Когнитивная гипнотерапия и реконструкция памяти

Память — обманчивое явление. Хотя мы думаем, будто знаем, что это такое, последние исследования показали, что воспоминания являются, по меньшей мере, настолько же сконструированными, насколько припоминаемыми. В этой главе описывается и иллюстрируется применение гипноза при модификации дисфункциональных воспоминаний. Наряду с тем, что это мероприятие может показаться невозможным или, по крайней мере, нежелательным, есть данные, говорящие о его полезности в определенных обстоятельствах.

 

Природа памяти

Большинство из нас, если бы нас спросили, что такое память, могли бы ответить, что это припоминание или вспоминание прошлых событий. В этом определении заложено скрытое допущение неизменной достоверности памяти. Мы знаем, конечно, что не всегда можем вспомнить все, что произошло, или то, что хотим вспомнить; но если можем, то исходим из того, что эти воспоминания точны. Единственная задача — научиться помнить больше. Аналогом сознания, к которому часто прибегаем, оказывается магнитофон или, с недавних пор, компьютер. Вся информация кодируется и сохраняется в нашей памяти; единственной проблемой является доступ к ней. Мы знаем, что люди могут умышленно лгать или искажать истину, но думаем, будто нам известно, какова эта истина на самом деле. Поэтому мы недолюбливаем или плохо понимаем индивидов, которые, как выясняется, исказили истину или неправильно припомнили то, что нам “известно” под видом истины. Это положение является неотъемлемой частью понятия Фрейда о вытеснении, согласно которому болезненные события вытесняются из сферы сознательного мышления. В этой системе психотерапии задача психоаналитика состоит в том, чтобы приподнять вуаль вытеснения так, чтобы пациент смог припомнить эти события; иными словами, сделать тайное явным.

Но как быть в случае, если не считать память достоверной? Что, если она подвержена постоянным изменениям по ходу лет в ответ на поступательное приобретение людьми нового опыта и изменение жизненных обстоятельств? Что, если память отчасти или, быть может, преимущественно сконструирована в ответ на людские страхи, желания или надежды? В этом случае мы не можем и не должны считать непременными лжецами тех, кто помнит события иначе, чем другие люди, особенно мы сами. Возможно, они лгут, но может быть и нет, по крайней мере, не во всем. Или может оказаться, что либо они, либо мы прибегли к услугам реконструктивной памяти. Исследования показали, что именно так, похоже, обстоит дело в действительности.

 

Оценка памяти

Традиционно существовали три процедуры для оценки памяти: припоминание, узнавание и повторное усвоение (Bugelski, 1984). Узнавание демонстрирует наиболее высокий уровень памяти. В ходе этой процедуры индивиду предлагают материал, часть которого была первоначально усвоена, и просят идентифицировать ранее усвоенный материал. В зависимости от природы неусвоенного материала (дистракторов) люди обычно могут опознать различное количество ранее усвоенного материала. Например, если дистракторы совершенно аналогичны ранее усвоенному материалу, то люди могут вспомнить меньшую его часть, чем в случае, если бы дистракторы были менее похожими. Таким образом, можно намеренно манипулировать узнаванием путем включения в разной степени сходных дистракторов.

В случае припоминания индивидов просят без подсказок вспомнить ранее усвоенный материал. Как правило, с помощью этого метода припоминается меньше, чем при узнавании, и объем зависит от частоты соприкосновения с материалом, его пространности и мотивации. Иногда последующие воспоминания оказываются полнее первого в том, что называется реминисценцией. Часто удается направить или “натолкнуть” индивидов на припоминание большей информации путем презентации связанного материала. Например, если слово “собака” входило в перечень ранее усвоенного материала, то экспериментатор мог бы спросить, были ли в перечне какие-нибудь животные. Поэтому память, связанная с припоминанием, также поддается манипулированию при помощи намеков.

Было неоднократно показано, что ранее усвоенному материалу, который был частично или совершенно забыт, можно научить повторно за гораздо более короткий период времени. Например, индивиды, которые некогда изучали немецкий язык, в надлежащих условиях могут быстро усвоить его заново, возможно благодаря поездке в Германию. Поэтому опытом памяти можно манипулировать при помощи контекста и репетиции.

