С 1394 по 1789 г. 1 страница

Что сталось с евреем с 1394 по 1789 г.? Неизвестно. Он исчез, скрылся, как преследуемый заяц, изменил план действий, изобрел новые хитрости, умерил свой пыл. Он по-видимому весь погрузился в каббалу,[52] поглощен чтением «Захара» или «Сефер Зетзира», занимается алхимией, составляет гороскопы, вопрошает звезды, и стоит ему заговорить о «философском камне», чтобы ему всюду открылся доступ. На этот счет он не истощим, действительно он знает, и странствующие братья, с которыми он вступает в переговоры в каждом городе, тоже знают, какой смысл скрывает слово «философский камень» в своем таинственном символизме. Делать золото при посредстве банкиров, царить над людьми, которые верят только в священника и в солдата, в бедность и в героизм, вот цель еврейской политики. Но это намерение, об исполнении которого беспрестанно гадают по числам, кажется несбыточным или, вернее, очень отдаленным. Прежде чем предпринимать что-либо, надо низвергнуть старую иерархию, Церковь, монаха, папу.

Где же действовать? О Франции нечего думать. Испания, которую евреи передали маврам, начинает шаг за шагом отвоевывать почву родины и окончательным изгнанием евреев подготовляет себя к тем великим судьбам, которые ее ожидают при Карле V и Филиппе II. Германия удобнее для движения; она раздроблена, и в ней не встретишь той могущественной королевской власти, которая по ту сторону Рейна централизует силу и защищает общие верования. Однако Германия, как и Франция, не терпит евреев, и от времени до времени сжигает некоторых из них.

Еврей, ставший осторожнее после всех своих злоключений, не нападает более открыто на католицизм: он исподтишка дает советы Лютеру, вдохновляет его, внушает ему его лучшие аргументы.

Еврей, говорить совершенно справедливо Дармштетер,[53] умеет разоблачать уязвимые стороны Церкви, и для их открытия к его услугам, кроме познания священных книг, является еще опасная проницательность притесняемого. Он наставник неверующего; все возмущенные умы обращаются к нему тайком или открыто. Он помогает великому императору Фридриху и князьям Швабским и Арагонским изобретать богохульства, выковывает весь тот запас смертоносного рассуждения и иронии, который он впоследствии завещает скептикам возрождения, вольнодумцам великого века; и сарказм Вольтера, есть ничто иное, как последний громкий отголосок слова, произнесенного шепотом за шесть веков до того в тени гетто и еще раньше, во времена Цельсия и Оригена, в самой колыбели веры Христовой.

Протестантизм послужил евреям мостом для перехода, если еще не в общество то в человечество. Библия отстраненная в средние века на второй план, заняла место ближе к Евангелию, Ветхий Завет стал рядом с Новым. За Библией появился Талмуд. Рейхлин, креатура евреев, взялся за то, чтобы снова пустить в обращение изгнанную книгу.

Этот Рейхлин, по-видимому, был подкуплен врачом Максимилиана, евреем. В 1444 г. он выказал себя сторонником израиля в своей книге «De verbo mirifico», где он вывел философа древности Сидониуса, еврея-раввина Баруха и христианского философа Капнио (латинский перевод Рейхлина, что означает дымок). Ему было поручено рассмотреть Талмуд, и он не нашел, ничего предосудительного в оскорблениях против христианства, которые в нем содержатся.

Процесс по поводу Талмуда стал европейски известен. Парижский факультет в сорока семи заседаниях занялся этим вопросом и решительно высказался, как и вся тогдашняя Франция, против евреев и осудил Рейхлина. Император Максимилиан, напротив, оправдал защитника евреев. В 1520 г., в том самом году, когда Лютер сжег папскую буллу в Виттенберге, первое издание Талмуда печаталось в Венеции.

Однако Лютер, которого протестанты по привычке изображают проповедником терпимости, когда дело касается своих, был жесток к евреям и в гораздо большей степени, чем какой-либо священник.

«Обращайте в пепел, кричал он, синагоги и дома евреев, а их загоняйте в конюшни! Из их имуществ образуйте казну для содержания обращенных; сильных и здоровых евреев и евреек приставляйте к самой тяжелой работе, отнимите у них их священные книги, Библию и Талмуд, и запретите им под страхом смерти произносить имя Божие.

