества», ставшего под ее руководством «обществом развитого социализма». Советская конституция ] 977 г. в особенности настаивает на «руководящей роли» Партии (статья 6). Цепочка определений, оправдывающая эту роль Партии, всё та же: Партия — это «авангард советского народа», она ^неотделима от народа в целом», проповедуемая ею идеология сливается с неопровержимой научной системой, ее политика — это политика народа, которому не занимать воли. Наконец, третье положение — наследие Сталина. Новый мир нашел свое воплощение: социализм в Советском Союзе «победил полностью и окончательно». В Преамбуле Конституции СССР 1977 г. говорится, что в СССР построено развитое социалистическое общество. На этом этапе, когда социализм развивается уже на собственной основе, новый режим постоянно и все более полно раскрывает творческие силы и преимущества социалистического образа жизни, а трудящиеся более широко пользуются плодами великих революционных завоеваний. Развитой социализм — «это общество, в котором созданы могучие производительные силы, передовая наука и культура, в котором постоянно растет благосостояние народа, складываются все более благоприятные условия для всестороннего развития личности». Это общество, в котором общественные отношения достигли своей зрелости и в котором «на основе сближения всех классов и социальных слоев, юридического и фактического равенства всех наций и народностей, их братского сотрудничества сложилась исторически новая социальная и интернациональная общность — советский народ». Это общество, в котором трудящиеся, патриоты и интернационалисты, достигли высокого уровня организации, идеологии и сознания. Это общество, в котором законом является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех. Это общество подлинной демократии, в котором политическая система гарантирует эффективное управление всеми социальными делами, все более активное участие трудящихся в жизни государства, в котором действительные свободы и права граждан неотделимы от их обязанностей и их ответственности по отношению к обществу. Слова и вещи. Весь этот дискурс, воинствующий и торжествующий одновременно, является полной и грубой ложью. В рамках дискурса борьбы слова извращены идеологией, они в некотором роде подчинены манихейскому разделению мира. Языку коммунистов, как и языку патриотов, ведомы только всеобщие понятия. Природа действий зависит от идентичности акторов (которые всегда принадлежат к одному из двух лагерей), а идентификация акторов принадлежит идеологи- Тоталитарная механика 241
ческой власти. Так, социализм по сути носит мирный характер, он остается таковым, даже когда ведет войну, тогда как империализм, чтобы он ни делал, не способен изменить своей природы, — следовательно, «борьба за мир» нераздельно связана с «антиимпериалистической юрьбой» и с «укреплением социалистического лагеря». Точно также ц ведет психологическую борьбу (достойную осуждения) там, где гский Союз ведет борьбу идеологическую (оправданную и необ-| ходимую) и т.д. Но еще более нереальным является дискурс побед, по-1-.скольку здесь слова стремятся полностью утратить всякий контакт с ^-реальностью. Советская идеология неустанно настаивает на существовании того, чего нет, не зная ни сна, ни отдыха, она прославляет новый мир, продолжающий оставаться далеким от жизни. Ограничимся тремя примерами: 1) в соответствии с официальной ортодоксией развитое социали- 2) развитое социалистическое общество официально положило 1978. Р. 185, viev Л. L'avenir radieux, trad, fr., Lausanne: L Age d'homme. 242Современная политика Тоталитарная механика 243
т.д. Принадлежащие к высшим эшелонам (номенклатура) живут в особом обществе, не имеющем отношения к тому обществу, в котором живут те, кому они призваны служить. Они не соприкасаются с очередями, давкой, нехваткой продуктов или их низким качеством, они избегают даже контактов с народом, замкнувшись в своей деятельности благодаря многочисленным преимуществам, связанным с выполняемыми обязанностями; 3) развитое социалистическое общество в соответствии с официальной версией есть подлинно демократическое и совершенно единодушное общество. «В СССР, — утверждает статья 2 Конституции, — вся власть принадлежит народу», и народ единогласно выражает свое согласие во время организованных дискуссий или демонстраций и посредством периодических выборов. На самом же деле народ не только порабощен, но он вынужден выражать свое согласие, участвуя в демократической комедии. В соответствии с официальной версией, избиратели не довольствуются подтверждением предварительного выбора партии (99%), они выражают свою признательность на бюллетенях для голосования. Так, пишет «Вечерняя Москва» по поводу переизбрания Л. Брежнева в Верховный Совет в 1980 г., не на одном бюллетене можно было прочесть такие строки, «исходящие от сердца»: «Я целиком и полностью одобряю внутреннюю и внешнюю политику Партии. Я счастлив, что живу в Великой стране Советов. От всего сердца голосую за Л.