2 страница. Однако дестабилизация в Империи привела и к иным последствиям

Однако дестабилизация в Империи привела и к иным последствиям. Так, в Черном море вспыхнуло восстание некоего вольноотпущенника Аникета. Этот Аникет был когда-то рабом у последнего понтийского царя Полемона II, затем получил свободу и дослужился до командующего царским флотом. В 63 г. н. э. Понт стал римской провинцией. Огромная власть Аникета оставила по себе лишь воспоминания — достаточно сильные, однако, чтобы заставить его мечтать о реванше. И вот случай представился. Неурядицы в государстве, казалось, позволяли рассчитывать на успех.

Как сообщает Тацит, «именем Вителлия Аникет привлек на свою сторону пограничные с Понтом племена, пообещал самым бедным разрешить пограбить, и во главе большого войска внезапно ворвался в Трапезунд, славный древний город в самой отдаленной части Понтийского побережья». Стоявшая здесь римская когорта — бывший царский гарнизон — была перебита. Римские историки были невысокого мнения о его боевых качествах — тот же Тацит презрительно замечает, что, «хотя этим солдатам недавно дали римское гражданство, значки и оружие, принятые в нашей армии, они все равно остались прежними — ленивыми, распущенными греками».

Аникет и его люди, перебив гарнизон, забросали горящими факелами оставшиеся в гавани римские корабли и сожгли их дотла. В результате Аникет стал полным хозяином Черного моря. Поскольку My циан увел отсюда лучшие либурны и всех своих солдат, море было свободно от римского флота. Понтийцы удивительно быстро построили свой флот, состоящий из так называемых «камар» — судов местного, понтийского типа, восходящих по своей конструкции к древнегреческим образцам. Само слово «камара» означало, собственно, в греческом языке сводчатую комнату или повозку с закрытым, сводчатым же верхом. Отличительной особенностью камар было своеобразное сечение корпуса. Их борта на уровне планширных досок сходились достаточно близко, а ниже достаточно интенсивно расширялись — в результате разрез корпуса напоминал поперечное сечение крупных галеонов нового времени. Эти корабли строились без единого медного или железного гвоздя — кроме шиповых соединений применялись связи из веревок и канатов. В случае бурного моря и свежей погоды поверх бортов накладывали дощатый настил, образующий своеобразную крышу, который повышал мореходность и препятствовал заливанию корабля. Важнейшей особенностью конструкции камар были симметричные оконечности носа и кормы. Одинаково заостренные, они позволяли — как и германские суда в Скандинавии — грести в обе стороны и подходить к берегу как носом, так и кормой, что повышало маневренность и делало суда достаточно универсальными.

Ощущая себя совершенно безнаказанными, вояки Аникета с наслаждением предались грабежам на самой удаленной территории, подконтрольной Риму, — в Колхиде, на территории современной Грузии. Казалось бы, римскому императору, занятому гражданской войной и толком не утвердившемуся на престоле, не было и дела до такой мелочи, да еще в такой глуши. Но не тут то было. Мятеж Аникета насторожил Веспасиана и привлек к себе внимание. Он отобрал по легионам небольшие отряды, свел их в специальное подразделение и поставил во главе этого подразделения опытного военачальника Вирдия Гемина. Отряд был переброшен в Колхиду через Малую Азию и, отыскав занятых грабежами повстанцев, напал на них. Те бежали на корабли и отступили. Однако Гемин спешно отстроил несколько быстроходных либурн и погнался за Аникетом. В устье реки Хоб в Колхиде восставших настигли. Те чувствовали себя в безопасности, поскольку Аникет подкупил местного грузинского царька Седохеза. Гемин связался с царьком и доходчиво разъяснил ему перспективы. Их было две: или сдать Аникета, или смириться с тем, что в его страну войдут римские войска. Царь — «непостоянный, как все варвары», пишет Тацит — думал не очень долго и выбрал первое. Естественно, с восставшими церемониться не стали. Таким образом, до морских сражений дело в тот раз не дошло, но значение флота было продемонстрировано вполне очевидным образом.