Из сказанного ясно, что в процессе оценки памяти мы рискуем ее модифицировать. Такое пересечение оценки и изменения ранее отмечалось для психологических феноменов. Например, первые психотерапевты, работавшие с обусловливанием, открыли, что наблюдение за интеракциями детей в классе изменяло характер этих интеракций. Это известно как эффект Гейзенберга, названный в честь немецкого физика Вернера Гейзенберга, который открыл, что наблюдение за движением субатомных частиц само по себе изменяло это движение. Таким образом, при оценке памяти мы никогда не можем быть вполне уверены в том, что именно мы оцениваем.

 

Типы памяти

Существуют также различные разновидности и системы памяти. На заре изучения памяти ученые провели разграничение между кратковременной и долговременной памятью. Первая длится всего несколько секунд; вторая может сохраняться годами. Для перевода воспоминаний из кратковременных в долговременные применяется процесс, известный как кодирование (Schacter, 1996). При кодировании люди связывают новое научение с другими значимыми данными. Например, при заучивании последовательности цифр, индивиды могут разбивать их на группы, имеющие более осмысленный вид; таким образом, 3306727664 можно разбить на 330 672 7664. Это номер телефона моего офиса, и мне известно (из первичного научения), что 330 — это территориальный код северо-восточной части штата Огайо, а 672 — общая “приставка” для Кентского университета. Зарубежные телефонные номера нередко разбиваются иначе, чем американские, из-за чего американцам бывает трудно их воспроизвести. Однако по той причине, что в кодировании задействовано первичное знание, оно может исказить память на новую информацию (Schacter, 1996).

Недокодирование может привести к тому, что индивид вспомнит двух коротышек с большими усами как одного и того же человека, впадая, таким образом, в заблуждение. Кодирование может также добавлять информацию к исходным данным в случае, когда оно бывает особенно сложным, что заканчивается гиперкодированием. Усложненное кодирование, или гиперкодирование происходит, когда новая информация кодируется в существующие ранее системы знания, отличающиеся особенной емкостью. Если, например, знаток симфонической музыки прослушивает музыкальный фрагмент, то позже он сможет припомнить кларнеты или рожки, если в других, похожих композициях, широко использовались рожки или кларнеты. Поклонникам музыки Густава Малера может припомниться зов рожка в каком-нибудь его произведении, потому что Малер широко использовал рожок в своих симфониях. Новые воспоминания могут претерпевать влияние со стороны старых, приводя к поговорке “Мы видим то, что ожидаем увидеть”. Поэтому процессы, позволяющие перевести воспоминания из кратковременных в долговременные, могут изменять саму сущность этих долговременных воспоминаний. Оказывается, существуют два типа кодирующих процессов: управляемые концептуально и управляемые данными. С концептуально управляемой обработкой связаны кодирующие действия, которые инициированы субъектом, такие как генерация, проработка, организация и реконструкция (Fleming et al., 1992), и они способствуют повышению узнающей памяти при одновременном ослаблении идентификации. Кодирование этого типа является именно тем, что мы только что рассмотрели. Однако обработка, управляемая данными, предполагает информацию, представленную вне контекста, и повышает идентификацию при ослаблении опознавания. Для сохранения памяти в последнем случае кодирования мы должны сначала воспринять стимул. С обработкой, управляемой данными, может быть связано переживание дежа ею, когда индивиды переживают ситуацию как знакомую, хотя она никогда не возникала прежде. Фраза или идея могут послужить триггером к имплицитной ассоциации (Schacter, 1996), которая приводит к чувству, говорящему, что мы уже оказывались в ней раньше.

Крупным шагом вперед в изучении памяти было открытие множественных памятных систем, конкретно — эксплицитной и имплицитной памяти (Schacter, 1996). Вышеупомянутое умение узнавать, припоминать или повторно усваивать (перезаучивать) информацию известно как эксплицитная память. Такая память может быть кратковременной или долговременной, глубоко или поверхностно закодированной, однако она является намеренно усвоенной и, хотя бы частично, вспоминается как приобретенная.

