Глава 13. Видимо плохо уговаривала, потому что дверь подвала моему натиску не поддалась.

 

Видимо плохо уговаривала, потому что дверь подвала моему натиску не поддалась.

Я оказалась в западне и лихорадочно заметалась. Из подвала можно было выбраться и через окна, но окна выходили во двор, в котором уже топотала толпа эфэсбешников. Об этом я могла судить по нецензурным звукам, долетающим в подвал.

“А-а! Была не была,” — решилась я и бросила оставшиеся гранаты в одно из окон.

Бросила и, не расставаясь с бутылкой портвейна, следом полезла сама, сжимаясь от страха и плохих предчувствий.

Однако, предчувствия на этот раз меня обманули. Под прикрытием дыма я вылезла во двор и остановилась, не зная куда идти — ни дома ни двора не было видно.

Никто меня не хватал, и я пошла куда глаза глядят, точнее куда ноги несут.

Вообще-то я намеревалась через подвал попасть в другой подъезд, откуда вышла бы неспеша и вразвалочку, лениво прикладываясь к бутылке с портвейном и бодро исполняя анакреотические — застольные — песни.

Бомжи в районе Арбата явление привычное — едва ли не важная часть местного колорита, а потому на ряду с другими достопримечательностями они здравствуют и процветают, пользуясь равнодушием властей.

Само собой, мое дивное появление никого бы не удивило, на что я сильно рассчитывала, собираясь зайти с тыла. Теперь же, пребывая в дыму в самом эпицентре драмы, я понятия не имела что делать, а потому загундосила:

— Мужики! Мужики! Спасите! Дюже жить, блин, хочу! Мужики, в натуре!

Гундосила я вполне басовито, следовательно надежда была, что меня не примут за женщину — как тут не вспомнить о вреде курения? Выходит не один только от этого курения вред. Каким еще образом я приобрела бы такой очаровательный басок?

Басок этот меня и спас.

— Мужики, мужики, — я кричала недолго.

Чьи-то руки подхватили меня и потащили из дыма. Я же даром время не теряла, а настойчиво искала что-нибудь кроме рук и цеплялась за это изо всех сил. Так продолжалось до тех пор, пока в полурассеявшемся дыме не обнаружила я молодое симпатичное лицо — прелесть что за юноша!

Он, правда, не ответил мне симпатией и смотрел с нескрываемой брезгливостью да и было от чего.

Не знаю, чем Колька эти гранаты начинял, но дым от них пер атомный. И слезы и сопли из меня просто хлынули. К этому добавлялся поплывший грим, придавший мне то, хорошо известное “очарование”, которого полно в переходах и на всех вокзалах Москвы — куда только смотрит милиция, почему не борется?

Несвежая одежда и запах портвейна “очарование” усиливали. В общем, картиночка еще та. И всем этим я настойчиво пыталась прижаться к своему спасителю, старательно дыша портвейном.

Бедный парень, явный поклонник здорового образа жизни, не знал как от меня отделаться и с торопливой озабоченностью бубнил:

— Иди, иди отсюда, отец.

Я же, видя, что меня не хватают и не тащат, осмелела, демонстративно глотнула портвейна, икнула и, пользуясь человечностью и добротой, пьяно поинтересовалась:

— Чё за кипешь, пацан?

— Иди, дед, иди! — рассердился парень и кому-то крикнул:

— Серый, убери отсюда посторонних!

Окончательно обнаглевшая я, попыталась честно признаться, что уж кем-кем, а посторонней меня никак здесь назвать нельзя. Очень вдохновленную речь попыталась толкнуть, но слушать меня не стали и пинками выпроводили со двора. Уходила я неохотно, часто останавливаясь, прикладываясь к бутылке и любуясь создавшейся паникой.

— Мужики, что здесь происходит? — вопрошала я у всех подряд.

А вопрошать, надо признаться, было у кого, столько невесть откуда там взялось народа. И прибывали еще и еще, но никому до меня не было дело.

“Бедный Андеграунд! — подумала я. — Интересно, успел он… Или его раньше мордой в пол положили.”

* * *

Я решила, что раз нет погони, значит ничем меня не пометили — прослушивать не решились, а потому неспеша удалялась от Колькиного двора и прикидывала, как скоро Владимир Владимирович даст команду разыскивать плешивого мужика. Пока они прошерстят весь район, пока допросят Артема…

Впрочем, Артем, учитывая его самурайский дух, может про плешь и не рассказать. Нет, врать он не станет, просто некоторые детали посчитает несущественными.

Тогда о плешивом мужике узнают из отчетов тех ребят, которые меня выгнали.

В том, что отчеты в самые кратчайшие сроки на стол Владимира Владимировича попадут, я не сомневалась. Он устроит разборку полетов серьезную: шутка ли, какая-то придурашная баба из-под самого носа крутых эфэсбеэшников ушла!