Отличительной чертой новой политической ситуации стало установление достаточно отчетливой границы между Империей и германцами. Эта разграничивающая линия в значительной степени совпадала с крупнейшими европейскими реками — Рейном и Дунаем. Они были достаточно удобными рубежами обороны — когда уже в начале I в. н. э. стало ясно, что дальнейшее расширение пределов государства становится невозможным, римляне предпочли закрепиться на естественных преградах. Именно поэтому не только оправданным, но и необходимым было содержание речного флота из легких либурн: они могли сорвать попытки германцев переправиться через Рейн. Сочетание подобных попыток с неурядицами в Империи было чрезвычайно опасно и грозило серьезными последствиями.

Один из подобных эпизодов — весьма яркий и показательный — произошел во время войны с восставшими под руководством знатного батава Юлия Клавдия Цивилиса германцами в 70 г. на территории современной Голландии. Командовал римским отрядом претор Квинт Петилий Цериал, некогда бывший легатом в Британии (в 61 г.), позднее наместник Британии в 71-74 гг. Как известно, Рейн в своем нижнем течении разветвляется на несколько весьма извилистых и полноводных рукавов, носящих в настоящее время собственные названия. Оборона этой дельты представляла для римлян определенные сложности и требовала немалого полководческого искусства и стратегической прозорливости командиров. Описываемые события развернулись на берегах реки Ваал. Первые стычки разгорелись в исключительно тяжелых условиях для обеих сторон. Сойтись двум армиям мешала большая заболоченная равнина. Цивилис приказал насыпать дамбу, косо вдававшуюся в Ваал и отводившую воду на соседние поля. Поэтому первое сражение шло в виде поединков на торчавших из воды кочках или по колено в воде. Первый день закончился безрезультатно, но с меньшими потерями у римлян, на следующий день германцам везло больше: высокорослые варвары длинными копьями издали поражали римлян, сами неся незначительные потери. Однако батав-перебежчик привел римскую конницу в тыл противника, и только опоздавшие римские корабли не позволили разгромить отступившего врага окончательно.

Через несколько дней к римлянам прибыло подкрепление, но германцы разрушили одну из старых дамб, пустив Рейн по сухому до той поры руслу и подняв общий уровень воды в его рукавах. Римский флот был явно недостаточен для того, чтобы составить наплавной мост и перебросить армию на другой берег. Германцы же переправлялись через реку вплавь и вступали в сражение с римлянами. Кроме того, у германцев было большое количество небольших лодок и барок, пригодных для плавания как по реке, так и в прибрежной черте моря. В один из дней переправившихся на римский берег германцев удалось сбросить обратно в реку — сам Цивилис принужден был спасаться вплавь. Однако римский флот оказывался хронически неспособен принять участие в отражении этих атак. Цериал был слишком вспыльчивым и непоследовательным командиром, не был способен к разумному и долгосрочному планированию и не сумел создать должной системы оповещения и связи. Все его действия оказывались экспромтами, и приказания отдавались достаточно судорожно — они достигали кораблей в последний момент, и те, естественно, не успевали принять участия в сражении. Кроме того, на кораблях оказывался постоянный некомплект команды. Цериал использовал гребцов на работах в лагере, для посыльной службы, в качестве пехоты — в результате, когда приказ достиг кораблей, подавляющее большинство из них просто не смогло сдвинуться с места из-за отсутствия гребцов на веслах. Так что флот находился в изрядном небрежении.

В свою очередь германцы были начеку и, как оказалось, задумали и осуществили весьма дерзкий и хорошо выверенный план по захвату римских кораблей. После очередного осмотра лагерей, которые легионеры строили на зиму в Бонне и Новезии, Цериал возвращался в свой лагерь. Эту инспекционную поездку он осуществлял на своем флагманском корабле (триреме) в сопровождении почти всех сил флота. Как и следовало ожидать, порядка в этом флоте не было. Строй не соблюдался, солдаты из боевого охранения забыли о своих обязанностях. Германцы, наблюдая за флотом, решили осуществить свой план. В одну из безлунных ночей, пользуясь темнотой как прикрытием, они вышли на реку на своих легких лодках. Грести особо не приходилось: отплыли выше по течению, и оно довольно быстро вынесло их к лагерю римлян на противоположном берегу. Никакого сопротивления они не встретили: караульная служба неслась так, что никто не обнаружил сохранявших полное молчание германцев. Вскоре они оказались за валами, внутри лагеря.