С другой стороны, имплицитная память возникает, когда люди претерпевают влияние со стороны прошлого переживания без сознательного припоминания (Schacter, 1996). Она аналогична тому, что было названо бессознательными процессами, однако последнее настолько перегружено избыточным концептуальным багажом, что лучше, пожалуй, пользоваться первым термином. Поскольку она предполагает обработку, управляемую данными и связанную с восприятием вне контекста, мы не можем припомнить источника информации. Мы можем припомнить информацию, но не можем соотнести ее с другой информацией. Неспособность имплицитной памяти быть прослеженной до специфического источника является важным моментом, который будет рассмотрен позднее. Установлено, что эксплицитная и имплицитная память происходят от двух вышеупомянутых типов кодирующих систем (Dowd and Courchaine, 1996; Fleming et al, 1992). В целом, хотя здесь имеется взаимоналожение, эксплицитное научение происходит из концептуально управляемой обработки (память как объект), тогда как имплицитное научение происходит из обработки, управляемой данными (память как инструмецт). Следовательно, имплицитная память проистекает из акта восприятия определенных явлений и приводит к идентификации вне обстановки или контекста. Она аналогична семантической памяти и предполагает скрытую связь понятий и правил, которая формирует наше знание мира. Имплицитная память может приводить к таким переживаниям, как ощущение, будто две какие-то вещи похожи друг на друга, когда мы не можем точно установить почему, и неуверенность, было ли переживание наяву или его только вообразили (Schacter, 1996). Мой сын, к примеру, не был уверен, действительно ли он помнит часто упоминавшееся событие детства. Он сказал, что не уверен, действительно ли помнит его или просто помнит наши рассказы об этом событии. Однако неоднократные разговоры о нем с моей женой и мной, равно как и с другими, должны были отпечатать событие в его сознании как “воспоминание” (Fleming et al., 1992).

Дауд и Куршен (Dowd and Courchaine, 1996) суммировали главные особенности имплицитного научения. Ниже приведены те, которые имеют особое отношение к этой дискуссии.

1. Было показано, что имплицитное знание приобретается быстрее эксплицитного, представляет особую важность для знания, основанного на эмоциях, и является достаточно устойчивым и резистентным к изменению. Таким научением могут приобретаться долговременные, полуавтоматические привычки (Schacter, 1996); и все мы знаем, насколько трудно они поддаются изменению!

2. Имплицитное научение может быть эффективнее эксплицитно го, особенно при выполнении сложных заданий. Оно происходит путем постепенной индукции фундаментальной абстрактной репрезентации, отражающей структуру окружающей обстановки (Reber, 1993). Это аналогично научению посредством осмоса, погружая себя в ситуацию. Они не могут сказать, каким образом или, нередко, где научились этому.

3. Имплицитное научение происходит посредством скрытого обнаружения ковариации, когда бессознательно подмечают, какие вещи или события связаны друг с другом. В теории бихевиоризма это называется ассоциативным научением. Если два или больше событий происходят параллельно, мы полагаем, что между ними существует связь. В ходе этого процесса формируются скрытые (или бессознательные) правила. Например: “Когда я доверяю людям, мне это выходит боком”. Но столкнувшись с неоднозначны ми ситуациями, люди склонны применять к ним готовые категории и правила, гарантируя этим, что интерпретируют новые ситуации аналогично прошлым. Они также могут обнаружить тонкие ковариации там, где на деле нет ничего подобного. Поэтому те люди, которые видят других ненадежными, могут интерпретировать неоднозначные межличностные ситуации как отражение отсутствия надежности в другом индивиде и поступать соответственно. Они могут выявлять малые (и для других людей несущественные) действия, как демонстрирующие эту ненадежность.

4. Правила и ассоциации, развитые имплицитным научением, являются невербальными (часто довербальными) и потому недоступны вербальному обсуждению. Именно из-за того, что их нельзя обсудить, они склонны быть резистентными к изменению. Как, например, нам решиться изменить то, что мы даже не в силах облечь в слова? Однако имплицитное знание представляется концептуально более богатым, чем знание эксплицитное.