Никаких послаблений, никакой жалости к евреям! Пусть государи их изгоняют без всякого суда! Пусть пастыри внушают своей пастве ненависть к евреям. Если бы я имел власть над евреями, я собрал бы самых лучших и ученых из них и пригрозил бы им, что им вырежут язык до самой глотки, в доказательство того, что христианское учение говорит не только о едином Боге, но о Боге в трех лицах».[54]

Как бы то ни было, но дело разрушения христианского общества, предпринятое протестантизмом, оказалось выгодным для евреев. Это было для них случаем освободиться хоть в Германии от запрещения заниматься ростовщичеством, запрещения, которым Церковь с материнскою заботливостью охраняла в течение веков благосостояние трудолюбивого и простодушного арийца от жадности хитрого и алчного семита. Приводимая Янсеном проповедь того времени прекрасно обрисовывает суть дела.

«Каких только зол не порождает ростовщичество! Но ничто не помогает. Ведь каждый видит, что крупные ростовщики быстро богатеют, то всякому тоже хочется разбогатеть и извлечь наибольшую пользу из своих денег. Ремесленник, крестьянин несет свои деньги в общество или к купцу; этого зла прежде не было; оно стало повсеместным лет десять тому назад. Они хотят много заработать и часто теряют то, что у них было».

Картина этой переходной эпохи, говорит Бреда,[55] не менее интересна для изучения по своей аналогии с тем, что происходит в наши дни. Склонность к труду утрачивалась, все искали дела, которое бы приносило большой доход при малой затрате труда. Число лавок и кабаков возрастало в невероятном количестве даже в деревнях. Крестьяне беднели и были принуждены продавать свое имущество; ремесленники выходили из корпораций и, лишенные их спасительного покровительства, впадали в нищету. Слишком большое число людей одновременно бросалось на одно и то же занятие, и следствием этого являлся раздраженный пролетариат. Богатство быстро возросло в руках немногих, а масса обеднела.

Конечно евреи пробовали почву и во Франции. Разве не похож на еврейского агента Корнелий Агриппа, преподаватель тайных наук, замешанный во все интриги своего времени, говорящий загадками, со своими постоянными поездками из Нюрнберга в Лион а из Лиона в Италию, со своими пояснениями о рейхлиновском «Verbo mirifico». Монахи не ошибались, обвиняя в иудействе этого Калиостро XVI века, который рыскал всюду в сопровождении своей черной собаки и произносил странные речи.

В Провансе, мы встречаем загадочную личность — Нострадамуса, который, сидя на медном треножнике, вопрошает Каббалу о судьбе своего племени и спрашивает себя порой не пустой ли звук его наука, и есть ли то мерцание, которое он видит, действительно заря возрождения.

Во время таинственной работы своих соплеменников, он предсказывает с точностью, поражающею нас теперь, ужасные события, которые должны были совершится в конце XVII в. и вывести израиля из его могилы.

Впрочем пророк из Салона происходил из племени, которому издавна был присущ дар пророчества.

Нострадамус, пишет ученый Хайнце в своей книге «Жизнь и завещание Нострадамуса», был провансалец, происходил от знатной фамилии, хотя Питтон и пытался установить противное в своей «Критике провансальских писателей». Эта семья принадлежала к обращенным и как таковая была внесена в знаменитую перепись, составленную в 1502 г. для подобного рода семейств этой провинции. Она помещена в числе семей, живших в городе, Сен-Реми, принадлежала она к племени Иссахара, известному тем, что его сынам был присущ дар провидения. Нострадамус, которому небезызвестно было его происхождение, гордился этим. Cм. 32-й стих 12-й главы книги «Паралипоменон», где, сказано, что сыны Иссахаровы были люди опытные, умевшие распознавать и замечать все времена.

Во всяком случае час благоприятный для израиля еще не настал! Людовик XII распространил на страны, вновь присоединенные к Франции, окончательный указ об изгнании, изданный Карлом VI, чем вероятно и заслужил прозвище «отца народа».

Только нескольким евреям изгнанным из Испании, удалось тогда укрепиться в Бордо, но с какими предосторожностями им пришлось действовать, под какими переодеваниями скрываться? Дальше мы будем говорить об этой интересной колонии, которая, по крайней мере, отплатила Франции за гостеприимство, потому что ей мы обязаны Монтэнем. Укажем только, что пришельцы отнюдь не выдавали себя за евреев и по крайней мере в течение 150 лет не исповедовали гласно своей религии. Жалованные грамоты Генриха II, разрешающие им пребывание во Франции, были выданы не евреям а «новым христианам».