И. Брежнева». «Всем известно, — комментирует Луи Мартинез, — что надписи, фигурирующие на бюллетенях для голосования, ограничиваются словом с фаллическим смыслом, украшающим общественные туалеты и подъезды бедных домов; всем известно, что все эти непристойности проходят тщательную графологическую экспертизу по обвинению в «терроризме»; всем известно точно так же, что результаты выборов взвешены и установлены независимо от обработки бюллетеней. Все это не имеет никакого значения. «Сердечные» надписи, составленные, впрочем, на образцовом деревянном языке, как и письма с требованиями снижения оплаты труда, пытаются в письменном виде выдать за произошедшее, что ни в коем случае не могло, но должно было бы произойти. «Посвящение на бумаге призвано материализовать несуществующее».1 Так победный дискурс бесконечно описывает нереальный мир. И он не ограничивается общими положениями, он без конца провозглашает выдуманные успехи, прогресс, удачи, являющиеся лишь видимостью. Конечно же, все не было абсолютной ложью, поскольку, в ча- стности, режим мог похвастаться некоторыми настоящими успехами (во внешней политике, в военной и космической областях), но, с этими оговорками, разрыв между словами и вещами был таков, что вслед за Симечкой можно было (в иронической форме) задать вопрос: разве они не читали Орузлла? «Быть может, — отвечает Симечка, — они его и читали. Быть может, они приняли секретное решение подражать этому миру. Именно эта идея приходит мне, когда я слышу по радио или по телевизору бесконечный поток цифр производства, процентов выполненных планов, оглашение взятых на себя обязательств в соревновании, о которых всем известно, что они спущены из поднадзорных и оплачиваемых источников и что они не имеют ничего общего с трудящимся народом. В такие моменты я прихожу к выводу, что руководители радио и телевидения сами должны были прочесть Оруэлла. Иначе я не могу объяснить, почему они наполняют уши несчастных граждан отвратительным бормотанием о цифровых успехах. Они читали Оруэлла. Следовательно, им известно, что все это обязательно является частью духовной жизни развитого тоталитарного общества. Та же самая идея приходит мне, и когда я открываю газету: я сразу же ясно вижу, что тысячи служащих Министерства Правды поработали над тем, чтобы ничего из номера «Тайме» ни в малейшей степени не побеспокоило мысли обитателей Океании. На каждом из уровней царит наилучший из порядков. Руки Большого Брата — надежная защита. И мы празднуем постоянные победы на всех фронтах.»1 «Идеологическая работа» Этот дискурс власти не оставлял советского человека от колыбели до могилы: он пронизывал образование, пестрел плакатами на стенах, он неустанно распространялся на радиоволнах, в прессе, на публичных собраниях... Партия-государство выделяла значительные средства «формированию высокой политической культуры каждого гражданина», «коммунистическому воспитанию трудящихся».2 Эта «идеологическая работа» начиналась с детского сада. Программа дошкольного воспитания (1969) предписывает уделять особое внимание «формированию с самого раннего возраста таких важных моральных чувств, как любовь к родине, советскому народу, В.И. Ленину (...)». Ленин — первое слово, которое учится читать ребенок. Список рекомендуемой литературы для учеников первых восьми классов включает десятки