Существуют иные пути осмысления различных памятных систем. Уильяме (Williams, 1996), например, видит различия между типами памяти. Фактическая память связана с фактами нашего общего знания и является тем, что большинство людей считают памятью. Дисфункциональные установки и автоматические допущения являются нашими воспоминаниями. Бихевиоральная память (или процедурная память) есть знание о том, как сделать нечто, и часто сохраняется интактной у больных, страдающих амнезией. Эмоциональные воспоминания частично кодируются этой системой, и изменение можно вызвать путем намеренного фокусирования на травматическом переживании и другим толкованием этих событий. Эпизодической памятью является умение воспроизводить или восстанавливать, например, воспоминания о травматических событиях. Было обнаружено, что депрессивные индивиды, хотя они и знают, что было время, когда они не испытывали депрессии, часто не могут припомнить никаких конкретных примеров из того периода жизни. Перспективная память требует помнить о необходимости сделать то или иное дело в будущем, например прийти на встречу. Она может оставлять у людей неприятное (хотя зачастую неопределенное) чувство, будто их что-то беспокоит, и это может привести к постановке недостижимых целей, например добиться всеобщей любви. Эти цели остаются в системе памяти индивида, мешая и тормозя выполнение других задач.

 

Роль запуска

Обдумайте метод запуска как форму намека, способствующего запоминанию. Допустим, например, что я предлагаю вам список, состоящий из слов женщина, конкретный, доработка, работник и тюрьма. Потом я прошу вас заполнить пустоты в следующих словах: женщ..., Кл…й, раб...ик, вне…й и ув…ость. Не приходится сомневаться, что вы легко справитесь с первым и третьим словами, но вам наверняка дадутся гораздо труднее второе (классический), четвертое (внезапный) и пятое (уверенность). Для двух последних фактически существуют два правильных ответа. Причина, по которой вам легче заполнить пробелы в первом и третьим словах, заключена в том, что эти слова были запущены, так как вы уже видели их в первом списке (Schacter, 1996). Запуск помогает вам вспомнить слова, идеи или понятия благодаря тому, что вы уже видели их ранее, пусть даже в ином контексте. Если бы слово уверенность было включено в первый список, то вы с гораздо большей вероятностью припомнили бы именно его, а не иное возможное.

Запуск может влиять на то, что люди думают и как они интерпретируют события. Кирш и Линн (Kirsch and Lynn, 1998) разбирают свидетельства, указывающие на то, что когда испытуемые читают перечни имен, в которых значатся известные и неизвестные люди, они, если показать им тот же список на следующий день, могут причислить неизвестных к более известным. Другими словами, прославиться можно благодаря простой ассоциации с известными людьми, независимо от наличия каких-либо реальных достижений. В этом случае слава выводится исключительно ассоциативным путем. Кроме этого, Кирш и Линн обсуждают данные, заставляющие предположить, что запуск был заметен, когда участников просили классифицировать неоднозначные стимулы.

Оказываясь в двусмысленных ситуациях, мы склонны прилагать к ним уже имеющиеся у нас концептуальные категории, гарантируя этим, что мы проникнем в будущее тем же способом, каким видим прошлое. Для людей важна когнитивная согласованность.

В запуске интересно то, что оно, как оказывается, оперирует преимущественно вне сознания или сознательной памяти (Schacter, 1996). Хотя люди с течением времени все с меньшей и меньшей точностью припоминают события, похоже, что запускающий эффект впоследствии сохраняет свою прежнюю силу. Хотя у пожилых людей память, как правило, ухудшается, это никак не проявляется в отношении припоминания. Кроме того, эффект запуска одинаково велик независимо от того, действительно ли люди вспоминают исходное научение. Тип памяти, который иллюстрируется эффектами запуска, является образцом имплицитной памяти. Хотя индивид может не обладать эксплицитной памятью об исходном научении, он может продемонстрировать, что на самом деле это научение состоялось. Оказывается, что время не властно не только над имплицитной памятью, но и над научением.