Некоторые из евреев пытались войти с другой стороны, и в 1615 г. пришлось возобновить указы, изданные против них, но тем не менее в малолетство Людовика XIII евреи вернулись в Францию в большом количестве. При дворе у них был могучей покровитель: Кончини был окружен евреями. Говорили, что Галигаи была родом еврейка. «Она постоянно жила, говорить Мишлэ, окруженная евреями — докторами, колдунами и как бы одержимая фуриями. «Когда она страдала ужасным неврозом, исключительно свойственным её племени, тогда Эли Монтальт, тоже еврей, убивал петуха и прикладывал ей к голове.

Кончини грабил, спекулировал, мошенничал, Франция была вполне в руках евреев. Разве эта картина не похожа на современную? Гамбетта в многих отношениях был ничто оное, как воплощение Кончини.

В министерство Фарра по казармам раздавали брошюру, озаглавленную: «Генерал Гамбетта». Не напоминает ли вам этот болтун-генерал графа де ла-Пенна (граф пера), маршала д'Анкр (чернильный маршал), который никогда не вынимал шпаги из ножен.

К несчастью наш Кончини, до встречи с Витри, мог причинять сколько угодно зла. Франция более не производит людей, подобных этому храбрецу, который со шпагой под мышкою, в сопровождении всего трех гвардейских солдат, на Луврском мосту спокойно загородил дорогу гордому авантюристу, приближавшемуся в сопровождении многочисленной, как полк, свиты. — «Стой! «— «Кто осмеливается говорить со мною таким образом»? И так как негодяй иностранец сопровождал свои слова жестами, Витри, прицелившись, раздробил ему голову выстрелом из пистолета.

Затем он пошел к королю и сказал: «дело сделано». — «Большое спасибо», кузен, ответил Людовик XIII скромному капитану, который, благодаря своему мужеству, как еще и теперь бывает в Испании, сделался родственником короля; «вы маршал и герцог, и я счастлив, что первый могу вас приветствовать новым титулом».

Между тем в это самое время в окно доносился шум голосов: Париж восторженными рукоплесканиями приветствовал отмщения за все вынесенные оскорбления.

В наше время биржа имеет своих баронов, но героизм более не дает права на титул маршала или герцога. Иностранные евреи могут себе позволить у нас что угодно, и ни один Витри не вынет шпаги, что бы остановить притеснителей своей родины. А между тем, я знаю в Париже мост в конце знаменитой площади, где какой либо бесстрашный полковник мог бы заслужить еще более прекрасный титул, чем тот, который храбрый капитан заслужил 24-го апреля 1617 г. на Луврском мосту.

Едва Кончини был убит, как евреям, которые со своею обычною деятельностью уже устроили нечто вроде маленькой синагоги у одного члена парламента, был отдан приказ немедленно удалиться.

Единственный мало-мальски выдающийся еврей, следы которого можно в то время найти в Париже, это Лопец. Но был ли Лопец евреем? Он от этого отрекался, как мог, уверял, что он португалец или, по меньшей мере магометанин, и ежедневно наедался свинины чуть не до болезни, чтобы отвратить подозрения.

Несмотря на все отнекивания бедного Лопеца, я все-таки думаю, что и он принадлежал к этому племени. Он был и продавцом безделушек, и торговцем бриллиантами, и банкиром, и политическим агентом и под конец членом государственного совета; не напоминает ли он теперешних правителей? Он являет собою как бы смесь Пру и Бишофсгейма.

«Лопец с несколькими ему подобными», говорит Тальман де Рео, который немало потешался над этой личностью, «приехал во Францию, чтобы устроить кое какие дела для мавров, к которым он принадлежал». Генрих IV увидел в этом прекрасный случай создать внутренние затруднения для Испании и свел Лопеца с герцогом де ла Форца. Смерть короля прервала переговоры; но Лопец не унывал и сделался торговцем бриллиантами; «он купил большой необделанный бриллиант и велел его отшлифовать. Это создало ему известность, и отовсюду к нему стали присылать необделанные бриллианты. Он держал одного человека, которому платил 8000 ливров в год и кормил его с семьей: этот человек с замечательным искусством гранил бриллианты и с не меньшим искусством разбивал их ударом молотка, когда было нужно».

