О новом и неравном равенстве Современности

Токвиль и Маркс были почти современниками. Они видели один мир, они судили о нем совершенно с противоположных позиций. По сути, говорил Маркс, ничего не изменилось, — социальные разделе­ния продолжают существовать, — новому миру еще предстоит поя­виться на свет. По сути, говорит Токвиль, изменилось все: люди вош­ли в новый мир, мир равенства. Следует ли подчеркивать удивитель­ную проницательность автора «Демократии в Америке»? Токвиль «за­ключил пари, которое выиграл: он утверждал, что мир равенства и присущий ему тип поведения представляют собой явления устойчи­вые, необратимые, имеющие решающее значение для будущего. Именно с этой точки зрения он и анализирует уже мир, в котором мы все еще живем.»¹ Он сделал большее — он показал специфику совре­менного понятия равенства.

Каково же значение его творчества и в чем его ограниченность? Начнем с двух оговорок: 1) главная слабость Токвиля, несомненно, состоит в его попытке осмыслить современный мир как монолитный. Из-за этого на протяжении всей своей жизни он постоянно натыкал­ся на феномен, который невозможно объяснить одной только дина­микой равенства, — феномен революции. Иными словами, он недоо­ценивал влияние идеологии на современную политику; 2) как нам ка­жется, Токвиль стремится чрезмерно обобщить американский опыт. Как он сам отмечает, возникновение в лоне Нового Мира американ­ского общества — явление оригинальное, поскольку американцы бы­ли рождены свободными, тогда как европейцам предстояло устано­вить равенство на руинах аристократии. Несомненно, в Европе следу­ет большее значение придавать следствиям, характерным для собст­венно политического режима. Сделав эти оговорки, можно выделить следующие основные темы, требующие своего обсуждения: природа нового типа равенства, динамика этого равенства и его основные уча­стники.

О новом равенстве. Что по сути говорит Токвиль? Он не говорит, что в современном мире неравенство и, в частности, неравенство иерархическое должно исчезнуть, он показывает, что это неравенство меняет смысл. Внешне мало что меняется: по-прежнему существуют управляющие и управляемые, директора и рабочие, профессора и уче-

___ Элементы истории (ка ртина вторая) 351

НИКИ, родители и дети. На самом же деле изменение очень существен­но: изменяют свою природу отношения между неравными людьми. В силу того, что люди мыслят и ощущают себя в равной степени незави­симыми, неравенство приобретает главным образом договорной и функциональный характер. Никто не обязан подавать пример, никто _ие обязан следовать примеру. Авторитет, понимаемый как моральная ответственность, уступает место простой иерархии компетенций. В том, что касается образа жизни, каждый старается быть независимым й сам составить свое собственное мнение.

Что означает это исследование? Токвиль показывает утверждение суверенного индивида и, следовательно, разрыв между современным равенством и равенством естественного права. Последующая история подтвердила: современное равенство все отчетливей и отчетливей ус­танавливалось как равенство совершенно нового вида, основанное не на идее общей природы, но на стремлении к независимости и осво­бождению. Превратности истории во многом способствовали такой эволюции или радикализации, моральной революции 1960-х. С этого момента современное равенство приобрело черты чисто формального равенства или равенства через несовершенство.

Как нам кажется, существует два способа понимать равенство лю­дей: люди равны либо потому, что они сообща чем-то владеют, либо потому, что они сообща ничего не имеют, кроме свободы ничем не владеть сообща. В первом случае равенство носит субстанциональный характер, оно основано на признании того, что свойственно собствен­но человеку; во втором же случае равенство носит формальный харак­тер, это равенство в неимении, оно означает, что человеческое в чело­веке полностью пребывает в состоянии недетерминированной свобо­ды.¹ При субстанциональном равенстве другой равен мне, поскольку самой нашей конституцией мы разделяем нечто существенное. Вне зависимости от существования многочисленных форм проявления ес­тественного неравенства существует изначальное и основополагаю­щее равенство, связанное с тем, что мы есть, и не зависящее от нас. Таково сверхъестественное равенство в христианстве, таково и равен­ство естественного права. Субстанциональное равенство говорит: ве­сти себя подобно человеку имеет смысл. Не все способы жизни равно­значны, не все действия человека суть действия человеческие (св. Фо­ма Аквинский). При равенстве в неимении другой равен мне, потому что он разделяет со мной ту же безусловную свободу, потому что раз­личия не составляют отличия, поскольку все способы жизни равно-