Запуск неизменно сопровождает всю нашу жизнь (Schacter, 1996). Мы, например, часто вспоминаем вещи, не зная источника нашей памяти, и иногда заимствуем его в процессе. Мы можем поделиться с коллегой или начальником своей новой и захватывающей идеей лишь с тем, чтобы услышать, как через месяц этот человек высказывает вашу мысль, явно не подозревая об ее авторстве! Здесь легко заподозрить двуличность, но дело может быть и в запуске. Действительно, некоторые работники могут умышленно делиться с начальником некоторыми своими размышлениями, которые те, может статься, сначала отвергнут в надежде, что источник забудется, а идеи в будущем припишут себе и претворят в жизнь. С запуском могут быть связаны негативные стороны под-порогового восприятия, когда на людей влияют посредством рекламы слишком непродолжительной, чтобы быть открыто опознанной. Переживание дежа ею, когда мы испытываем уверенность в том, что прежде уже пережили то или иное событие, может быть связано с запуском прошлого сходного опыта. Тендерные, расовые и прочие предрассудки тоже могут быть частью имплицитной системы памяти, в обладании которой люди не отдают себе отчета, а их скрытые негативные взгляды на определенные группы людей могут быть запущены интеракциями с членами этих групп (Schacter, 1996). Эти люди могут говорить “правду” (в их понимании), когда заявляют, что не склонны к предвзятости. Таким образом, запуск представляется глубоко укорененным в человеческом научении и памяти, а имплицитное научение, как обсуждалось выше, может происходить быстрее и оказываться эффективнее эксплицитного, хотя может быть и более резистентным к изменению. Когда речь идет об имплицитной памяти, люди часто не способны вспомнить источник ранее усвоенной информации (Schacter, 1996). Мы, например, склонны не доверять посланию, если не доверяем источнику, что приводит к отказу от информации, предоставленной нашими политическими оппонентами. Но что произойдет, если мы забудем источник ранее дискредитированного послания? В этом случае повышается вероятность того, что в будущем мы примем это послание. Эта амнезия источника, свойственная имплицитной памяти, может приводить к ее искажениям. Мы можем помнить, будто видели кого-то раньше, но не помнить где, и в криминальной ситуации это способно привести к неправильному опознанию. Например, мы можем неправильно идентифицировать кого-либо в качестве подозреваемого в преступлении, но не вспомнить, что на деле мы запомнили его в ином контексте. Амнезия источника может лежать в основе того, что было названо синдромом ложной памяти. Джонсон и ее коллеги (Johnson et al., 1993), по сути, настаивали, что умение припомнить источник информации является тем, что отличает память от воображения. Если мы в силах воспроизвести источник и контекст нашего воспоминания, то мы можем быть более уверены в его реальности; если нет, то мы, скорее всего, смешаем воспоминание о реальных событиях с вымыслом и фантазией. Именно поэтому так важно обеспечить внешнее подтверждение восстановленных воспоминаний о травматических событиях.

 

Использование запуска в обыденной жизни

Помимо того, что запуск представлен в человеческом научении и памяти, его можно использовать и умышленным образом. Техника свободных ассоциаций Фрейда, при работе с которой индивидам предписывают говорить первое, что придет им в голову, и продолжать в том же духе, является примером запуска. В роли стимула выступают сокровенные мысли, чувства и образы. Действительно: основная цель свободных ассоциаций состоит в том, чтобы побудить и позволить людям отчитаться в “бессознательных” (то есть имплицитных/скрытых) воспоминаниях и ассоциациях, которые они иначе не смогли бы припомнить, а также обойти сознательное и эксплицитное сопротивление. Вероятно, что люди используют внутренне генерируемые стимулы, когда вновь и вновь прокручивают в уме слова или образы, являющиеся триггерами неприятных или пугающих воспоминаний или ассоциаций. Навязчивые мысли и образы, которыми отличаются посттравматические стрессовые расстройства, могут рассматриваться как внутренне генерируемые стимулы. Стимулы могут прилагаться и извне, а также быть как позитивными, так и негативными. Девайн (Devine, 1989), например, открыл, что белые студенты, когда перед ними быстро пролистывали перечень слов, заставлявших подумать о стереотипном образе афроамериканца (например, гетто, баскетбол, Гарлем, автобусы, пособие), скорее оценивали неоднозначное поведение воображаемого (без уточнения расовой принадлежности) мужчины как враждебное, нежели студенты, которым показывали нейтральные слова. В этом эксперименте слова функционировали в качестве стимулов несмотря даже на то, что субъекты не могли их вспомнить. Это отличный пример негативного стимула, который возникает во многих разных жизненных ситуациях.

