ГОТОВНОСТЬ К РАЗВОДУ: форма амортизаторизма, уверенность в том, что если семейная жизнь не заладится – то и бог с ней, развестись никогда не поздно.

 

Однако Клэр, казалось, совсем не развлекал ожив– ленный, пересыпанный восклицаниями разговор ее родных. Она вяло придерживала бумажную тарелку, наполненную пищей с низким содержанием калорий и высоким – клетчатки (проросшие бобы в ананасном соусе и курица без кожи), покамест с горы Сан-Джасинто скатывались могучие, не по сезону свирепые ветра. Я помню ядовитые обрывки фраз, которыми перебрасывались через стол орды лощеных и рафинированных молодых Бакстеров.

– Гистер это был, а не Гитлер. Так предсказал Нострадамус, – орал через стол один из братьев, Аллан, типичный ученик частной закрытой школы, – а еще он предсказал убийство Дж. Ф. Кеннеди.

– Не помню никакого убийства Дж. Ф. Кеннеди.

– На сегодняшнюю эсхатологическую вечеринку в «Золя» я надену такую шляпку пирожком. Как у Джекки. Будет очень исторично.

– Чтоб ты знала, та шляпка была от «Холстон».

– О, какая уорхоловщина пошла.

– Покойные знаменитости забавны de facto.

– А помните тот Хэллоуин пару лет назад, когда была паника из-за поддельного тайленола и все нарядились коробочками с тайленолом…

– … а потом состроили кислые морды -когда поняли, что не только их так осенило.

– Знаете, какого дурака мы сваляли, что здесь остались: через весь город идут аж три сейсмических разлома. С тем же успехом мы могли бы нарисовать на себе мишени.

– А что, про маньяков-снайперов у Нострадамуса тоже есть?

– Слушайте, а лошадей доят?

– А это-то тут при чем?

Беседа была нескончаемой, вымученной, претенциозной, временами она напоминала те отметки, которые останутся от английского языка после ядерной войны и пары сотен лет одичания. Но что-что, а дух времени эти слова здорово передавали, оттого-то и запомнились мне крепко.

– Я на автостоянке видел одного музыкального продюсера. Они с женушкой двинули в Юту. В Юту! Говорят, у нас тут район бедствия и только Юта уцелеет. У них такой отпадный золотистый «корнич». Багажник аж не закрывался – куча ящиков с армейским пайком да бутылки воды из Альберты. Женушка, похоже, перепугалась всерьез.

– Видели вы фунт пластикового жира в медицинском кабинете? Точь-в-точь блюда-муляжи в витринах японских ресторанов. Похоже на тарелку пюре из киви с клубникой.

 

АНТИОТПУСК: работа, на которую устраиваешься ненадолго (обычно на год; начальство в эти намерения посвящать не принято). Как правило, цель работника состоит в том, чтобы зашибить бабки, уволиться и переключиться на более важную для него лично деятельность – например, писать акварели на Крите или заниматься компьютерным дизайном свитеров в Гонконге.

 

– Боже, выключит кто-нибудь этот вентилятор? У нас что, рекламные съемки?

– Брось косить под фотомоделя’.

– А я счас спою какое-нибудь евродиско.

(В этот момент бумажные тарелки с говядиной, приправой и молоденькими овощами соскользнули с ослепительно белого стола в бассейн.)

– Не обращай внимания на ветер, Дэви. Не воспринимай хамство природы всерьез. Он сам уйдет.

– Слушайте… а Солнце можно подпортить? Мы способны расфигачить на Земле что угодно. Можем мы, если захотим, уничтожить Солнце? Я лично не знаю. Можем?

– Меня больше беспокоят компьютерные вирусы.

Клэр поднялась и подошла к бару, где я трудился, забрать поднос с коктейлями «Кейп– Код» («Побольше „Кейпа“ и поменьше „Кода“, пожалуйста), и пожала плечами – мол, „ну и семейка мне досталась – фу!“. Затем направилась обратно к столу, показав мне спину в вырезе черного купальника – белую бледную спину с лесенкой шрамов цвета пластилина „Забава“. Как я узнал позже, это были следы давнего детского заболевания, приковавшего ее на годы к больничной койке – точнее, к койкам целой череды больниц от Брентвуда до Лозанны. Там врачи шприцами выкачивали из ее позвоночника гадкий вирус, и там же она провела годы „становления личности“ в беседах с искалеченными душами – клинические пограничные случаи, маргиналы, психи („До сих пор предпочитаю общаться с надломленными людьми; они более цельные“).

Тут Клэр на ходу развернулась, снова подошла к бару и, приподняв очки, призналась мне:

– Знаешь, мне на полном серьезе кажется, что, когда Господь создает семьи, он просто тычет пальцем в телефонный справочник, выбирает наугад группу людей, а потом говорит им: «Эй! Следующие семьдесят лет вы проведете вместе, хотя ничего общего у вас нет, и вообще вы друг другу совсем не по вкусу. А если вы хоть на секунду почувствуете, что эти люди вам чужие, вам станет стыдно». Вот как я думаю. А ты?

Моего ответа история не сохранила.

