Эти вот – у которых от сексуального перенапряжения необходимые шурупы повывинчивались – тоже народ, между прочим, закоренелый чрезвычайно. И тоже – несмотря на все там сроки и прочие пуганки – на исправление не особо падкий.
Уильяма Кейта Фортнера судили в 1996 году за несколько странное, в общем–то, правонарушение. Была у него такая, значит, масть, чтобы приглянувшимся ему дамам фотографии свои высылать, чуть не еженедельно. Иной может сказать, что ничего особо уголовного и даже просто нехорошего в таких его действиях нет. И я бы со всей душой согласился, если бы не одна деталь. На фотках этих мистер Фортнер изображен был в самом что ни на есть голотелесном виде, да еще и в состоянии определенного полового возбуждения.
И, конечно, иной даме, такую фотку получившей, идея может и не шибко глянуться. Тем более, когда такие же геркулесовы фотографии одна за другой в почте идут. В общем, отловили Уильяма Кейта в родном его Сент–Луисе и поставили на все ту же тумбочку.
Судила его женщина – между прочим, из симпатичных таких, это даже и среди судей встречается – но, что интересно, не стала его на какой–нибудь каторге гноить, а влепила идиоту полгода условно. И молотком – хрясь.
Тут честно сказать надо, что полгода выделенные провел без сучка и задоринки. А если и возбуждался перед фотокамерой, то, видимо, исключительно для внутреннего употребления, поскольку жалоб такого плана на Уильяма Кейта не поступало.
Но как только истек срок уголовный – буквально пару дней спустя! – получила судья по почте небольшой пакет, в котором обнаружила аудиокассету. А на кассете проникновенный голос Уильяма Кейта Фортнера произносил следующий текст: "Вы мне понравились, судья. Вы мне очень понравились. Я надеюсь, вас не расстроит приложенная к письму фотография. Я просто хочу, чтобы у вас осталось что–нибудь на память обо мне."
А фотография действительно прилагалась. В голотелесном, естественно, виде – и в состоянии крайнего полового возбуждения.
Ну да не о сексуально повернутых тут все–таки речь. Пора уже нам к академическому этому спору между социологией и почившим в бозе итальянцем Чезаре Ломброзо вернуться, чтобы с ним, этим спором, покончить. Искать ли нам правду на противоположных полюсах, или же прислушаться к мнению также почившего генералиссимуса, который, будучи величайшим гением всех времен и народов, к интересующему нас предмету, тем не менее, вовсе не косвенное отношение имел? Я лично так думаю: прав был товарищ Сталин. Во–первых, конечно, прав по определению. А во–вторых, потому что попал он в самую десятку, когда – по другому, правда, поводу (отвечая на вопрос, какой уклон хуже, левый или правый) – пыхнул трубочкой и произнес с акцентом своим неподражаемым: "Оба хуже". (Хотя социологи – ну не могу удержаться, и все тут – даже при таком раскладе куда как более равны, чем все остальные прочие.)
И я на тебя, читатель, никаким таким своим авторитетом здесь давить не буду. Несмотря даже на то, что на обложке книги этой все–таки моя фамилия пропечатана, а никак не твоя. Я тебе предлагаю самому к каким–то для себя выводам прийти. Тем более, что материалу – информации, то есть, к размышлению – я тебе насыпал, как ты и сам видел, от души.
Я лишь со своей стороны отмечу, что слово, вскользь нами пару раз задействованное, каким–то нежным камертоном на каждую из этих историй во мне откликалось. Находясь, стало быть, с представленными ситуациями в определенной гармонии.
Одно–единственное слово: ПРИЗВАНИЕ.
И тут уже вопрос для меня будет десятый, каким образом к доминанте этой среда либо генетика приложились. Потому что иные тут сферы в игре – высокой спиритуальности. Ибо – призвание. Зов, то есть, души. Стратегическая жизненная позиция. С последующей, конечно, самореализацией – это уж как водится.
Химически чистым вариантом этой ситуации представляется мне история трех приятелей–воров, проживавших в Расселвиле, штат Арканзас. Все трое явно были не из тех, что к зову души глухими остаются и таланты свои подленько в землю зарывают. И в профессии своей избранной трудились они на полный рабочий день – всю, понятное дело, пятидневку.
И вот воров, конечно, много. Но та троица выделялась своим, я бы сказал, онтологическим даже отношением к многократно упомянутому призванию. Так они себе постановили, чтобы жизнь свою ни одной честно приобретенною вещью не запятнать. Ни в самой то есть малости. Без унижающих человеческое достоинство компромиссов.
Ну, оно понятно, вор, даже и такой убежденный, попадаться хотя бы время от времени должен. Попалась и эта слаженная бригада. И вот какая картина при раскрутке дела ихнего обнаружилась.
Жили они себе в собственном, всем троим принадлежавшем доме. В хорошем, между прочим, доме. Не какая–то там хаза была – жилище. Три спальни – по штуке на брата, гостиная, кухня, подвал оборудованный. Ванных комнат две – с двумя же сортирами.
И все до гвоздика, до крючочка в том доме волшебном было – ворованное. ВСЕ. Балки, доски, черепица, фанера, обои, краны, унитазы, вешалки, ручки дверные. А равно и внутри: мебель, электроника, телефоны, даже чашки чайные с ложечками. До последнего поганого веника включительно. Не говоря, конечно, об одежде с обувью – это уже само собой подразумевалось.
И если это не верность единожды принятому на себя долгу, если это не страстное своему призванию служение, если это не громогласный отклик на зов собственной души – то я уж и не знаю. Пусть мне тогда попробуют вот эдакий рыцарский роман занюханной средой объяснить.