Каким может быть позитивный стимул, приложенный извне? Прибегнув к экспериментальной модели Девайна (Devine, 1989), мы можем составить список позитивных слов, которые заставляют подумать о стереотипном преуспевающем человеке (например, “уверенный”, “энергичный”, “прямой”, “успешный”, “изобретательный”), после чего быстро показать их субъектам. В этом случае уже упомянутое неоднозначное поведение воображаемого лица могло бы оцениваться более позитивно, чем оценили бы те субъекты, которых ознакомили с нейтральными словами. Затем было бы интересно уточнить расу воображаемого лица и посмотреть, повлияли ли позитивные стимулы на оценку его поведения.

Мы можем использовать внешние позитивные стимулы и в клинических ситуациях. Представьте, что некий индивид, Джо, приходит к психотерапевту, желая вылечиться от депрессии. Все, что есть у него, — это негативные мысли о скверных событиях. Согласно данным Бека и коллег (Beck et al., 1979), он обладает негативными взглядами на мир, себя и будущее. Кроме того, Джо постоянно занимается самовнушением, действуя в духе негативного самогипноза (Araoz, 1985), предаваясь своим негативным мыслям путем их упорного прокручивания в уме и видя (представляя) себя в негативных ситуациях. Другими словами, он постоянно подпитывает себя негативными стимулами, что приводит к его негативной интерпретации неоднозначных ситуаций. Что сделает психотерапевт, чтобы помочь клиенту справиться с его депрессией? Во-первых, предположит, что в прежней жизни у Джо были некие позитивные и радостные переживания. Никто не проходит по жизни с единственным чувством беспросветной печали, хотя иногда дело может выглядеть именно так, потому что депрессивные люди лучше помнят депрессоген-ные периоды и события, чем те, что не были окрашены депрессией. Говоря упрощенно, психотерапевт мог быстро показать Джо набор позитивных и радостных слов (например, счастье, мир, энтузиазм, энергичный) и посмотреть, не запустится ли этим изменение в последующих его автоматических мыслях и настроении. Теперь представьте, что терапевт произносит эти позитивные и радостные слова, когда клиент пребывает в трансе, и проследит их воздействие. Стимулы в виде радостных слов могут возбудить ассоциации с более ранними периодами в его жизни даже в случае, если он не может припомнить или эксплицитно воспринять эти слова. Поскольку, в отличие от эксплицитной памяти, эффект запуска не подвластен течению времени, позитивные запускающие слова могут достигнуть прошлых счастливых и весьма отдаленных времен. Конечно, их предварительные беседы могли подсказать терапевту отдельные слова, мысли и события прошлого, которые Джо мог бы счесть повышающими настроение. В этом случае стимулы, облеченные в форму радостных слов, обладали бы для него особенной релевантностью. Общие позитивные стимулы могут быть не такими эффективными, как те, что специально подобраны для конкретного человека и ситуации. Кроме того, радостные словесные стимулы могут помочь Джо интерпретировать неоднозначные ситуации в более позитивном ключе — во многом так же, как негативные стимулы Девайна (Devine, 1989) порождали более негативную интерпретацию двусмысленных ситуаций.