В «Романе о связи герцога Немурского с маркизой де Пуаннь» герцог советуется на счет красивых драгоценных уборов с одним португальцем, по имени дон Лопе, который в этом знал толк, как никто.

Ришелье, гений которого имеет столько общего с гением кн. Бисмарка, первый понял какую пользу политический деятель может извлечь из прессы, которою он руководит, и покровительствовал Ренадо, основателю первой газеты во Франции. Он тоже ясно видел, насколько могли быть полезны проницательные, пронырливые, всеведущие агенты из евреев, которые впоследствии в лице Бловица, Левинсона и друг. должны были оказать столько услуг железному Канцлеру.

Он употребил Лопеца в качестве шпиона, остался им доволен, поручил ему переговоры относительно каких то кораблей в Голландии и, по возвращении, сделал его ординарным советником.

Тип никогда не теряет своих черт. Если бы еврея короновали императором Западной Римской Империи, он бы ухитрился продать железную корону. Во время своей миссии Лопец занимался торговлей подержанными вещами и по возвращении в Париж устроил продажу, на которую сбегались еще больше, чем на распродажи Рашели и Сары Бернар. «В Голландии он накупил множество индейских редкостей и, по возвращении домой, составил опись, которую опубликовал через судебного пристава. Это вышла С.-Жерменская ярмарка в малом виде; там постоянно теснилась знать».

Однако этот Лопец, кажется, был сравнительно честным человеком. Его обвиняли в том, что он был шпионом двух правительств, но впоследствии было доказано, что он служил лишь одному, что, как нашептывает мне на ухо один анти семит, доказывает, что он был не настоящий еврей.

По видимому Ришелье не особенно церемонился со своим государственным советником. Однажды, рассказывает тот же Тальман, когда Лопец возвращался из Рюэля со всеми своими бриллиантами, с целью показать их кардиналу, Ришелье, ради забавы, приказал, чтобы на него напали мнимые воры, которые, впрочем, только напугали его. Дело шло обо всем имуществе Лопеца, а потому страх его был так велик, что на мосту в Нельи ему пришлось переменить рубашку, настолько она была испачкана. Канцлер, в карете которого он ехал, рассказывал, что он довольно смело оборонялся от воров. Кардиналу было неприятно, что он сыграл Лопецу такую штуку, потому что он чуть не уморил бедняка и, чтобы поправить дело, пригласил его к своему столу, что было не малою честью.

Впрочем для Лопеца не щадили насмешек. Однажды аббат де Серсе и Лопец препирались из-за того, кому пройти первым. «Да ну же, Лопец», сказал Шателье, «Ветхий Завет ведь предшествует Новому».

В другой раз Лопец заломил невероятную цену за распятие.

А ведь вы самого Христа дешевле продали, заметил ему кто-то.

Благодаря тому, что он занимался одновременно несколькими профессиями, Лопец скопил-таки себе значительное состояние, которым и хвастался с нахальством себе подобных. У него было шесть упряжных лошадей, «и ничья карета не бывала так часто впереди карет посланников, как эта».

У него был довольно хороший дом в улице Petits Cеamps, и он постоянно повторял: «в моем доме огромное количество дымовых труб».

Что удивительного в этой фразе, над которой потешались современники? Подобная мысль придет в голову всякому, и самое это удивление указывает на огромную разницу между тогдашним вежливым, утонченным, хорошо воспитанным и теперешним грубым обществом.

В наше время восприимчивость к известным тонким оттенкам притупилась даже у христиан. Никто не удивляется, когда барон Гирш, угощая за своим столом людей, которые имеют претензию быть представителями С.-Жерменскаго предместья, спокойно говорит своим гостям в ту минуту, как подают клубнику в январе: «не стесняйтесь, кушайте сколько угодно; хоть это и дорого стоит, но мне ни по чем» [56]

Был ли Лопец евреем или нет, но он умер в Париже, в 1649 г. христианином. Его похоронили на кладбище св. Евстафия и на его памятнике начертали следующую надпись:

Natus Iber, Vixit gallus, legemque secutus,

Auspice nunc Christo, mortuus astra tenet.

Если во Франции еврей приобретал права гражданства только при том условии, что энергически отрекался от своего происхождения, то в других местах он перестал быть парией прежних дней; в Голландии он нашел не только убежище, но и благоприятную почву, на которой все его недостатки не имели возможности развиваться, а хорошие стороны могли проявляться.