Германцы заранее разделились на два отряда. Один из них, продолжая соблюдать тишину, напал на римские палатки в лагере. Германцы перерезали растяжки палаток и те падали, накрывая спящих римлян, которых затем начали резать мечами. Другой отряд сразу бросился к стоянке римских кораблей. Набрасывая веревки на ахтерштевни кораблей, германцы немедленно выводили их на реку кормой вперед, стаскивая с берега. Едва напав на лагерь, они, напротив, разразились громкими и свирепыми криками, стремясь усилит эффект разгоравшейся паники. Организованного сопротивления, естественно, не было и в помине — полуголые легионеры бились, намотав на левую руку плащ или свою одежду и зажав в правой меч. Сам Цериал, проводивший ночь на берегу с проституткой, спасся именно благодаря этому: его флагман с поднятым преторским вымпелом был в первую очередь захвачен германцами и уведен от берега. Кстати, потом при разбирательстве обстоятельств этого дела часовые будут уверять, что именно командующий приказал его не беспокоить, они перестали перекликаться и заснули — оттого, дескать, и произошло внезапное нападение. Как бы то ни было, римляне понесли людские потери и лишились значительной части кораблей.

Германцы уже засветло отправились на собственных и захваченных кораблях восвояси. Преторский флагман они решили посвятить пророчице Веледе и отвели его в посвященное ей святилище на реке Лупии. Остальные же суда были немедленно использованы Цивилисом по прямому назначению. На биремы и униремы он посадил гребцов и воинов — эти трофеи составили костяк нового флота; в качестве эскорта использовалось большое число имевшихся у германцев лодок, на каждой из которых размещалось 30-40 человек. Эти лодки вооружили по образцу римских либурн, установив на многих легкие метательные орудия. Над этими лодками германцы подняли импровизированные паруса, сделанные из собственных плащей. Цивилису не терпелось продемонстрировать свою военно-морскую мощь, поэтому он вывел эту флотилию в парадном строю по одному из рукавов Мааса в реку Лек и повел ее к открытому морю.

Целью этой операции было перехватить транспортный конвой, везший из Галлии продовольствие армии Цериала. Последний, однако, несмотря на давешний афронт, не растерялся и не испугался, а скорее был удивлен этим зрелищем. Он вывел наперехват свой поредевший флот. Римляне серьезно уступали германцам в численности кораблей, однако, безусловно, превосходили их выучкой гребцов, кормчих и солдат. Тем более, что, наученные опытом, легионеры и гребцы горели желанием отыграться. Помимо этого римские корабли были гораздо крупнее германских лодок; с ними могли сравниться только их собственные корабли, захваченные накануне. Однако правильному регулярному сражению помешала погода. Течение сносило римские корабли в одну сторону, а ветер отгонял суда германцев в противоположном направлении. Поэтому до абордажной схватки дело не дошло. Флоты поравнялись и в течение нескольких минут шла ожесточенная перестрелка с применением дротиков и стрел, но корабли неумолимо расходились и вскоре дистанция стала предельной, поэтому перестрелка прекратилась. Флоты разошлись и сражение, таким образом, окончилось вничью при минимальных потерях с обеих сторон. Более того, в последующие дни оно так и не возобновилось. Батавы отступили за Рейн. Вскоре, уже поздней осенью, из-за ливней река вздулась, судоходство осложнилось. Флот римлян был слишком мал, чтобы кардинально изменить ситуацию. Вскоре закончилась и сама война.

Описанные события достаточно показательны для анализа противостояния на реках Европы. Германцы, с которыми все чаще приходилось иметь дело римлянам, сами обладали прекрасно развитой традицией судостроения. Она уходила корнями в глубочайшую древность. Наскальные изображения лодок известны в Скандинавии с эпохи неолита, а в период бронзового века кораблестроение на Севере достигло небывалых успехов — скандинавы в Дании и Южных Норвегии и Швеции строили корабли, вполне сопоставимые по своим размерам и характеристикам с синхронными кораблями Средиземноморья — разве что беспарусные. Так что, по крайней мере, у северных германцев судостроительные традиции были намного древнее, чем у самих римлян, однако эти традиции были не столь востребованными: уровень морской составляющей цивилизации Северной Европы с течением времени становился относительно более низким, чем у римлян. Внешняя морская угроза для региона отсутствовала, а следовательно, отсутствовали и стимулы для совершенствования и развития судостроения. Пожалуй, главные шаги культурного прогресса северных германцев были связаны с традициями корабельного дела.