1 Миг iez L. La «langue de bois» sovietique // Cor 16, hiver 1981-1982. 1 HellerM La machine et les rouages P.: Calmann-Uvy, 1985. J Simccka M. Op. cit. - P. 15. 244 Современная политик;!_____________________________ работ о Ленине (стихотворения, рассказы, воспоминания). «Идеологическое воспитание» продолжается, конечно, и в школе, «основная задача» которой «развить в молодом поколении марксистско-ленинское мировоззрение, воспитать убежденных материалистов, поборников мира», а также и во взрослом возрасте. Режим порождает миллионы борцов и идеологических кадров, которым поручено распространять «правое слово» в местах работы и проживания, в рамках массовых организаций. Советский гражданин не только со всех сторон окружен пропагандой, он принужден посещать политические собрания и исполнять обязательные обряды, предоставляющие возможность в очередной раз заклеймить врагов и/или воспеть счастье советского бытия. Создание обрядов приобретает организованный и бюрократический характер (каждая республика имеет свою «комиссию по обрядам и праздникам»). Празднуются зима, лето, жатва, пуск в действие заводов, день рождения Революции и Ленина, женский день и выборы в Советы, «красные субботы» — дни «добровольного» труда)... В Москве Мавзолей Ленина — место ритуального паломничества космонавтов перед отлетом, молодоженов после церемонии бракосочетания, пионеров во время их клятвы... Режим не довольствуется молчаливым подчинением своих подданных, он требует от них проявлений преданности и признательности по отношению к фиктивному социализму, где они призваны расцветать. К чему стремится это «идеологическое воспитание»? Оно стремится не столько к тому, чтобы убедить, сколько к тому, чтобы блокировать, парализовать мысль и сформировать сознание. Все это проводится главным образом теми методами, которые Оруэлл описал в «1984»: внушение детских чувств, манипуляции с языком, контроль прошлого. Внушение детских чувств. Предмет «идеологического воспитания» — прежде всего запечатлеть в мозгу советского человека чувство его полной беспомощности, абсолютной зависимости от государства и внушить ему недоверие и страх по отношению к «другим». Монолог власти производит эффект устрашения, он повсеместно демонстрирует могущество партии-государства. Власть — хозяйка того, о чем говорит, она, не переставая, оповещает об этом, вынуждает людей это подтверждать. В еше более общем виде идеология — это знак, метка власти, она везде провозглашает, кто является настоящим хозяином, она говорит также и о том, насколько этот хозяин силен, так как он повсюду трубит о своих победах, и насколько слабы подданные, так как они вынуждены восхвалять его. Как может советский человек не почувствовать того, что испытывал один из персонажей
Тоталитарная «Жизни и судьбы», — различие в весе между хрупким телом человека и колоссальным могуществом государства? Эта роль устрашения официального дискурса, безусловно, опирается на весь аппарат принуждения и социального контроля. За словами стоит государство-спрут, контролирующее все рабочие места, все назначения, все организации, все каналы распределения (за исключением черного рынка), все заграничные поездки... Существует также и политическая полиция, лагеря, психиатрические лечебницы. Советская система ставит человека в состояние постоянной зависимости — ведь государство является единственным нанимателем, единственным органом, занимающимся распределением разрешений (для того, чтобы перемещаться внутри страны, требуется «внутренний паспорт», разрешение для того, чтобы попасть в любое учреждение, пропуск, чтобы получить доступ к пользованию библиотеками, специальное разрешение, чтобы жить в Москве или Ленинграде, чтобы отправиться за рубеж и т.д.), ведь каждый знает за собой вину нарушения правил (в частности, плана). В официальной версии эта вынужденная зависимость превращается в отношение, отмеченное просвещенной и всевидящей доброжелательностью партии-государства. Советская шутка «прошла зима, настало лето — спасибо партии за это» высмеивает дискурс, не перестающий говорить: все это благодаря партии и ее лидерам. Получение должности, разрешения, продвижение по службе, а также симфония, сбор урожая, технические достижения — псе это в какой-то мере милость, которой индивид обязан системе и ее руководителям. Советский человек воспитан таким образом, что вверяет себя власти, которая все решает за него и окружает себя густой тайной. Только у лидеров есть ключи от всего, индивиды-дети не владеют своей судьбой, государство, представляющее собой одновременно и кнут, и пряник, берет на себя заботу об их жизни. «Идеологическое воспитание» старается также внушить чувства страха и