Эх, ребята, сколь еще можно было бы о предмете этом толковать... Я уж и жалею, что отдельную книгу об ихнем брате не затеял. А так – сами понимаете, что формат обязывает. Еще ведь по плану и про тех, что по другую сторону шахматной доски, рассказать полагается.
Что, опять–таки, в какой–то мере утешает. Ибо, как нельзя рассказать о воре с бандитом, не поминая полицию – так ведь, соответственно, и наоборот. Так что с кем другим – а с уголовником нашим мы еще всенепременно встретимся.
Но прощаясь с ним, так сказать, в принципе – хочу я все–таки сделать это если и не на ноте сострадания ("о бедном воришке замолвите слово"), то, во всяком случае, понимания. Которое у нас возникнуть должно в результате некоторых вполне бесстрастных сравнений.
Вот ведь до чего грозная картина – банк, кассир, руками дрожащими купюры отсчитывающий, посетители, от страха онемевшие. И он – мрачная фигура с пистолетом в не ведающей жалости длани, в маске или без. Руки вверх – и деньги на бочку.
Все так – и все правда. А вот вам и филейный такой кусочек на другую чашу весов. В той самой Америке, которой мы тут в основном – так уж оно получилось – занимались, такую вот статистику подбили. В результате мошенничества и приворовывания самих же банковских работников (включая, конечно, и того с дрожащими руками кассира) в Соединенных Штатах в период с 1950 по 1971 год по миру пошло... СТО БАНКОВ. Рухнув в самое тотальное – и совсем не "левое", а очень даже настоящее – банкротство. И я тут не к тому, чтобы того Робин Гуда с пистолетом оправдывать – но по их, грабителей, вине ни один банк до сих пор не сгорел.
И если мало – так вот вам еще. Это уже в наши с вами девяностые. За произвольно выбранный шестимесячный период коммерческие банки в тех же Штатах потеряли в ПЯТЬ раз больше опять–таки от внутреннего приворовывания и мошенничества, чем от всех вместе взятых ограблений.
"О бедном воришке замолвите слово..." Вот оно, слово. Веское слово науки статистики. И не в том оно, конечно, тут плане, что он уже вовсе и не вор, но в том, что именно так и есть – воришка. А воры – или еще точнее ворюги – себе и дальше, полицией спасенные, трудятся.
Да и в целом о воровском да бандитском их племени сказать можно. Потому что – ну что они, в самом–то деле, за мелочь? В сравнении с нами, приличными и благообразными людьми? И вы особо не спешите так кровью–то наливаться, я ведь таковских девственниц тоже видал. Я вот вам лучше про "шоплифтинг" напомню, как и обещал. Про тот самый процесс, когда за какой–то товар человек в магазине кассиру платит, а про какой–то – вроде как забывает.
И вот по той же статистике старого 1980 года получалось, что стоил этот "шоплифтинг" магазинам американским – ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ. Что в год выезжало на 7,3 миллиарда. (По оценочным – но опять–таки статистическим – данным цифра эта в конце наших девяностых сиганула до примерно ДВАДЦАТИ МИЛЛИАРДОВ В ГОД. Бюджет, как вы понимаете, не в доску даже захудалого государства.)
И если и этого мало, а вы – с лицом все так же от праведного гнева перекошенным – продолжаете себя в грудь колотить насчет того, что "ни в жисть и ни в одном магазине", так вот вам и еще из той же статистики цифирь. Из закромов американского департамента коммерции.
Кражи на работе – да, да, те самые мелочи, когда бухгалтерша пачку скрепок из конторы прихватила, машинистка ленту для машинки, потому как ее собственная выцвела уже, слесарь кран там в карман сунул, электрик отвертку, и так далее – наносят вот какие убытки американскому бизнесу. По самым консервативным подсчетам выходит чуть более пяти миллиардов в год. По менее консервативным – это опять–таки в той же сводке департамента коммерции – цифирь эта вырастает в СОРОК МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ. Ежегодно.
Конечно, Россия – страна несунов, и все такое прочее. Не думаю, однако, что при всей тотальности этой эпидемии удавалось несуну российскому уволакивать – в самые даже наилучшие для такого занятия годы – на сорок миллиардов зеленых с ежегодной регулярностью. Но не о том у нас тут речь. Это я так, кстати обмолвился.
А речь о том, что ежели ты ни скрепочки из конторы своей в жизни не попер, ни листочка бумаги, чтобы уже дома на своей машинке мемуары для потомства шлепать, ни лампочки несчастной сорокаватной, ни шурупчика, чтобы ручку дверную расхлябанную прикрутить – тогда положи эту книжку к чертовой матери и накрути номер телефона любой церковной епархии из тех, что поближе. Чтобы они тебе срочно иконописца прислали. Для работы с натуры.
А уж для совсем финального аккорда хочу я здесь напомнить слова, двумя неглупыми людьми произнесенные и в самом начале главы этой процитированные. Говарда Скотта, сказавшего, что "преступник есть человек с хищническими инстинктами и капиталом, недостаточным для создания корпорации". И не самого любимого мною автора, Бертольда Брехта, который тем не менее очень справедливо заметил: "Что такое ограбление банка в сравнении с основанием банка?"
И действительно – что? Куда ж он тянет, бедолага этот с пистолетом или даже пулеметом ручным, против того супер–аллигатора, что схему–пирамидку на десятки миллиардов обустраивает без даже рогатки в руках, или скромного дяди в очках, прокачавшего через свой на воздухе основанный банк совсем не воздушные миллиарды средь бела дня уворованных денег?
"О бедном воришке замолвите слово..." Что я, будем считать, и сделал.