Кроме того, разные племена имели изначально разные навыки судостроения. Если скандинавы — в частности свионы (свей), готы, англы, саксы, даны и юты, а также многочисленные племена норвежских фьордов — не мыслили своей жизни без моря, то для континентальных германских племен, с которыми на первых порах в основном и сталкивались римляне, эти судостроительные традиции были относительно менее актуальны и подверглись, даже если и были, существенной редукции.

Судостроение германцев хорошо исследовано благодаря многочисленным находкам как практически полностью сохранившихся, так и оставшихся только в виде незначительных фрагментов кораблей. Эволюция форм судна пролегла от архаических двухштевневых лодок, ведущих свое начало из эпохи неолита, до шедевра судостроения — серии скандинавских специализированных типов военных и транспортных судов XI в. Судостроение «отсталого» Севера существенно превосходило по качеству все то, что могла предложить одновременная Европа, а подготовка мореходов (каковыми были практически все взрослые свободнорожденные мужчины) была просто несопоставима.

Древнейший период судостроения отмечен существованием характерных «двурогих» штевней, причем традиция эта является чрезвычайно устойчивой, переживая несколько тысячелетий без принципиальных изменений. Наскальные рисунки, распространенные в бронзовом веке на западном побережье Норвегии, в Бохуслене в Швеции, весьма многочисленны и обнаруживают удивительное постоянство форм. Находка наиболее раннего на сей день реального корабля железного века (обычно датируемого IV в. до н.э.) в Хьёртшпринге на острове Альс в Дании продемонстрировала высокую степень его сходства с архаическими прототипами. Судя по всему, это судно было принесено в жертву в болоте, являвшемся культовым местом. При общей длине 13,28 м оно было способно поднять около 20 человек. Назначение двойных штевней, выступающих вперед достаточно далеко, по-прежнему вызывает вопросы, ибо объяснение их наличия исключительно требованиями безопасности при плавании среди подводных камней и айсбергов (?) представляется совершенно неудовлетворительным. Именно подобные суда, симметричные в носовой и кормовой частях, описаны Тацитом в строках, посвященных обитателям крайнего севера Германии (Скандинавии): «среди самого Океана, обитают общины свионов; помимо воинов и оружия, они сильны также флотом. Их суда примечательны тем, что могут подходить к месту причала любою из своих оконечностей, так как и та и другая имеют у них форму носа. Парусами свионы не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют в ряд одно за другим; они у них, как принято на некоторых реках, съемные, и они гребут ими по мере надобности то в ту, то в другую сторону».

Традиции судостроения, практически синхронные расселению человека в Северной Европе, способствовали неуклонному совершенствованию корабельного искусства, однако после ладьи из Хьёртшпринга в древностях образуется цезура, которая заполняется информацией лишь в конце периода так называемого римского железного века (I-IV вв. н.э.).

К этому времени относится находка знаменитого судна из Нюдама, относимого к IV в. н. э. Существенно, что именно с рубежа эр отслеживается резкий отход в области культуры кораблестроения от предельно глубоко укорененной в традиции формы двухштевневой ладьи в направлении новой технологии. Судно из Нюдама характеризуется классическим полого вздымающимся штевнем и развитой клинкерной обшивкой, а также вполне адекватной мореходностью. Несмотря на абсолютную симметричность оконечностей, у него четко обозначены нос и корма — направлением уключин и узлом крепления рулевого весла. Это, без сомнения, новая генетическая линия развития корабля — линия, которая в дальнейшем обнаруживает непрерывность и череду форм, непосредственно связывающую все эпохи — от первых веков н.э. до развитого средневековья. Никакой принципиальной разницы в конструкции корпуса между нюдамским кораблем и судами эпохи викингов из Усеберга, Гокстада и Скуллелева не существует, меняются лишь размерения, обводы корпуса и рангоут. Суда, очень близкие к нюдамскому типу, будут использованы англами, саксами и ютами в эпоху завоевания Британии и готами, достигшими Северного Причерноморья.

Происходившие в годы войн 60-70-х годов с флотом происшествия лишний раз доказали, что военно-морские силы были для римлян важным, но явно второстепенным элементом вооруженных сил. Их использовали по случаю, а когда флот становился не слишком нужен — о нем забывали. И тем не менее корабли постоянно принимали участие во всех заметных событиях. Роль военно-морского флота была достаточно высока как на тактическом уровне, так и на стратегическом. Он задействовался во всех операциях: в блокадах больших пространств и акваторий целых морей — как средство давления и устрашения, для высадки десанта и подвоза продовольствия (это в особенной мере проявилось в войнах с германцами в 60-е годы, в частности в кампании против Цивилиса), для прямых атак противника с кораблей (тактика, блестяще отработанная еще Гаем Юлием Цезарем), для карательных экспедиций. Флот по-прежнему был универсальным боевым инструментом, хотя все основные сражения продолжали разворачиваться на суше.