ненависти по отношению к «другим». Официальный (мани-хейский) взгляд представляет «других» как подозрительных врагов, он всегда настороже. «Советский патриотизм» подразумевает одновременно «ненависть к врагу» и постоянную «бдительность». С момента своего создания режим старался прививать советским людям чувство того, что они являются защитниками «осажденной крепости». Враги наделены всеми грехами, они отравляют души, они создают опасность новой войны. Возникновение «новой опасности» на границах СССР позволяет объяснить вторжение в Чехословакию в 1968 г. или в Афганистан в 1979 г., разоблачение происков противника, призывы к «бдительности» также представляют собой приглашение к тому, чтобы сплотиться под руководством партии. Страх — существенная состав- 246 Современная политика ляющая советской педагогики. Идет ли речь о страхе перед самой властью или страхе перед «другими*, который власть систематически поддерживает, он постоянно направлен на инфантилизапию homo sovieticus. ' Манипуляции с языком. Советская власть не только монополизировала язык, она говорила на новом языке, языке советском. Этот язык, отличающийся от русского, близок newspeak из «1984». В Советском Союзе, как и в Океании, официальный язык характеризуется, как мы видели, идеологическим извращением смысла, а также особой структурой, плодом жесткой кодификации, следствием которой является «сокращение области мысли» (Оруэлл). С этой точки зрения к основным характерным чертам советского языка, если следовать М. Геллеру и Луи Мартинесу, можно отнести следующие: I) изобилие и постоянство свинцовых формулировок. Русский язык очень гибкий, зато советский язык крайне застывший, прежде всего в том смысле, что в него входит огромное количество стереотипов и окаменелых форм. В значительной степени советский newspeak составлен не столько из слов, сколько из сегментов фраз, превратившихся в бесконечно повторяемые застывшие формулировки. Например, «борьба-за-мир-демократию-и-социализм» и «против-империа-лизма-неоколониализма-и-расизма»; «великое-дело-коммунизма»; «нерушимый-союз-рабочего-класса-колхозного-крестьянства-и-на-родной-интеллигенции»; «успехи-одержанные-международным-ра-бочим-движением-и-силами-национального-освобождения» и т.д. Там, где царствует социализм, «участие народа» всегда «активно», его поддержка не перестает быть «общей», «прогресс» всегда без исключения «непрерывный», «инициативы» всегда «творческие»... Цветистые, навязчивые, гиперболические, сюрреалистические формулировки образуют duckspeak (Оруэлл) или утиный язык. Этот язык достигает своеобразной вершины в повсеместно бросающихся в глаза лозунгах: «Честь и слава героическому советскому народу, строителю коммунизма!», «Да здравствует социалистическая демократия!», «Слава советской науке!» и т. д. 2) ангажированность словаря. Советский язык не знает нейтральных слов или формулировок, он придает всему идеологическую окраску. Понятия, выражения в некотором роде всегда принимают ту или иную сторону, и их употребление закодировано. С одной стороны, слова говорят о том, что Добро и Прекрасное неразрывно связаны с одним лагерем, а Зло и Уродливое — с другим: социализм обладает монополией на славу, честь, справедливость, успехи.., конечно, ему ;кий (лат.) — Прим. персе. То талитарн ая механика 247 ведомы проблемы, трудности, но никогда — провалы и крушения; последние два понятия относятся к капитализму, который также обладает монополией на несправедливость, отчуждение, порок, ложь... С другой стороны, советский язык порождает лексику, для которой характерно не только идеологическое извращение понятий, но и игра смыслов. Слова наделяются благоприятным или неблагоприятным смыслом в зависимости от того, с каким лагерем они связываются. Это относится, безусловно, к ключевым словам идеологии — социализм (хороший), капитализм (плохой) — но также и некоторым другим словам. Поскольку прилагательное «красный» несло положительную смысловую нагрузку, советская цензура запрещает выражение «красные бригады» (использовался только оригинал выражения — brigada rossa). Китайское слово йафао также было запрещено для перевода, чтобы не опорочить советское выражение «стенная газета». В предельном варианте понятие лишается своего смысла, чтобы выражать только благоприятное или неблагоприятное суждение, установленное