Действительно, судьба этого племени странна: изо всех племен оно одно пользуется преимуществом уживаться во всяком климате, а между тем оно может удерживаться без вреда для себя и других лишь в совершенно особой нравственной и интеллектуальной атмосфере. Со своею склонностью к интриге, своею маниею беспрестанно нападать на христианскую религию, своею страстью разрушать чужую веру, что составляет такой странный контраст с его полным нежеланием обращать кого-либо в свою собственную, еврей во многих странах подвергается искушению, которому редко может устоять; этим-то и объясняется то беспрерывное гонение, предметом которого он является, как только ему приходится иметь дело с глубокомысленными мозгами немцев, столь жадных до систем и идей, с умами французов, которые так любят новинки и остроты, с воображением славян, всегда находящимися в поисках за мечтами. — Он тогда не может удержаться, выдумывает социализм, интернационализм, нигилизм извергает в общество, которое его приютило, революционеров и софистов Герценов, Гольдбергов, Марков, Лассалей, Гамбетт, Кремье; он зажигает страну, чтобы испечь яйцо, содержащее нескольких банкиров, и наконец все единодушно восстают, чтобы выгнать его.

Напротив, над крепкими головами англичан и голландцев еврей бессилен. Он чует своим длинным носом, что нельзя ничего поделать с людьми, преданными своим старым обычаям, стойкими в своих традициях, унаследованных от предков, внимательно следящими за своею выгодою. Он ограничивается тем, что предлагает сделки, которые подвергаются предварительному обсуждению и принимаются только тогда, если они выгодны, но он не рассказывает там небылиц, не говорит сыновьям, что их отцы были канальи или презренные рабы, не предлагает им сжигать свои памятники, не делает мошеннических займов, не устраивает коммуны: он счастлив и другие тоже.

Маленькая промышленная и торговая Голландия, сама чуждая того рыцарского идеала, который так ненавистен сынам Иакова, была настоящею колыбелью современного еврея. Впервые израиль вкусил там не тот блестящий успех, который опьяняет еврея и губит его, а продолжительное спокойствие, правильную и нормальную жизнь.[57]

Если хотите хорошо изучить еврея, то смотрите Рембрандта; нет этого мало, его надо созерцать, изучать, анализировать.

Рембрандт, ученик Изааксона-ван-Шваненберга и Якова Пинаса, был сперва жильцом, а потом владельцем того дома в Иоден-Брестрет (Еврейская улица), в котором он написал все свои чудные произведения, и всю жизнь провел среди израиля. Даже его мастерская, заваленная изящными произведениями искусств, представляющего склад материй и безделушек, похожа на лавку старьевщика, в глубине которой разбегающиеся глаза замечают отвратительного старика с крючковатым носом. Его произведения отличаются еврейским колоритом, их общий тон — желтый, тот горячий и яркий желтый цвет, который кажется как бы отблеском золота.

Как красноречивы эти Рембрандтовские евреи, при выходе из синагоги разговаривающие о делах, о курсе флорина или о последнем транспорте из Батавии; эти путешественники, идущие потихоньку с палкой в руке, с видом вечного жида, который чувствует, что придет до места и сядет где-нибудь.[58]

Еще поразительнее алхимик, стоящий в исступлении перед каббалистическим кругом, вокруг которого начертаны таинственные письмена, поясняющие «Сефер» или «Зохар» и открывающие день и час, в который совершится великое событие. А доктор Фауст облик которого едва выступает из густой тени, разве не еврей? В этом одушевленном рембрандтовском мраке, движутся светящиеся атомы. Вам чудится, что вы слышите, что думает этот высохший, как пергамент, костлявый, полумертвый с виду человек, который через открытое окно вопрошает небо и ищет в нем звезду израиля, долженствующую встать на востоке после стольких лет ожидания.

Действительно все шло к лучшему для евреев. В Англии они нашли человека по сердцу, Шило, ложного мессию, исключительно земного вождя, который, не опираясь ни на какое традиционное право, поневоле принужден обращаться к тайной силе, находящейся в руках евреев. Кромвелль,[59] поддерживаемый франмасонством, уже могущественным, но еще тайным и очень осторожным,[60] был ревностным покровителем евреев и старался отменить указ об изгнании, тяготевший над ними. Утверждают, что в это время евреям было формально даровано право селиться в Англии. В своей любопытной книге «Моисей Мендельсон и политическая реформа евреев в Англии» Мирабо, бывший еврейскою креатурою, как и Гамбетта, таким образом рассказывает о переговорах, завязавшихся по этому поводу.

