Основополагающие принципы

Именно либерализм в каком-то роде был крестным отцом совре­менного западного режима. Режим был порожден признанием (неза­медлительным или постепенным) определенного числа фундамен­тальных принципов, которые являются либеральными принципами.

;х чертах (лат.) — Прим. перев.

292_ Современная политика

Данные принципы, которые в силу этого можно назвать основопола­гающими, суть современные принципы (в их либераньной версии) ра­венства, свободы и организации власти.

Равенство и свобода в современную эпоху. Современное понятие ра­венства, как оно, в частности, закреплено американской Декларацией независимости 1776 г. и французской Декларацией [789 г., есть равен­ство по закону. Люди являются равными не во всех отношениях, они равны на основании, определенном законом для членов сообщества. В русле современного естественного права Декларации утверждают: «Все люди... наделены Создателем определенными неотчуждаемыми правами» (1776 г.); «Люди рождаются и остаются свободными и равны­ми в правах» (1789 г., ст. 1). Юридическое равенство — закон, запреща­ющий всякие наследственные различия и любые «привилегии». В час­тности, все люди являются гражданами, и это гражданство проистека­ет или происходит из законного источника власти. «Их [правителейj справедливая власть проистекает из согласия управляемых», — гово­рит Декларация независимости, а конституция 1787 г. открывается словами We the people of the United States...¹ Члены Учредительного со­брания составили торжественную декларацию 1789 г. как «представи­тели французского народа», и если они и наделяют суверенитетом ра­зумное существо, «нацию», способную выражать свое мнение через своих представителей, власть тем не менее но праву исходит снизу.

Принцип эгалитаризма отмечает глубокий разрыв в истории запад­ных обществ. Как мы уже отмечали, предшествующий порядок по природе своей был аристократическим: античная демократия («антич­ная республика», как говорит Токвиль) была демократией ограничен­ной, феодальное общество, общество Старого порядка были основаны на дифференциации и неравенстве в правах. Свободные люди и рабы, бароны и крепостные, дворяне и мещане — в рамках одного общества существовало несколько обществ. Политический порядок проводил сортировку людей. Равенство по закону отмечает вхождение в более или менее однородный мир. Люди не принадлежат более к различным видам человечества или разным мирам, все они в целом являются чле­нами одного общества, в котором никто не обладает естественным правом управлять другими или пользоваться особыми свободами.

Равенство по закону вовсе не ставит под сомнение экономическое и социальное неравенство как таковое, но оно отдельно устанавлива­ет законные источники неравенства. Уничтожив юридические пре-

¹ We the people of the United Stales... - Мы, народ Соединенных Штатов...
(англ.) — Прим. перев......................

Элемент ы исто рии (картина пе рвая) 293

$__________________________

.(рады, принцип эгалитаризма устанавливает свободное состязание циальных различий, основанных на способностях или, по выраже­но, употребляемому одновременно членами Учредительного собра-789 г. и Джефферсоном, на «добродетелях и талантах». Другими словами, люди должны располагать равной свободой, чтобы достичь неравных социальных положений. В «Федералисте» (1788 г., № 10) Медисон объясняет, что люди обладают разными способностями, что ■ |до обусловливает неравномерное распределение собственности и что "" обязанность правительства — «защита различных и неравных ностей в том, что касается приобретения собственности». Та-:м образом, люди одновременно равны и неравны. Из равенства вытекает равенство возможностей, понимаемое главным обра-терминах свободного доступа; естественные неравенства порож-неравенство в достигнутых результатах.

Нам остается, конечно же, указать противоречие, на наш взгляд, достаточно явное: равенству в правах сопутствует цензовое избира­тельное право и более того, в Соединенных Штатах, например, рабст­во (сам Джефферсон, составитель Декларации независимости, имел |&бов). Обычное объяснение ссылается в данном случае на игру инте-;$есов — интересов собственников. Даже если такая интерпретация и ЯМеет некоторую экспликативную ценность, нужно учитывать и тот;факт, что в то время данное противоречие не было столь очевидным, сегодня. Равенство в правах, как оно было провозглашено и вост-Цнэбовано в истории, всегда было равенством в правах лишь некото­рых, тех, кто должен быть способным эти права осуществлять. Так, се­годня грудные дети не обладают ни правом голосования, ни правом юридического преследования своих родителей (не является ли это по-Хушением на равенство в правах?) Так и в тот момент, когда равенст­во в правах стало официальным принципом американского и фран- '„ иузского обществ, вопрос об избирательном праве для женщин не ста- -\ вился или почти не ставился, он был чужд строю мышления всех уча-■;, етников тех событий.¹ Иными словами, значение равенства в правах вопреки самому общему характеру формулировок было ограничено ощущением различий, игравших роль критериев для исключения. Не­которые из этих критериев исключения (раса, пол, собственность) ут-