идеологией. Определение «буржуазный» означает просто плохой: фрейдизм, говорит словарь Ушакова, есть «буржуазная идеалистическая теория», феминизм — «буржуазное политическое движение». Советский язык включает в слова идеологические (реальные или фиктивные) суждения о вещах. В таком случае невозможно сказать ничего иного, кроме того, что диктуется идеологией через язык; 3) деревянный синтаксис. Регистр советского синтаксиса ограничен и закодирован. Советский newspeak не ведает вопросительной формы, он утверждает, отвергает, повторяет, но никогда не вопрошает; он даже утверждает в такой форме, которая стремится исключить любые вопросы или дискуссии. Официальный язык устрашает игрой повторений, но еще и потому, что эти повторяющиеся утверждения выражаются давящим и авторитарным образом. Тяжеловесность, характерная для советской фразы, связана со злоупотреблением прилагательными, а также с обычным отказом от глаголов в пользу производных от глаголов слов («С развитием социалистической демократии...», «Вследствие принятия мер...»). Такая номинализация позволяет постулировать в качестве очевидного и бесспорного то, что на самом деле лишено смысла или, по крайней мере, правдоподобия. Например: «Таковы процессы, в итоге которых мы получили право сказать, что в СССР теперь построен развитой социализм — такая стадия зрелости нового общества, когда завершается перестройка всей совокупности общественных отношений на внутренне присущих социализму коллективистских началах. Отсюда — полный простор для действия законов социализма, для выявления его преимуществ во всех сферах общественной жизни... Отсюда — растущее сближение всех 248 Современная политика Тоталитарная механика 249
классов и социальных групп... Отсюда же — создание новой, социалистической культуры, утверждение нового, социалистического образа жизни».1 Деревянный синтаксис этим не ограничивается. Повелительное наклонение всегда сопряжено с первым лицом множественного числа — «Укрепим коммунистическую дисциплину!», «Построим коммунизм!» — или по меньшей мере выражается восклицательным инфинитивом — «Жить и творить, как Ленин!» — или вообще обходятся без глагола — «Вперед, к победе коммунизма!» (в любом случае мы явно или неявно постулируем единство народа и его руководителей). Гипербола применяется к успехам социализма или поражениям его врагов. В противном случае язык позволяет прибегать к эвфемизму или парафразу. Как правило, для того, чтобы сказать о чем-то плохом, сначала говорят о том, что дела обстоят очень хорошо; 4) правила орфографии. Даже орфография не избегает идеологического кодирования. Партия (Коммунистическая партия Советского Союза) всегда пишется с большой буквы, а бог — с маленькой. Тем самым советский язык в значительной степени вовлечен в борьбу тем, что он запрешает говорить, и тем, что он заставляет говорить. Он построен таким образом, что дает ход только одному видению вещей. Ленин долбил: либо то, либо другое, черное или белое, третьего не дано. Это манихейство в какой-то степени проникло и в официальный язык. Будучи изуродованным, этот язык является также и отупляющим. Публичный дискурс одновременно очень беден и очень пространен, он развивается в виде бесконечного повторяющегося монолога, который не способен убеждать, но урезает и утомляет мысль и в конечном итоге опустошает ее. Контроль прошлого. «Мы живем, — объяснял М. Симечка, — в искусственной пустоте истории. Это хорошо придумано, ибо в такой исторической пустоте человек очень быстро начинает сомневаться в самом себе — в точности собственной памяти, в подлинности пережитого опыта, в правдоподобии того, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами. С экранов вам рассказывают, что вы никогда не были столь свободны и защищены, как в настоящее время. А вы уже не способны спросить самого себя, идет ли речь о какой-то сказке или действительно когда-то существовало такое время, когда границы вашей страны были сделаны из чего-то другого, кроме колючей проволоки и сторожевых вышек. Подобного рода истины, а также и многие другие стараются не вспоминать; о них не говорят, чтобы об забыть. Такое окутанное тайной прошлое повергает вас в мысли-даяьную прострацию. И когда это обрушивается на вас с самого утра, вве начинает тошнить и уже не хочется завтракать».' В странах «реального социализма» власть стремится