Именно в эти годы происходит формирование самостоятельных подразделений флота в подконтрольных римлянам акваториях Понта Эвксинского. В 64 г., после аннексии Понта и заключения Рандейского мирного договора с Парфией, был сформирован отдельный Понтийский флот. Самостоятельная Мёзийская эскадра или, в буквальном смысле, Мёзийский Флавиев флот (classis Flavia Moesica) был сформирован после 69 г. при легате Мезии Рубрии Галле. В период правления императоров Веспасиана (69-79) или Домициана (81-96) и италийские флота, и Мёзийский флот получили почетный титул Praetoria — преторианских.

Несколько интересных и примечательных страниц были вписаны в историю римского военно-морского флота в связи с Северным Причерноморьем. Собственно, здесь издавна существовала устойчивая и преемственная традиция судостроения, уходящая корнями как в эллинское корабельное ремесло, принесенное на северные берега Понта Эвксинского во время Великой колонизации, так и в мореходные навыки местных племен. Так, Страбон писал о том, что жители окрестностей Сиваша использовали для плавания по нему сшитые из кож лодки. Но, несомненно, на самой высокой ступени развития мореходства среди народов Северного Причерноморья стояли тавры, проживавшие в горах и предгорьях юго-западной части Таврики и на Южном берегу Крыма. Согласно сведениям Геродота, эти самые тавры весьма любили приносить в жертву богине Деве захваченных ими мореходов, которых они брали в плен не только в результате кораблекрушений, но и захватывая их на стоянках в бухтах и даже в открытом море. Это обстоятельство явственно указывает на то, что тавры располагали собственными судами. Об их типологии сказать что-либо затруднительно, поскольку ни письменные источники, ни археологические находки никакого света на это не проливают. Возможно, они были близки к вышеописанным камарам, возможно — представляли собой лодки более традиционного типа, однако несомненно, что эти корабли или челны обладали вполне удовлетворительной мореходностью, позволявшей выходить в открытое море.

Источники в то же время дают относительно неплохое представление о том, что собственно эллинские судостроительные традиции блюлись в полисах Северного Причерноморья вполне свято. Расположенные здесь города — Херсонес Таврический, Ольвия, а также Боспорское царство, включавшее в свой состав многочисленные города и поселения по обоим берегам Боспора Киммерийского (Керченского пролива), — имели мощный торговый флот, осуществлявший массовые перевозки грузов как по Черному морю, так и в море Средиземное. Собственно, даже для обеспечения внутреннего благосостояния он был необходим: Херсонес, например, уже в IV в. до н.э. обзавелся огромной сельскохозяйственной территорией на северо-западе Таврики, сообщение с которой осуществлялось преимущественно по морю.

Естественно, что для защиты морских торговых путей и патрульной службы, сопровождения торговых и транспортных кораблей, борьбы с пиратами были остро необходимы постоянные морские силы. Известно, что, например, боспорский военный флот вел достаточно массовые кампании по борьбе с пиратством в Понте, т. е. по сути решал ту же проблему, что и римляне в определенный период их истории в Средиземном море. Этим промыслом занимался целый ряд приморских племен: ахеи, гениохи, уже упомянутые тавры. Диодор сообщает, что в конце IV в. до н.э. Евмел (309-303 гг. до н.э.) очистил море от пиратов, а это предусматривало, конечно же, не только значительные силы корабельного состава, но и их грамотную организацию. Впрочем, от пиратов море приходилось избавлять регулярно — именно этим занимался боспорский флот на рубеже II и III вв. уже н. э. В составе флота были и достаточно крупные корабли класса триер — Полиэн описывает заговор триерархов, что предполагает наличие целой прослойки кадрового старшего морского офицерства на Боспоре.