(Бабеф, Буонаротги, Марешаль), чей Манифест IV

м реального равенства или смерти» — однако, и иконных источника неравенства, по крайней мере один дня отпергнуг: «между людьми не должно быть иного раз-

.......ie различий по полу и возрасту. (Manifeste des Egaux // Buonarotti. La con-in pour 1'^alil* dile de Babeuf. p.: Ed. sociales. T. II, 1957. P. 94-96).

294 Современная политика "= '___

ратили свою легитимность, другие же (возраст, национальность) про­должают оставаться в силе. Во Франции ограничения избирательного права были связаны, по крайней мере отчасти, с идеей о том, что соб­ственность является залогом независимости и условием наличия сво­бодного времени, а следовательно, образования и способности мыс­лить. Для Сийеса, как и для Бенжамена Констана, речь шла не о том, чтобы сделать состояние привилегией, но о том, чтобы электораль­ный корпус стал более просвещенным, и расширение избирательного права рассматривалось ими как неизбежное следствие социального прогресса. Во всех случаях, при любых интерпретациях принцип эга­литаризма, действительное равенство в гражданских правах в зароды­ше содержали в себе равенство в правах политических, т.е. всеобщее избирательное право. Динамика современного равенства требовала, чтобы данное противоречие было разрешено именно в таком смысле. Современное понятие свободы изменяет современное понятие ра­венства. Центральная идея — это идея о равной свободе, понимаемой как свобода-автономия:

«В соответствии с современным и, ос мелюсь добавить, с правильным по­ниманием свободы, — пишет Токвиль, — считается, что каждый человек, полу­чив от природы необходимые способности, тгтобы уметь вести себя и обшестие, от рождения получает равное и неотъемлемое право жить независимо от себе подобных во всем том, что касается непосредственно его самого, и вершить по своему усмотрению собственную судьбу.»¹

Эта индивидуальная свобода, освященная или признанная офици­альными документами (Декларация 1776 г., Декларация 1789 г., Билль о правах 1791 г., Хартии 1814 г. и 1830 г. и т. д.) — идея новая, отлич­ная, в частности, от «свободы на античный манер». Именно Бенжамен Констан ввел это противопоставление в своей знаменитой лекции «О свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей*, прочитанной в 1819 г. Для древних, разъясняет Констан, свобода сов­падает с «политической свободой*, т.е. с участием в принятии коллек­тивных решений, касающихся полиса, и она прекрасно сочетается с подчинением индивида власти социального целого. Что же касается современных людей, то они, конечно же, рассматривают «политиче­скую свободу» как необходимую, но для них она выступает главным образом как гарантия свободы индивидуальной, которой они вовсе не собираются жертвовать ради свободы политической. «Целью древних было разделение общественной власти между всеми гражданами стра­ны. Это-то они и называли свободой. Цель наших современников —

^] Tocquevitle A. de. Essai sur I'ftat social et politique de la France a van t el liepuis 1789 (1836) // uvres Completes. Vol. Jl. T. 1, P.: Gallimard, 1953. P. 62.