 

¹ FuretF. Le Systeme con hiver, 1980-1981.P.613.

eptuel de la «Democratie en Amerique» // Coi

и в следующей глад ■ «Be legaliti par defaul

P.: Criterion, 1997.

352 Современная политика

Элементы истории (картина вторая) 353

 

значны. Всем людям сообща принадлежит только их независимость они лишены всяких естественных детерминаций. В своей чистой и за­конченной форме равенство Современности лишено всякой субстан­циональности. Это равенство освобожденных людей, которые господ­ствуют над своей человечностью, поскольку человечность совпадает со свободой. Жить по-человечески имеет лишь один смысл: задавать самому себе свой собственный закон.

О динамике равенства и ее участниках. Токвиль превращает com­mon man¹ в главное действующее лицо социальной эволюция. Он предлагает в некотором роде демократическую интерпретацию дви­жения, охватившего демократические общества. Нельзя ли сказать, что он недооценивает роль различных меньшинств или элит? В твор­честве Токвиля отсутствует важный участник — передовой человек.

Здесь мы предложим лишь короткие заметки на эту тему. Возьмем в качестве примера период 1960-1980 гг. Во всех западных обществах в те годы ускорилось эгалитарное движение. Равенство одновременно вы­ступало и принципом государственной опеки над рынком, образовани­ем, распределением доходов и т. д., и отступлением общественного ре­гулирования в области нравов. Обе линии эволюции внешне противо­речат друг другу, но они связаны с одной основополагающей теорией — радикальной версией демократического духа. Схематично логику этой теории можно представить в следующей форме: если люди равны, если они обладают равными способностями и равной независимостью, то это означает, что экономическое и социальное неравенство произволь­но и незаконно, а различные способы частного поведения равнознач­ны. Равенство подразумевает «права» гомосексуалистов и единообраз­ное образование, laissez-faire¹, с одной стороны, и государственное вме­шательство — с другой. Эта идея имела обширное законодательное воп­лощение, но законодательство было далеко от наиболее полного выра­жения пожеланий большинства. Нужно различать общее мнение и мне­ние господствующее, что иллюстрирует, в частности, знаменитый аме­риканский пример: в 1960-е годы, пишет Уолтер Берне, «какое-то вре­мя можно было думать, что американская политическая система оказа­лась в руках нью-йоркских интеллектуалов и гошисгских бунтовщиков, царивших в студенческих кампусах... Были некоторые основания пола­гать, что вся страна решила отрицать собственное прошлое и встать на совершенно новый путь развития. Эта идея, казалось, находила гюд-

1 Common man — обы'1 1 Lassez-faire — не ме ьства. — Прим. перев.

к (англ.) — Прим. перев.

гь (франц.), принцип свободы предпр!

*

тверждение в многочисленных постановлениях Верховного суда, под­держивавших некоторые требования экстремистов или, по крайней ме­ре, их вдохновлявших... Молчаливое большинство не высказывало охотно свое мнение в прессе, и точно также оно не выходило на улицу с демонстрациями; но оно дало возможность ощутить свою весомость в целой серии голосований, однозначно высказываясь против «ценно­стей 60-х». Оно считало, что великие принципы демократии были пре­даны. Свобода выбора означает отныне провал общей воли; равенство прав, провозглашенное Women's Lib, переворачивает роли, традицион­но отведенные мужчинам и женщинам... Что же касается Affirmative Action,¹ устанавливающей преимущества при приеме на работу в уни­верситеты высшего уровня и на рынке труда для женщин и некоторых меньшинств, то молчаливое большинство осуждало ее, поскольку она вредставала в качестве оборотной стороны дискриминации.»^