Постепенное проникновение Рима в Понт началось уже во II в. до н. э., однако окончательно он утвердился здесь лишь в имперский период. Стоит заметить, что Северное Причерноморье и Таврика в частности, являясь «зоной жизненных интересов» Империи, тем не менее не включались в нее в качестве провинций или неких полностью интегрированных территорий, однако их зависимость от Рима была вполне осязаемой. Римляне вели активнейшую торговую и хозяйственную деятельность в этих краях, на постоянной основе расквартировывали здесь свои воинские подразделения, оказывали с их помощью регулярную и массовую поддержку греческим государствам в их борьбе с варварскими племенами, «продавливали» выгодных Риму политических деятелей (в частности на Боспоре) и т. д. Виднейшую роль в этих процессах играл флот. Корабли Равеннской эскадры неоднократно вводились в акваторию Черного моря и использовались для переброски войск, демонстрации силы и рассыльной и дипломатической службы. Кроме того, после организации римлянами провинции Мёзия в 15 г. н.э. и ее укрупнения в 46 г. н.э., эта территория становится главным форпостом влияния в Северном Причерноморье. Войска, находящиеся в регионе, а также силы флота с этого времени подчиняются римскому наместнику Мёзии. Здесь же, в прибрежных портах, строятся и проходят боевую службу не очень многочисленные (судя по всему, их обычно было не более 40-50 единиц) военные суда местных формирований, предназначенные для оперативного реагирования.

Северное Причерноморье располагало большим количеством отличных портов и гаваней, многие из которых были издавна улучшены, обустроены и оборудованы греками-колонистами. Хорошими гаванями могли похвалиться Ольвия и Тира. Страбон указывал, что повсюду вдоль Боспора Киммерийского есть удобные гавани, одна из лучших среди которых располагалась в Нимфее. Кроме того, заметными портами были Фанагория, Танаис, Синдская гавань, порт Бат, Киммерик. По словам Страбона, в порту Феодосии, например, могли единовременно находиться не менее ста кораблей. В пантикапейской гавани располагались верфи, где единовременно могли строиться 30 кораблей. Пантикапейская и феодосийская гавань располагали искусственными молами, насыпанными с большим искусством и надежно защищавшими порты от волнения, а отчасти и от последствий сильных ветров.

Целым созвездием прекрасных бухт отличался Херсонес Таврический — помимо собственной гавани в Карантинной бухте, в его окрестностях имелось множество удобных гаваней и якорных стоянок в современных Севастопольской, Стрелецкой, Казачьей бухтах, а также в Северо-Западном Крыму — Калос Лимен, т.е., в буквальном переводе, Прекрасная Гавань. Наконец, именно неподалеку от Херсонеса, на рубеже Южного берега, находилась одна из уникальных даже в мировом масштабе гаваней — без сомнения, наиболее удобная на всем Понте — известная еще во времена Гомера бухта лестригонов (современная Балаклавская бухта). Однако практическое отсутствие островов в Черном море создавало определенные проблемы при его пересечении некаботажным способом.

Применение римлянами флота в Северном Причерноморье было достаточно частым, однако подробности его известны лишь в ряде случаев. Так, во время боспорско-римского вооруженного конфликта 45-49 гг. на кораблях Равеннской эскадры на Боспор были переброшены подразделения римлян из состава VIII Августова легиона под командованием Авла Дидия Галла — наместника Мёзии (кстати, ставшего потом наместником Британии). Возможно, что ряд соединений был переброшен транспортниками и из Малой Азии, в том числе на кораблях, базировавшихся на Византии. Это случилось в 46 г. После того, как на престол был посажен выгодный Риму молодой царь Котис и большая часть «ограниченного контингента» эвакуировалась, оппозиция под руководством низложенного и бежавшего царя Митиридата VIII вновь восстала, но оставшиеся вспомогательные войска всадника Гая Юлия Аквилы ликвидировали эту опасность. Стоит заметить, что эта экспедиция, конечно, была не спорадическим вмешательством римлян в дела региона, а лишь звеном в цепи вполне целенаправленных действий, связанных с утверждением над ним римского военного и политического контроля.

При возвращении римских войск морем обратно в Мёзию произошел громкий инцидент, напомнивший, казалось бы, давно ушедшие времена. Путь кораблей пролегал мимо Южного берега Крыма, и разыгравшийся на море шторм выбросил несколько кораблей на берег как раз в расположении тавров. Тавры, напавшие на римских солдат, всех их уничтожили вместе с командиром — префектом когорты. Вероятно, многие легионеры были не просто убиты в схватке, а принесены в жертву в таврском святилище на перевале Гурзуфское седло, что подтверждают находимые там при раскопках нумизматические находки.