«Ненависть к папизму, которая тогда преобладала или вернее разжигала другие страсти, внушала настроение благоприятное для евреев. В их пользу было сделано несколько парламентских запросов, и если ни один из них не имел успеха, то по крайней мере они побудили амстердамских евреев сделать предложение о том, чтобы их единоплеменникам было дозволено селиться в Англии.

Начались переговоры и Манассия-бен-Израель был избран для совещаний об условиях. Этот почтенный раввин приехал в Англию и убедил Кромвелля серьезно отнестись к заявлению, выраженному им от лица его братьев.

Тогда протектор созвал на совет двух судей, семерых граждан и четырнадцать духовных лиц и спросил их, будет ли законно вновь допустить евреев в Англию, и в случае утвердительного ответа, при каких условиях это может быть снова признано. Четыре дня прошли в ненужных пререканиях со стороны служителей св. Евангелия и Кромвелль их отослал, говоря, что они еще усилили его нерешительность.

Исход частных переговоров протектора неизвестен. Некоторые писатели утверждают, что он даровал евреям разрешение поселиться в Англии, но другие свидетельствуют, что это разрешение было им дано лишь в царствование Карла II в 1664-65 г.».

Манассия-бен-Израель, которому Виктор Гюго уделил такое выдающееся место в своей драме «Кромвелль», играл при Кромвелле роль, по преимуществу свойственную евреям, роль Рейнаха, которому можно все говорить, не стесняясь совестью, живущею в душе самого низкого христианина. По часто встречаемому противоречию и более логичному, чем думают обыкновенно, протектор вопрошал о тайнах неба человека, которого употреблял для самых низких житейских целей.[61]

«Странная участь! следить за людьми и за звездами; на небе быть астрологом, на земле шпионом».

Благодаря внезапной перемене, Манассия, который в первом своем явлении кладет мешок с деньгами к ногам Кромвелля, вдруг из ловкого посредника в денежных делах, приносящего свою долю добычи всемогущему человеку, становится каббалистом, алхимиком, и когда протектор его спрашивает: буду ли я королем? отвечает ему с некоторою искренностью:...» в своем эллиптическом течении твоя звезда не составляет таинственного треугольника со звездою Зода и звездою Надира».

Потом ненависть к христианину и жажда крови гоя овладевает евреем при виде спящего Рочестера и он начинает искушать вопрошающего. Кромвелль может приобрести эту высшую власть, ему достаточно принести в жертву христианина. Не есть ли это вечный договор, предлагаемый израилем честолюбцам? Пусть они поразят Церковь, и они будут велики; в обмен за преследования им дадут скоропреходящий призрак власти.

Манассия.

«Порази его! ты не можешь совершить лучшего деяния!

(В сторону) Рукою христианина принесем в жертву христианина!

Сегодня субботний день, порази его!»

Но Кромвелль не Гамбетта; он не похож на вождей директории, которые, избив республиканцев, просят у республики немного золота, чтобы содержать публичных женщин. — Это неустрашимый и мрачный герой Ворчестера и Нэзби, человек верующий. При слове шабаш, он как бы просыпается от сна и вздрагивает.

Кромвелль.

«...Сегодня постный день!

Что я делаю? в день бдения и божественного отдыха

Я чуть не совершил убийства и слушаю прорицателя.

Уходи прочь! еврей»...

Поэт, ясновидящий, творец «Молитвы за всех», долженствовавший покинуть своих внуков на попечение какого-то Локруа, был положительно вдохновлен духом Шекспира, когда писал «Кромвелля».

Мишлэ изобразил нам ростовщика требующего крови за золото, Шекспир в Шейлоке нарисовал торговца человеческим мясом; тип же воплощенный Виктором Гюго в Манассии — иной. Это уже современный еврей, замешанный в заговорах, разжигающий междоусобия и войны, переходящий то на сторону Наполеона, то на сторону Священного союза.

Вся эта сцена IV акта достойна Шекспира; это театр как его понимал Шекспир в «Генрихе V», а до него Эсхил в «Персах»; живая история, изложенная в виде диалога и представленная перед собравшимися зрителями. Послушайте, что говорит «шпион Кромвелля, банкир кавалеров».