Элеме нт ы истории (картина первая) 295

.-безопасность частной сферы; и они называют свободой гарантии, со-

мые общественными институтами в этих целях*.¹ Бенжамен Констан несомненно заострил противопоставление (как нее это сделал и Фюстель де Куланж), но и без этого различие не >рестает быть достаточно ощутимым. Идея частной сферы, в которой шжен подчиняться лишь собственной совести, была чужда HHM. Как отмечает М. Финли, некоторые из запретов, налагаемые:рвой поправкой к американской конституции (1791 г.), — «Конгресс издаст ни одного закона, касающегося установления... религии или ничивающего свободу слова...» — были бы непонятны или непри­емлемы для афинянина.² В античной демократии человек самореали­зуется как гражданин, он не обладает правами, ограничивающими ряасть объединившихся сограждан. Зато для современных людей чело-. век — это нечто большее, чем гражданин, и его свобода устанавливает Границы политической власти (христианство уже прорвало единство ■античного представления, отделив духовную личность от гражданина).,. Итак, центральная идея, идея новая состояла в разделении различ­ных сфер социальной жизни: политический порядок не распростра­няется на религию, ставшую частным делом, экономика обладает соб-ртвенной автономией по отношению к политике... Конечно, свобода современных людей касается политического порядка — она подразу­мевает защиту от произвола, свободу дискуссий и критики, а значит, и Ввободу печати, свободу собраний и.т д., — но она также «деполитизи-|рует» целые области социальной жизни. Под сенью законов человек свободен следовать собственным целям. Как мы видели, люди Ново- № времени жертвуют добродетель политике, делая упор на интересах ж их четкой артикуляции. В какой-то мере новый режим проповедует «нятие моральных запретов, довлевших над экономической деятель­ностью, он освящает собственность как основополагаюшее право и ^;урганавливает или обеспечивает экономическую свободу. В частно­сти, в Соединенных Штатах «новая политическая наука», развиваемая fteFederalist Papers», воплощенная в американской конституции, тес-Ио связана с новой наукой об обществе, порожденной духом совре­менного капитализма. Американский режим уже родился капитали­стическим. Однако следует добавить, что классическое наследство не отбрасывается целиком и что отказ от правления добродетели не под­разумевает отказа от всякого морального измерения. Принципом (в том смысле, в каком о нем говорил Монтескье) нового режима явля­ется интерес, но этот интерес в самом прямом смысле соответствует

¹ Констан Б. О свободе удревних... // Полис. 1993, № 2. С. 101.

² Finley M. Democratic antique et democratic moderne. Trad,.lr. P^payot, J£76j,P. i 39.

Современная политика

человеческому достоинству, он не является исключительным прин­ципом: общественная мораль необходима, как это подчеркивают, ц частности, Founding Fathers', дабы избежать коррупции, self government требует, чтобы граждане не управлялись худшими из себе подобных. R этом смысле либерализм «основателей» можно было бы назвать кон­сервативным либерализмом.

Но, оставаясь либеральным, этот консервативный либерализм революционен. Постулируя принцип индивидуальной свободы, со­временный режим в какой-то мере вводит в действие разнообразие целей, преследуемых человеком. Данный факт не только отличает современный режим от режимов античных, но и порывает со всем предшествующим историческим опытом. «Именно благодаря этому опрокидыванию революционной перспективы, — пишет Джованни Сартори, — шаг за шагом строилась цивилизация, которую мы на­зываем «либеральной», и именно этим путем приходим мы к ны­нешним демократиям. Автократии, деспотизмы и новые тирании суть миры одноцветные, тогда как демократия многоцветна. Речь идет не об античной, а о либеральной демократии, в основание ко­торой заложено разнообразие. Именно мы, а не греки, открыл» средства построения политической системы на множественности и различиях.»¹

Либеральная организация власти. Свобод а-автономия должна быть защищена, и защищена в первую очередь от своего естественного вра­га — политической власти. Если политическая власть не ограничена, то она представляет опасность независимо от своего источника и спо-их носителей. «Но известно уже по опыту веков, — формулируем Мон­тескье свою знаменитую мысль, — что всякий человек, обладающей властью, склонен злоупотреблять ею» (О Духе законов, XI, 4). Пере­нос суверенитета на народ вовсе не уничтожает опасности злоупот­реблений властью (Бенжамен Констан).

Отсюда следует необходимость ограничения власти и упорядочи­вания ее употребления. Таков главный предмет либеральной консти­туционной теории, которая в значительной степени прида т форму за­падным государственным институтам. Эта теория, которая очень многим обязана английскому опыту, имеет три главных составляю­щих: теорию приоритета права, теорию отделения или разделения власти, теорию представительства.

Принцип приоритета права (the rule of the law) постепенно выде­лился из английской конституционной и юридической практики.

¹ Sartori G. Thforie de la democratic Trad. fr. P.: A. Colin, 1973. p. 241.