Ха-ха!!!

Вот она я!!!

Как тут не загордиться?

И еще меня в нескромности будут обвинять!

Впрочем, до этого опускаются только завистливые люди.

Но бедный Владимир Владимирович. Мне прямо его уже жалко. Хоть бери и обратно возвращайся, так теперь ему будет нехорошо. Да-аа, президент за меня по головке не погладит — такая потеря!

Я бы тоже не погладила, но вернемся к отчетам. Как только Владимир Владимирович узнает о плешивом мужике, тотчас пожелает знать кто он такой? Из какой квартиры? Или к кому в гости приблудился? Или с кем из бомжей кентуется? Уж бомжи-то должны его знать.

На это я ему отвела час, но, думаю, мало часа. Пока опросят всех соседей, пока подвалы осмотрят, пока с бомжами пообщаются…

Короче, установят, что роль мужика играла я, дальше что?

Объявят в розыск. Портрет мужика составят, доблестных работников милиции оповестят…

Еще час, но и здесь вряд ли уложатся. Следовательно в самом худшем случае я имею целых два часа.

“За это время неспеша успею до редакции добраться, избавлюсь от плешивого мужика в подъезде соседнего дома, в туалете редакции умоюсь, приведу себя в порядок и заберу свой гонорар,” — решила я и отправилась в редакцию в роли плешивого мужика, поскольку не было у меня сомнений в том, что мой натуральный портрет был мгновенно объявлен в розыск.

Относительно редакции были у меня некоторые опасения, но поразмыслив, я сочла свой поступок настолько диким, что вряд ли Владимир Владимирович его в число вероятных включал. К тому же не мог он знать, что я за своей хронической занятостью никогда не спешила за гонорарами, а потому невольно копила приличные суммы.

В общем, посетить редакцию я рискнула и не прогадала: гонорар мне выдали, а заодно я поняла, что о покушении на президента и не догадывается народ. А уж о том, что покушалась я и говорить нечего. Если в редакции и были удивлены моему появлению, то лишь по той причине, что пришла я без предупреждения и в очень мятом платье, чему сильно оказал содействие костюм плешивого мужика.

“Пока дела идут неплохо,” — бодро подумала я, выходя из редакции.

Однако, поймав на себе заинтересованный взгляд проходящего мимо сержанта милиции, мнение это я тут же переменила.

Более того, во мне обнаружилась паника. Я превратилась в один животрепещущий вопрос:

“Куда пойти? Куда податься?”

Только наивный человек может полагать, что милицию легко обмануть. Не говоря уже о прочих органах. Если где-то кого-то не нашли, значит не очень-то и хотели.

Надеяться на то, что не очень захотят найти и меня, я не могла, потому и запаниковала. Способствовали этому и некоторые мои знания, полученные в процессе бурной жизни. Знания говорили: к друзьям и знакомым лучше не соваться.

Я, ценой нечеловеческих мучений практически бросившая есть и курить, (вот какие чудеса творит с людьми гонка за здоровьем!) купила дюжину пирожных, бутылку воды и пачку сигарет. В первом попавшемся дворе отыскала приличную лавочку, где, напрочь забыв о фигуре, в один присест слопала пирожные, заполировала их газировкой и, обессиленная, отвалилась на хлипкую спинку, с удивлением глядя на свой рискованно раздувшийся живот.

“Как тяжело быть преступницей,” — подумала я и с наслаждением закурила.

Как только я закурила, во мне сразу появились два традиционных желания. О первом говорить не буду — его я кое-как подавила, о втором же скажу: захотелось мыслить.

“К подругам соваться нельзя, — начала мыслить я, — к знакомым тоже. Соседи тем более отпадают.”

Возникал вопрос: а куда можно?

Ответ потрясал своей трагичностью: никуда!

От такого ответа во мне восставало все: от пирожных до газировки.

Как это — никуда?!

Не могу же я ночевать на этой лавочке!

Да и опасно, вон уже какой-то незнакомый мужик смотрит на меня с неясной целью…

Вышедший из подъезда мужчина действительно смотрел на меня излишне пристально. Он был симпатичен и статен, новенький дорогой спортивный костюм удивительно органично сидел на нем и не вызывал недоумения, поскольку было очевидно, что хозяин костюма действительно дружит со спортом и костюм куплен не для того, чтобы выносить в нем мусор или ходить за хлебом…

В общем, мужчина заслуживал всяческого внимания, и я уже было собралась ему это внимание оказать, но в тот самый момент во двор въехал грузовой автомобиль с рекламной надписью на борту “Испанская мебель по безналичному и в рассрочку”.