Другим примером участия флота в северопричерноморских делах является поход наместника Мёзии Тиберия Плавтия Сильвана Элиана. Состоявшийся между 63 и 66 гг., он был следствием неспособности Херсонеса Таврического самостоятельно защитить себя от натиска скифов и активизировавшихся в этот период сарматов. Это была эпоха императора Нерона, и, несмотря на все свои «причуды», Нерон все же не упускал из виду и события на столь дальних рубежах. В боевых действиях на территории Таврики приняли участие подразделения морской пехоты с кораблей Равеннской эскадры. Причем эти действия, ведшиеся, естественно, на суше, шли не только в Северо-Западном и Западном Крыму, но и на Южном берегу.

Обнаруженные на мысу Ай-Тодор и в его окрестностях клейма с упоминанием вексилляции Равеннской эскадры подтверждают, что римляне именно сейчас учреждают здесь свое присутствие и занимаются строительством крепости на берегу в расположении тавров. Это было вызвано острой необходимостью обезопасить плавание вдоль берегов Южной Таврики. Укрепленный пункт в этом месте, носивший название Харакс, мог быть опорной точкой для карательных экспедиций, базой «подскока», маяком и своеобразным «устьем» для заброски подразделений с моря вглубь территории противника. Ведь все боевые действия в ходе экспедиции Плавтия Сильвана носили характер ряда глубоких десантных операций, осуществлявшихся с кораблей Равеннской эскадры, которые — в силу свободы маневра, как когда-то было у Агриколы в Британии — могли устойчиво и постоянно владеть и стратегической, и тактической инициативой.

Харакс по временам забрасывался римлянами, и войска отсюда выводились, однако вскоре опять возвращались. В частности, около 120 г. в Хараксе был воздвигнут алтарь с посвящением Юпитеру от имени Геминия Фортиса, командира поста бенефициариев. Судя по всему, Харакс в этот период находился в непосредственном подчинении провинции Нижняя Мёзия.

Интересно, что наиболее примечательное на сегодняшний день римское святилище, связанное с расквартированными подразделениями легионеров, обнаружено именно в районе Балаклавской бухты, исключительно удобной для переброски войск и базирования здесь небольших эскадр. Кроме того, стоит отметить, что в Северном Причерноморье периодически встречаются надгробия римских моряков, что свидетельствует о том, что они могли как расквартировываться здесь, так и применяться в боевых действиях на территории региона.

Период I — середины III столетий н.э. ознаменовался укреплением старых тенденций и возникновением новых. В Средиземном море флот выполнял в основном транспортные функции, а отдельные корабли привлекались для посыльной службы, весьма обычной и частой в Империи. Сообщения морем были не менее удобны, чем сухим путем; как бы ни были совершенны римские дороги, скорость передвижения по воде зачастую превышала скорость, достигавшуюся на суше, а в случае, когда речь шла о путешествиях из Европы в Африку или на Ближний Восток, преимущество имели, безусловно, только корабли. Средиземное море было со всех сторон окружено римскими провинциями, а Апеннинский полуостров врезался в середину этого огромного озера в форме громадного мыса. Старая проблема малочисленности в Италии удобных и безопасных пристаней была к этому времени в основном решена. Во многих приморских городах были проведены дополнительные мероприятия по углублению фарватеров и их расчистке, строительству причалов, пирсов и маяков. В частности, огромное значение имела искусственная пристань в Остии, находившаяся в устье Тибра и устроенная по приказанию императора Клавдия. Гиббон вполне обоснованно называет ее «одним из самых полезных памятников римского величия». Как писал Плиний, от этой пристани, находившейся на расстоянии менее 30 км от столицы, можно было при попутном ветре достигнуть в течение семи дней Геркулесовых Столпов, а за девять или десять дней — Александрии Египетской. Иными словами, пространство Средиземного моря с запада на восток, т. е. в максимальном протяжении наиболее актуальных для Империи водных путей (не считая Понта), было проходимо за две недели с небольшим. Одна из самых популярных и коротких морских линий связи пролегала из Остии мимо берегов Сицилии в Карфаген. Другая морская дорога связывала Рим с Египтом. Неиссякаемый поток продовольствия — в основном зерна — шел по ней в Вечный город, обеспечивая его существование.