Если, как полагает Токвиль, определяющее мнение царит в демок­ратическом обществе, то нужно добавить, что в некоторых случаях мне­ние это принадлежит прежде всего профессионалам слова и действую­щих меньшинств, а не всем гражданам в целом. Как это ни парадок­сально, демократические ценности сами по себе в некоторой степени тяготеют к публичному успеху мнений, которые вовсе не являются пуб­личными мнениями. Эгалитарный дискурс, утверждающий равенство в неимении, опирается на эгалитарный принцип, развивает его, ссылает­ся на него. Оспаривать неумеренное равенство означает опасность по­казаться оспаривающим само равенство. Эгалитарный дискурс в его ра­дикальной версии не обязательно подразумевает убеждения, но, по­скольку он связан с бесспорными ценностями, он блокирует, пугает, побуждает к сдержанности. Разве Университет никогда не был — в час­тности, во Франции — жертвой эгалитарного дискурса? Утверждение «нужно демократизировать Университет» кажется бесспорным, как же можно противиться «демократии»? А между тем одна из задач Универ­ситета — отбор и формирование наиболее способных к умственной ра­боте, он должен не подчиняться власти мнения, а вести независимое

т — прощ

дура утверждения (англ.) — Прим. перев.

_ W. Le conservatisme americain. Un ргоШ. // Dialogue, № 2, 1982. P. 22-23.

Многочисленные опросы и исследования подтверждают этот анализ, они показы­
вают также приверженность большинства американцев демократическому идеалу в
обход «перераспределительной этике», господствовавшей в 60-е и 70-е годы. См., в
частности: InkelessA. Continuity and Change in the American National Character // La
Revue TocqueviUe. II (2-3) printemps - etc 1980. P. 20-51; HochschihU.L, What's fair?
Americain beliefs about Distributive Justice. Harvard University Press, 1981.0 расхожде­
нии между общественностью и «элитами» в вопросах морали см.: Public Opinion,
oct.-nov. 1981. Р: 30-31. -.... „...,..„..,.,............ „....

354 Современная политика

исследование истины. Не является ли он в этом смысле аристократиче­ским институтом и рамках демократического режима?

Если данные замечания верны, то люди демократического общества играют неравные роли в процессе выравнивания условий. Не является ли демократический человек в большей степени продуктом этого разви­тия, нежели его создателем? Демократическое движение опирается на демократические идеи и чувства common man, но, как нам кажется, глав­ной его движущей силой выступает действие лишь некоторых, «борцов» демократии. Среди этих воинствующих демократов нужно выделить, в частности, на современном этапе, тех, кто до предела заостряет дух ра­венства и кого можно назвать «чрезмерными друзьями демократии») (Пьер Манан). Их влияние обусловлено тем, что в лоне демократическо­го общества они в некотором роде чувствуют себя как рыбы в воде. Они не только ссылаются на демократическую идею, но и способны играть на демократических чувствах, подталкивать людей к такому состоянию, когда они высвобождают чувства зависти и ревности (чувства, по мне­нию Стендаля, присущие современным людям) и сбрасывают с себя чувство долга перед государством. Токвиль несомненно переоценил «ес­тественную» страсть к равенству, свойственную простому человеку де­мократических обществ, и он недостаточно учел оружие, которым рас­полагают в этих обществах те, кто — сознательно или нет — играют роль искусителей. Искушение равенством — это не только искушение низве­сти герцога Бэкингема до собственного уровня или вообще всех урав­нять, это также еще и искушение освободиться от своих моральных обя­зательств. В мире равенства, основанного на неимении, отношения лю­дей друг к другу носят чисто договорной характер: профессор, обращаю­щийся с учеником или со студентом как с равным, может передать ему лишь только технические знания, он не обязан уважать формы обще­ния, вызывать почтение; отец семейства, рассматривающих своих под­росших детей как взрослых, освобождается от моральной ноши отцовст­ва; «демократичный» пользователь автобуса вовсе не должен уступать место пожилому человеку или беременной женщине...