Мужчина мгновенно потерял ко мне интерес, оживился, замахал руками, — автомобиль затормозил прямо у лавочки, на которой я сидела. И глазом моргнуть не успела, как двое рабочих сняли с кузова симпатичный трехстворчатый шифоньер с зеркальными дверцами, украшенными резьбой.

“Испанская мебель! Какая прелесть!” — невольно восхитилась я.

Шкаф сняли и поставили напротив лавочки, на которой все еще сидела я. Мужчина заметался вокруг (увы!, не меня, а шкафа) вскрикивая:

— Красота! Красота!

Я смотрела на него с осуждением, которого он не замечал.

— Куда? — флегматично поинтересовались рабочие.

— На девятый этаж! — оживился мужчина. — Осторожно! Не поцарапайте!

Шкаф медленно потащили мимо меня. Пользуясь предоставившейся возможностью, я глянула на себя в дверное испанское зеркало и не захотела верить глазам: мятая, усталая, и бог знает еще какая!

Я ужаснулась: “Неужели эта старая драная кошка я? Боже, на что же тогда смотрел мужчина?”

Впрочем, он уже смотрел только на шифоньер. Когда же шифоньер скрылся в недрах подъезда, с кузова был снят туалетный столик и абсолютно прелестное зеркало, украшенное резьбой.

“Если сейчас вытащат кровать, прямо на нее рухну и усну, такая навалилась на меня сонливость и усталость в связи с газировкой и пирожными,” — подумала я, но кровать не появилась.

Точнее появилась кровать в разобранном виде — мимо протащили длиннющие коробки.

Пока заносили мебель, мужчина без устали суетился, то исчезая в подъезде, то возвращаясь обратно. Время от времени он поглядывал и на меня, но я-то знала уже на кого похожа и от этого только расстраивалась.

Наконец, выгрузив мебель, рабочие закрыли кузов, мужчина отслюнявил им несколько купюр и, бросив на меня последний взгляд, скрылся в подъезде, а я осталась на лавочке, растеряно глядя на свои пыльные босоножки.

Из подвального окошка вылез потрясающе шелудивый организм: то ли кот, то ли крыса, то ли маленькая собачонка.

Меня передернуло от отвращения.

Организм уселся на крыльцо и начал яростно выкусывать блох, почесываясь и издавая страдальческие звуки. Покончив с этим делом, он облегченно вздохнул, устроился у моих ног и замуркал, не оставляя уже сомнений в своем происхождении.

“Кот, — подумала я. — Паршивый кот. Скоро и я буду такая же: без дома, без друзей, без здоровья, без внешности.”

Паршивый кот вдруг без всякой причины проникся ко мне нежной благодарностью и, не прекращая мурлыкать, принялся тереться о мои ноги. Он был так отвратителен, что у меня не хватило духу его прогнать. Кот ласкался о мои ноги, а я переполнялась горестными мыслями.

“Вот, повезло какой-то дурочке, — думала я. — Такой милый, такой спортивный мужчина… Ах, высокий и симпатичный! А заботливый какой! Он покупает спальный гарнитур, привозит его домой, на девятый этаж затаскивает, волнуется: “Не поцарапайте! Не поцарапайте!”

Наверняка все это делает не для себя, и наверняка дурочка не скажет ему спасибо — запилит еще: “Зеркало не то, кровать не та!” Конечно, разве я ценила любовь своего мужа? А заботу его? А его доброту?

Казалось, вечно так будет. А теперь я никому не нужна. Даже кот, этот паршивый кот почуял во мне родственную душу. О чем это говорит? О том, что мне пришел конец!”

Мысль была так мучительна, что я зашлась от жалости к себе.

“Эта дурочка! Чем она лучше меня? Наверняка моложе, но если мы встанем рядом у зеркала, разница будет едва заметна — никто не заметит на мне наростов лет.

И все же обидно, что любая семнадцатилетняя свиристелка может считать меня ходячей древностью, антиквариатом, историей, а ведь я для нее опасней ровесницы: опыта накопилось столько, что и делиться уже пора бы.

Однако, не хочется еще делиться, пока еще хочется этим опытом пользоваться…

И не мне одной хочется пользоваться накопленным опытом. Вот Юлька, подружка моя, взяла и отбила у меня мужа, а ведь она меня не моложе.

А что это я тут сижу, горюю? Немытая, нечесаная? Почему не иду в салон?”

Перед глазами встало лицо Владимира Владимировича, и я сразу подумала: “Раздухарилась я что-то, а ведь сцапают меня в салоне. Да фиг там! Как же, сцапают! Они, бедные, сейчас рвутся на части, и салон последнее место где меня станут искать. Нет у них такого количества сотрудников, чтобы все места моего возможного появления перекрыть. Уж я постаралась, энергично жила. Все же хорошо, что у меня так много интересов, склонностей, привычек, увлечений, знакомых, друзей и соседей. Хватит работы на всю ФСБ.”