____________ Элемент ы и стории (картин а первая) 297

воспитанные в этом духе, американские Insurgents¹ протинопоставили Англии тот же самый принцип. Колонисты, писал Берк, «не только (Витали в себя свободу, они впитали свободу английскую» (Speech on \Utciliation with America, 1775), — и выразили ее в составленной кон-йгитуиии (первой писанной конституции) и в limited constitution (кон-РИПуции, ограничивающей власть правительства). Этот принцип яв-^ется сердцевиной либерального «конституционализма», как и тео-(НИ Rechstaat или правового государства (существующей, конечно же, ^различных вариантах).

S" С чем связано это первенство права? Оно подтверждается связями,

Йъединяющими право и свободу. Свобода несовместима с произво-

, с фактом быть «зависимым от непостоянной, неопределенной,

,_ звестной самовластной воли другого человека» (Локк, «Трактат о

государственном правлении», гл. 4). Свобода требует защиты, защиты стороны закона, и либеральная мысль все время будет настаивать необходимости замены подчинения господину подчинением зако-Яу. Идея не нова: «чтобы быть свободными, мы должны служить зако-— пишет, например, Цицерон, — но в данном случае она выраже- Ш в оригинальной формулировке.

;\ Это утверждение о свободе посредством закона (понимаемое в £амом общем смысле как владычество права) сталкивается со зна­чительной трудностью: как сделать так, чтобы «поставить закон над йодьми» (Руссо)? В частности, как избежать того, чтобы власть за-Сона (stricto sensu, т.е. законодательство) не выражалась бы в сувере­нитете законодателя, как предупредить законодательный произвол? Решение, выведенное на основе практики и/или продиктованное георией, имеет множество нюансов. Во-первых, работа правителей Яолжна осуществляться в рамках и в соответствии с процедурой, оп­ределенными конституцией, т.е. письменным текстом, формально ичным от закона (stricto sensu). Конституция различает власти, устанавливает их компетенцию, подчиняет их обязательным проце­дурам — она является, по словам Бенжамена Констана, «гарантией свободы народа» (само слово «конституция» принадлежит XVIII ве­ку, а в XIX в. — в первую очередь оно употребляется в либеральной терминологии). Так, американская конституция была задумана как защита против любой формы произвола, исходит ли он от законода­тельной или от любой другой «ветви власти». Из этой концепции логически выводится конституционный контроль за исполнением законов. Составители американской конституции специально не предвидели этого, но в «Federalist Papers» (78) А. Гамильтон объяс-

¹ Insurgents - повстанцы (англ.) - Прим. мрев.

298 Современная п олитик а_____________________ __

няет, что «Суды должны рассматриваться как прибежище ограничи­вающей конституции (limited constitution) против узурпации» и что их долг — аннулировать любой акт, противоречащий «точному со­держанию» конституции (в 1803 г. постановление Верховного суда «Marbury vs. Madison» закрепило такую интерпретацию).

Во-вторых, закон (stricto sensu) трактуется совсем не формально, как это обычно происходит в наши дни. Закон не является выражени­ем свободной воли законодателей, подчиненной только формальным правилам, он не отделим от целей права и подчинен праву высшему. Идея закона связана с идеями справедливости, всеобщности и проч­ности. Для того, чтобы свобода совпадала с послушанием закону, за­кон должен определять только справедливые правила, общие для всех и действующие длительный период времени. Изменчивые, частные законы дают повод для произвола, они утрачивают самый характер за­кона. Власть законодателя также ограничена существованием застав­ляющего признать себя высшего права. «Закон природы, — пишет Локк, — выступает как вечное руководство для всех людей, для зако­нодателей в такой же степени, как и для других» (Трактат о государст­венном правлении, гл. 11). Все великие «составители законов», как называет их Бертран де Жувенель, утверждали, что законодательная воля опирается на высший закон (обычно современное естественное право), что этот закон воплощен или не воплощен в Декларации прав. Приоритет права не означает правление людей при помощи законов, он означает правление общих, безличных и обязательных правил или номократию.'