Не следует ли в таком случае из всех страстей, присущих демокра­тическим обществам, выделять страсти чрезмерных друзей демокра­тии, поощряющих или разжигающих демократические чувства com­mon man? Каковы же они, эти страсти? Исследование этих передовых людей еще предстоит провести.

Наконец, нужно задать классический вопрос о тесных отношениях между властью и равенством (их взаимодействие не сводится единст­венно только к этому аспекту). Данный вопрос многогранен: с одной стороны, демократический режим создает систему стимулов, благопри­ятную для расширения власти, с другой, — власть извлекает выгоду из

Элементы истории (картина вторая) 355

того, что можно назвать железным законом неравенства: выравнивание (экономическое и социальное) сопровождается возрастающим нера­венством в пользу тех, кто пытается выравнять отношения. Цена равен­ства — концентрация власти или, иными словами, усиление власти есть ха выгода, которую ее носители извлекают из эгалитарной политики. Йе скрывается ли в таком случае порой под маской любви к демократии '"классическая любовь к власти? Токвиль замечал, что среди особых при­чин концентрации власти достаточно любить равенство или заставить в это поверить. Таким образом, некогда столь сложная наука деспотизма упрощается. С еще более общей точки зрения и используя слова Паска­ля, можно сказать, что отрицание «естественных величин* благоприят­ствует «величинам устанавливающим», оно позволяет увеличить в их пользу связанные с властью неравенства и в тоже время освобождает их от моральных обязательств, наделяя эти неравенства чисто функцио­нальным характером. В этом смысле времена чрезмерного равенства — благословенное время для демократических властителей (народных представителей, администраторов, профсоюзных деятелей), имеющих в своем распоряжении сильные рычаги управления и при этом осво­божденных от обязанности подавать пример.

Если принять все вышесказанное, то следует различать несколько типов участников демократического движения. Процесс выравнива­ния условий в действительности несомненно менее демократичен, чем предполагал Токвиль, но даже в таком измененном виде он разви­вается в очень «токвилевском» духе: именно идеи и страсти главным образом и движут делами человеческими. «Только в глубинах челове­ческого духа можно обнаружить отпечаток фактов, которые произой­дут впоследствии в действительности.»¹

Каковым бы ни было относительное участие каждого из действую­щих лиц, итог таков: мир, в котором царит несубстанциональное равен­ство и, следовательно, несубстанциональная либеральная демократия. Радикализация современного равенства изменила концепцию или пред­ставление о режиме. Отныне вопрос о поведении более не поднимается или не поднимается вовсе, все зависит от процедуры. Идея «развращен­ного народа» (идея, обычная для классической политической филосо­фии) или идея решения, которое одновременно является демократиче­ским и несправедливым, предстает в качестве проявления антидемокра­тического отклонения. Источника власти вполне достаточно для гаран­тий ее правильного использования. Система заботится обо всем.

-. II. Р.:

XVII. Две версии либеральной демократии

Из двух версий равенства вытекают и две версии режима: сущест­вует версия либеральной демократии, выводимая из субстанциональ­ного равенства, и версия либеральной демократии, основанная на ра­венстве в неимении. Первая представляет собой субстанциональную версию, базирующуюся на политическом признании человеческого достоинства, общей для всех природы, оправдывающей, но вместе с тем и обусловливающей равенство и свободу. Вторая версия есть вер­сия процессуальная: демократия смешивается с правилами игры, с процедурами, которые должны позволить лишенным общей субстан­ции и естественных целей людям решать свои частные задачи.