лишить человека памяти, осознания исторических корней, всяких ссылок на прошлое. История — это собственность партии-государства, которая превращает прошлое в ничто, заменяя его своей версией текущего момента. Советская версия истории имеет свои узловые моменты (освободительная Революция, гений Ленина, построение социализма...), но она также отмечена непрочностью. Эта оруэлловская зыбкость прошлого достигает своей высшей формы при Сталине. Надежда Мандельштам рассказывает: ■Юна (Варя, девочка) показывала нам книгу, в которой по приказу учительницы портреты руководителей по мере того, как они один за другим впа-' дали в немилость, заклеивались листком плотной бумаги. Ей очень хотелось заклеить портрет Семашко: «Все равно это когда-нибудь сделают, так почему же не сейчас?». В это же время издатели Энциклопедии рассылали подписчикам списки статей, которые следовало заклеить или вырезать... При каждом новом аресте люди просматривали свои библиотеки и сжигали произведения впавших в немилость руководителей... Люди были вынуждены так посту- В послесталинском Советском Союзе «министерство Правды» работает в замедленном ритме, но тем не менее постоянно применяется правило, в соответствии с которым «на каждом повороте истории мы вынуждены переделывать историю» (Троцкий). Во время «десталинизации» Сталин был изгнан из советского Пантеона как в прямом смысле этого слова (было перенесено его захоронение), так и в смысле фигуральном (переписана его роль в истории). Было остановлено издание Полного собрания сочинений (четырнадцатый том так никогда и не вышел), а тринадцать изданных томов, как и другие произведения Сталина, хотя и напечатанные в миллионах экземпляров, были изъяты из обращения. Краешек завесы, скрывавшей реальность террора и ГУЛага, был приподнят: в частности, в 1962 г. советские апасти (кажется, сам Хрущев) решили дать разрешение на публикацию в журнале «Новый мир» повести бывшего зека Александра Солженицына («Один день Ивана Денисовича»). Но брешь очень скоро оказывается закрытой, и при Брежневе Сталин уже «обелен» в своих грехах. Прошлое изменяется по воле настоящего, т.е. власти. В 1964 г. Никита Хрущев, в свою очередь, попадает в ловушку советской исто-
1 Брежнев Л.И.Ука 1. С. 365-366. 1 Simecka M. Op. cit. — Pp. 13-14. * Mandelstap N. Centre tout espoir. Trad. ft. P.: Gallimard. T. I, 1972. P. 360. I 250 Современная политика рии. Затем настает очередь Леонида Брежнева, бывшего одно время вождем Партии, героем Второй мировой войны (официальная история приписывала ему чуть ли не решающую роль в борьбе против Гитлера), еще больше, чем Сталин, отмеченного наградами, чье "созидательное дело» стерто, смято его последователями. Sic transit gloria1 при «режиме забвения» (Милан Кундера). Теми же чертами обладает и история послереволюционной советской литературы; она одновременно фальсифицирована и непрочна. Чары власти заставляют появляться или вновь возникать авторов и произведения или изменяют смысл последних. Авторы, вступившие на путь «диссидентства», впадают в небытие. Солженицын, Домбров-ский, Максимов.., наиболее значительные произведения Пастернака, Ахматовой, Гроссмана... были вычеркнуты из литературы; имена, названия книг исчезают из словарей, энциклопедий, учебников, а работы уничтожаются. Таким образом власть может стереть автора и его произведение, но она может также и воскресить их.
Дом писателей им. Маяковского, — пишет Ефим Эткинд, — мог бы служить аллегорией лицемерия: его парадные окна выходили на несравненную и царственную Неву, на дивный Санкт-Петербург, а окна, выходящие на север, открывались на огромное гранитное здание Большого Дома (помещение КГБ). Такое лицемерие проявлялось везде и во всем. Ахматову, Эйхенбаума, Зощенко унижали, оскорбляли, обливали грязью. Позднее сотни человек у гроба слушали посмертные восхваления жертв идеологического погрома. После своей смерти вчерашние преступники преображались как по волшебству. Каждый из членов презренной группы эстетов, клеветников и саботажников стал примером морального величия и предметом горд По словам Пушкина, которые Со цо чиновникам-цензорам из Союза лишь мертвецов». Язык податлив, история податлива, литература и и ливы. Советская фальшь не только вездесуща, она также и изменчива. Она, следовательно, не совпадала ни с заблуждением, ни с ложью,
|