Теория разделения властей первоначально разрабатывалась анг­лийскими теоретиками, среди которых можно указать Локка, придав­шего абстрактную и общую форму результатам борьбы Парламента за равное положение с Короной. Затем она была подхвачена и обогаще­на Монтескье (см. гл. Ill «О Духе законов»), а исследования Монте­скье, понятые в той или иной степени, оказали глубокое влияние на американских и французских составителей конституции. Первые очень хорошо поняли книгу XI «О Духе законов». Они вывели из «зна­менитого Монтескье» не идею разобщенности между функциями, но идею разделения и равновесия властей. Точнее, они пытались устано­вить систему «сдержек и противовесов» (checks and balances), создать такой политический механизм, в котором каждая власть выступала бы тормозом для другой и тем самым правильно использовала интересы. «Нужно противопоставить честолюбие честолюбию, — объясняет Ме-

¹ См.: Jouvenel В- de. Du pouvoir. P.: Hachette, c<

Элементы истории (картина первая)

;он, — и связать интерес человека с местными конституционными крогативами». Другими словами, речь идет о «восполнении проти-толожности и соперничества интересов за неимением лучших ггв» («Федералист», 51). Французские составители конституции также восприняли идею эделения властей: «Общество, в котором не обеспечено пользова­ние правами и не проведено разделение властей, не имеет конститу­ции», говорит Декларация 1789 г. (ст. 16). Но они поняли эту идею не. >лько как рецепт политического искусства, сколько как догму, под-азумевающую крайне застывшую конституционную систему (амери-кие законодатели считали, что практика должна быть более гиб-:ой). Однако вопреки превратностям французского конституционно-. э опыта принцип диктовал разделение властей между различными Морганами: один орган исполнительной власти, одна или обычно две |-законодательные ассамблеи, судебные органы. Прекрасным тому \ примером является Реставрация: вопреки принципиальным утверж-денням о полной и абсолютной власти короля, Хартия 1814 г. устанав-;ает наличие двух палат и утверждает несменяемость судей (назна-мых тем не менее королем). Принцип представительства, как и принцип разделения властей, рстал правилом западных институтов. Но «основатели» не рассмат-его как выражение демократического принципа; напротив, матривали в нем необходимую поправку к власти народа. Другими словами, у истоков современного представительства было

Г

элитарное или аристократическое влияние (которое также обусло­вило и цензовую избирательную систему). Идея представительства = не была новой — она уходит своими корнями еще в средневековые принципы, — но она обрела новое значение в силу смещения источ­ника власти или «суверенитета». Отныне власть исходит снизу: представитель обладает иной природой (представитель не является более выразителем частных интересов перед лицом королевской власти, как это было при Старом порядке), она обосновывается практическими соображениями (сам Руссо был согласен с тем, что отправление власти непосредственно самим народом осуществимо лишь в «очень маленьком государстве), но в особенности соображе­ниями теоретического порядка: необходимостью доверить правле­ние людям, достаточно квалифицированным для выполнения этой задачи. Избранник не должен рассматриваться как простой уполно­моченный своих избирателей, представительство — не зеркало, но фильтр народной воли.

Либеральная теория представительства была очень ясно изложена Монтескье, Берком (в частности, в его знаменитом обращении к сво-

300 Современная политика

Элементы истории (картина первая} 301

 

им избирателям в Бристоле в 1774 г.), Бенжаменом Констаном.¹ На­род, разъясняет, в частности Монтескье, должен входить в правитель­ство лишь для того, чтобы избрать своих представителей, что ему вполне доступно. Ведь каждый действительно способен понимать, чт о его избранник является самым просвещенным среди всех прочих. Но компетенции народа этим и ограничиваются: «Большое преимущест­во избираемых представителей состоит в том, что они способны об­суждать дела. Народ для этого совсем не пригоден.. V