Она отнесла коктейли семье, откликнувшейся хоровым воплем: «Спасибо, Старая Дева», и вернулась. Тогда (как и сейчас) она была коротко острижена под Бетти Буб. Она пожелала узнать, какого черта я торчу в Палм-Спрингс. Она заявила, что все люди моложе тридцати, живущие в курортных местах, публика скользкая; они: «альфонсируют, сутенерствуют, торгуют наркотиками, торгуют собой, слезают с иглы, просто спрыгивают, финтят и всякое такое». Я уклончиво сообщил, что просто пытаюсь вывести со своего прошлого все следы истории, и она приняла это за чистую монету. Потом, прихлебывая коктейль и рассеянно разглядывая в зеркальной полке свое отражение на предмет новоиспеченных прыщиков, стала по собственной инициативе рассказывать о своей работе в Л.А.14

– Я веду мелкооптовую торговлю повседневной одеждой, – проболталась она, а потом призналась, что служение моде для нее – лишь временное занятие. – Я не думаю, что становлюсь лучше как человек: в одежном бизнесе сплошь и рядом жульничество. Мне хотелось бы уехать куда-нибудь, где скалы, куда-нибудь вроде Мальты, и просто опустошить мозги: читать книжки и общаться с людьми, у которых такие же планы.

В этот момент я и заронил семя, из которого в моей жизни вскоре возрос столь неожиданный и восхитительный плод. Я сказал:

– Почему бы тебе не перебраться сюда? Брось все. – Возникла взаимная симпатия, позволившая мне беззаботно продолжить: – Забудь обо всем. Начни сначала. По– размысли над своей жизнью. Сбрось лишнюю кинетическую энергию. Посуди сама, какой будет терапевтический эффект; а по соседству со мной есть пустое бунгало. Можешь въехать хоть завтра, и я знаю уйму анекдотов.

– Может, я так и сделаю, – сказала она. – Может, так и сделаю. – Она улыбнулась и взглянула на свою семейку. Та, как всегда, прихорашивалась и щебетала, спорила о предполагаемой длине «хозяйства» Джона Диллинжера, обсуждала демонические аспекты телефонного номера Джоанны (сводной сестры Клэр), содержащего три шестерки подряд, и вновь – покойного Нострадамуса и его предсказания. – Взгляни на них, а? И представь, что тебе двадцать семь и ты едешь с братиками и сестричками в Диснейленд. Поверить не могу, что позволила втянуть себя в такое. Если ветер не разнесет это местечко, оно само взорвется от пошлости. У тебя есть братья и сестры?

Я сказал, что их у меня по трое – и тех и других.

– Тогда ты зна-а-аешь, каково это, когда каждый начинает раздирать общее будущее на отвратительные кусочки. Господи, когда они заводят такие вот разговоры – ну знаешь, все эти секс-сплетни и чепуха о конце света, – я подумываю: может, на самом деле они исповедуются друг другу?

– Это в чем же?

– Ну, в том, как они все до смерти перепуганы. То есть когда люди на полном серьезе начинают говорить, что надо набивать гаражи тушенкой – про запас, или у них глаза наполняются слезами при мысли о «Последних Днях Человечества», это и есть жутко трогательное признание в том, как им горько, что их жизнь идет совсем не так, как им хотелось.

Я был на седьмом небе. А как же иначе – ведь я нашел человека, которому нравится вот так вот изъясняться! Словом, мы часок продолжали в этом же духе, и прерывали нас только случайные желающие выпить рома да Аллан, который пришел забрать блюдо с жареным миндалем и хлопнуть Клэр по спине:

– Эй, мистер, вроде Дева на вас глаз положила?

– Аллан и все родичи считают меня чудачкой, поскольку я еще не замужем, – сказала она, а потом, повернувшись, выплеснула розовый коктейль «Кейп-Код» ему за шкирку. – И прекрати называть меня этой дурацкой кличкой.

Отомстить Аллан не успел. У столика мистера Бакстера началась суматоха – одно из тел вдруг сползло со стула, и кучка загорелых немолодых брюхатых мужчин, увешанных.золотом, осеняя себя крестным знамением, сгрудилась вокруг тела – мистера Бакстера, который ухватился рукой за грудь и вытаращил глаза, точно клоун Какао.

– Опять. Только не это, – разом вырвалось у Аллана и Клэр.

– Иди, Аллан. Твоя очередь.

Аллан, капая соком, без всякого энтузиазма направился к обществу; несколько человек вскричали, что уже вызвали «скорую».

– Прости меня, Клэр, – сказал я, – но у твоего отца такой вид, как будто у него инфаркт или типа того. Не слишком ли ты… ну я не знаю, прохладно… к этому относишься?

– А-а, Энди, не волнуйся. Он выкидывает эти фортели по три раза в год – была бы аудитория побольше.

Возле бассейна поднялась суета, но Бакстеров в толпе можно было узнать сразу – по отсутствию интереса к происходящему: они не разделили всеобщего тревожного энтузиазма, когда прибыли два санитара с каталкой (привычная картина для Палм-Спрингс). Уговорив неопытную миссис Скотт-Бакстер не пихать ему в руку кварцевые кристаллы (она тоже была нью-эйджевской веры), санитары погрузили мистера Бакстера на каталку и повезли к машине; послышалось звяканье, заставившее толпу у бассейна замереть. У всех на глазах из кармана мистера Бакстера вывалились несколько ножей и вилок. Его пепельное лицо казалось пристыженным; воцарилось болезненное, раскаленное добела безмолвие.

– О, папа, – произнес Аллан. – Как ты мог так нас опозорить? – Он поднял вилку и оценивающе оглядел ее. – Это же явная железка. Разве мы тебя плохо воспитывали?

Туго натянутая струна напряжения лопнула. Раздались смешки. Мистера Бакстера увезли лечить то, что в итоге оказалось неподдельным, смертельно опасным инфарктом. Клэр между тем (заметил я краем глаза) сидела на краю рыжего бассейна и, болтая ногами в медово-молочном мраке воды, смотрела на солнце, которое уже почти скрылось за горой. И своим тоненьким голоском говорила ему, что ей очень жаль, если мы обидели его или причинили какую боль. И я понял тогда, что мы станем друзьями на всю жизнь.