«Не все ли равно, которая из враждующих сторон падет? Лишь бы христианская кровь текла ручьями. Я надеюсь, по крайней мере! Вот хорошая сторона заговоров».

Уже более столетия мы слышим этот монолог от берегов Сены до берегов Шпре. Не есть ли он заключение всех пушечных выстрелов в Европе? Лишь бы текли кровь и золото, израиль всегда рад, и Берлин через посредство «Всемирного Израильского Союза» подает руку Парижу.

В XVII веке Франция, к счастью для себя, еще не дошла до этого и даже не вступала на путь соглашения с Англией.

Знаете ли, сколько в Париже насчитывалось евреев при Людовика XIV, когда Франция была в апогее своего могущества и по истине царила над миром не только силою оружия но и превосходством своей цивилизации? Не более четырех семейств, живших в столице и полутораста человек приезжих. В 1705 г. было всего восемнадцать человек, большей частью служивших при складах в Меце и имевших разрешение от канцлера приезжать в столицу.

«Нет сомнения» говорит главный начальник полиции, «что ажиотаж и ростовщичество составляют их главное занятие, ибо это, если можно так выразиться, вся их наука, и у них считается как бы законом по возможности обманывать тех христиан, с которыми они имеют дело».

Изредка в переписке управляющих провинциями идет речь о каких-нибудь отдельных евреях, каков напр. некий Мендес, обладатель состояния в 500-600 тысяч ливров, изгнание которого вредно отозвалось бы на торговле провинции. Кажется можно считать евреем актера Монфлери, настоящее имя которого было Захария Жакоб. Это тот самый, который в отмщение за безобидные насмешки Мольера, подшутившего над ним в «Imprompti Versailles», что он «толст и жирен за четверых», обратился к Людовику XIV с челобитной, в которой обвинял великого комика в том, что он женат на собственной дочери. Самуил Бернар, по-видимому, тоже был еврей. Вольтер утверждает, что да. Мы читаем в его письме к Гельвициусу: «Я бы желал, чтобы парламент наказал за банкротство Самуила Бернара — еврея, сына еврея, обер-гофмейстера королевы, рекетмейстера, обладателя девяти миллионов и банкрота».

В данном случае денежный вопрос, всегда имевший такое значение в глазах Вольтера, мог внушить ему эпитет еврея. В 1738 г. в своей речи о «Неравенстве состояний», он посвятил Самуилу Бернару-отцу два стиха, которые впоследствии исключил из своих произведений, когда сын, носивший титул графа де Кубер, заставил поэта потерять 60 тыс. ливров.

В эпоху регентства появился еврей Дюлис, злодеяния которого занимали весь Париж. Этот разбогатевший еврей имел любовницу, актрису Пелиссье; разорив не мало народа и будучи принужден бежать в Голландию, где было все его состояние, он дал Пелиссье 50 тыс. ливров с тем, чтобы она за ним последовала, но та прокутила эти деньги с Франкером, скрипачом оперного оркестра, и не подумала уезжать. Взбешенный Дюлис послал в Париж своего лакея, чтобы он убил Франкера; попытка не удалась, лакея схватили и колесовали живьем, а Дюлис, не явившийся в суд, был заочно приговорен к той же казни. [62]

Барбье замечает, что следовало задержать Пелиссье и приговорить ее к наказанию за то, что она была в связи с евреем. Действительно, в некоторых провинциях христианам и христианкам, имевшим сношения с врагами их племени, этот поступок вменяется в преступление против природы.

Впрочем евреев терпели в Меце, где французские короли нашли их уже поселившимися. Жалованные грамоты, дарованные Генрихом IV, гласят, что он берет под свое покровительство «двадцать четыре еврейских семейства, происходящих от восьми первых, живших в Меце при его предшественнике».

Эти евреи жили в Арсенальной улице близ окопов Гиза; герцога Эпернон дал им в 1614 г. право приобретать дома в квартале С.-Феррон, но нигде более. Его сын, герцог Ла-Валетт, определил, какой доход они могут получать, и чтобы очистить квартал, приказал ограничить место, заключавшее их жилища, большими каменными распятиями, вделанными в стену последнего дома каждой улицы. Мецкие евреи носили бороду, черный плащ и белые брыжжи и были избавлены от желтой шляпы.