Именно такая интерпретация (с некоторыми нюансами) вдохно­вила американских и французских составителей конституции очень важного (французского) варианта с оговорками. Представительная система, установленная Конституцией 1787 г., отмечает Медисон, имеет то достоинство, что она «очищает и расширяет общественный дух, поместив его в корпус избранных граждан, чья мудрость сумеет отличить подлинный интерес их отечества и чей патриотизм и любовь к справедливости оградят их от принесения этого интереса в жертву сиюминутным и пристрастным мнениям» («Федералист», 10). Оправ­дан или нет этот оптимизм, совершенно ясно, что для Медисона пред­ставительный механизм должен позволить избрать элиту, равно как и для Джефферсона, который в выражениях, очень близких к Монте­скье, объясняет, что люди (thepeople) «недостаточно подготовлены для ведения дел, требующих разумности выше средней», хотя и способны «компетентно судить о характере людей» (письмо от 24 апреля 1816 г.). Таким образом, Founding Fathers согласны с Аристотелем, видевшим п выборах чисто аристократическую практику (которая, по Аристоте­лю, противостояла демократической практике выбора по жребию). В своей исторической речи в Учредительном собрании 7 сентября 1789 г. Сийес выражается в том же духе: «Огромное большинство на­ших сограждан не обладает ни достаточной образованностью, ни до­статочным свободным временем, чтобы непосредственно заниматься законами, которые должны управлять Францией; следовательно, их дело — назначать представителей.» Однако во Франции дела обстояли сложнее. Либеральный анализ идеи представительства был уведен в сторону революционными сражениями и одновременно запутан тео-

экат против других доверенных лиц или адвокатов; Парламент — ая Ассамблея одной нации, имеющая один интерес, hhtpiw ирпп а руководствог--------

общим благом (general good)...» (Speech to Electors of Bristol, 1774); Беш:тан «Принципы политики» (1815), гл. 1П, V, VII. Монтескье Ш. Указ. соч. XI, 6. С 141.

 

i национального суверенитета. Эта теория, придуманная Сийе-I, может быть изложена следующим образом: единый и неделимый 1еренитет принадлежит нации, нация делегирует его осуществление [телям (назначаемым, а не уполномочиваемым гражданами), дый представитель является представителем всей нации. Этанаду-гая конструкция оставила свой след во французском обществен-а праве, она оправдывала независимость избранников по отноше-о к избирателям (императивный мандат запрещен), а также служи-аскировкой для захвата власти представителями. Французская фламентская традиция утверждала, что демократия по своей сути арит представительный характер. Но принцип представительства не -носим с сущностью демократии, он создавался в своей современ-, й форме для фильтрации или корректировки воли народа.! Совокупность данных принципов обусловила тот факт, что запад-Й режим мыслился в основании своем как режим нового типа и од-щременно как режим составного характера. Подтверждение тому j находим в истории терминологии. Почему «основатели» не назва-зый режим демократическим? Почему слово демократия не по-__ гея ни в официальных документах (в декларациях, в американ-:ой конституции и т.д.), ни в политических спорах? Очевидно, нуж-асаться анахронизма: определение «демократический» игнори-1сь или отвергалось не потому, что новый режим мыслился как ie демократический в современном понимании этого слова чающий в себя всеобщее избирательное право), но потому, что |цимали как режим, отличный от прямой демократии в антич-Юм смысле. Слово демократия обрело свое современную благород-е звучание лишь в XIX веке. Конечно, сам этот термин никуда не ■исчез, но до этого момента он оставался в научном языке для обозна­чения со ссылкой на античную Грецию одной из теоретических форм >авления — чистой, прямой, крайней демократией. «Основатели» же £ собирались после долгого забвения вновь связывать себя с этим ти-м режима, оставившего воспоминание о стольких волнениях и рас-врях. Founding Fathers говорят скорее о republic или о popular government, а не о democracy (а Медисон явно различает оба типа режима). В том же духе Сийес в своей речи от 7 сентября 1789 г. противопоставляет «демократию» «представительному правлению», а Бенжамен Констан Не говорит о «демократии» применительно к современному ему поли­тическому порядку, в котором, однако, «сувереном выступает сово­купность всех граждан» («Принципы политики», гл. 1). Новый ре-и — это нечто новое, и старое слово здесь не подходит. При более ^глубоком исследовании выясняется, что хота основополагающие прин­ципы «либеральной демократии» (в современном смысле) и были зало-

302 Современная политика

Элемент ы ис тории (картина п ервая) 303

 

жены в этот период, само слово демократия (в античном смысле) бы­ло в какой-то степени изгнанником, поскольку в основание западно­го режима был заложен выбор в пользу режима более умеренного, ме­нее радикального, чем чистая демократия на античный манер. «Осно­ватели» не ограничились смешением источника власти, они захотели сделать так, чтобы его нельзя было разрушить.