Практически это именно то, что часто делал в ходе гипнотерапии Милтон Эриксон. Он предпочитал не суггестировать и не прибавлять ничего нового к когнитивным процессам его пациентов, полагаясь взамен на фасили-тацию их умения утилизировать и развивать то, что они уже имеют, то есть “брать то, чему человек уже научен, и применять усвоенное иными способами” (Erickson et al., 1976, p. 5). Позднее Эриксон и Росси (Erickson and Rossi, 1979) констатируют, что эффективный гипнотерапевт научается использовать слова, интонации, жесты и прочие вещи, которые пробуждают собственные ментальные механизмы и поведенческие реакции пациента... Эриксон любил подчеркнуть, что гипнотическая суггестия способна пробудить и утилизировать уже существующие потенциалы пациентов, но не может навязать им ничего абсолютно чуждого... (р. 19).

Кроме того, Эриксон так перестраивал неоднозначные ситуации, что их можно было интерпретировать в манере либо необычной, либо альтернативной той, что существует у клиента на данный момент. Но уникальные ассоциации, запущенные в сознании клиента гипнотическими суггестиями гипнотерапевта, можно рассматривать как результат позитивных стимулов к пересмотру интерпретаций прошлого и последующих неоднозначных ситуаций. Поскольку имплицитная память не позволяет легко вспомнить источник исходного послания, постольку труднее дискредитировать это послание путем критики источника. “Разделенное внимание” (Fleming et al., 1992), отличающее деятельность исследователей, поддерживающих идеи Эриксона, способствует неумению припомнить информацию об источнике. Примером разделенного внимания в гипнотерапии данного направления является следующее.

Ваш сознательный разум может осознать переживание нежности (воспоминание, используемое как объект [то есть эксплицитная память]), в то время как ваш бессознательный разум оживляет то самое переживание детства (воспоминание используется как инструмент [то есть имплицитная память]), из которого оно пришло. Или же возможно, что ваш сознательный разум будет в курсе того детского переживания (воспоминание как объект [то есть эксплицитная память]), тогда как ваш бессознательный разум будет порождать чувство нежности (воспоминание как инструмент [то есть имплицитная память])... (Fleming et al., 1992, p. 165).

В этой иллюстрации разделенное внимание предохраняет клиента от мониторинга и оценки источника эксплицитной памяти, поскольку ему трудно проработать знаки, имеющиеся в его распоряжении. Клиент никак не может опознать высказывания, но все-таки может оценить их близость себе (Fleming et al., 1992).

 

Синдром “ложной памяти”

Наверное, ни один психологический феномен не является сегодня настолько спорным и не возбуждает столь жарких дебатов, как восстановление вытесненных воспоминаний о сексуальной травме детского возраста, которое часто осуществляется посредством гипноза. В задачу этой книги не входит подробный анализ этой полемики; с ним можно ознакомиться из других источников. Однако я хотел бы описать некоторые возникшие проблемы, которые касаются искажения памяти и реконструкции ее посредством гипноза. Эти вопросы важны для понимания, каким образом можно модифицировать воспоминания при помощи когнитивной гипнотерапии.

Главной проблемой, касающейся вытеснения травматических воспоминаний, является следующая: возможно ли, чтобы эти воспоминания были вытеснены столь основательно, что их вообще нельзя воспроизвести и в том числе даже само существование травмы? Кроме того, возможно ли восстановить эти воспоминания в неповрежденном виде с достаточной достоверностью при помощи психотерапевтических, иногда и гипнотерапевтических, средств? Вопрос, который связан с предыдущим: существуют ли определенные симптомокомплексы, которые тяготеют к указанию на существование вытесненной памяти о сексуальной травме детского периода? Защитники этой точки зрения утверждают, что такое вытеснение возможно в отношении крайне травмирующих событий, и сексуальная травма детского периода распространена гораздо шире, чем обычно считают. Они указывают на клинические данные, подтверждающие восстановление воспоминаний о сексуальной травме психотерапевтическими средствами, и утверждают, что экспериментальные аналоги не связаны с травмой, интенсивной достаточно, чтобы вызвать то масштабное вытеснение, с которым они знакомы. Более крайние взгляды, выдвинутые в таких книгах, как “Мужество к исцелению” (Bass and Davis, 1988), содержат перечень симптомов, которые представляются индикаторами сексуальной травмы. Более того, если эти симптомы присутствуют, то приверженцы подобных взглядов часто допускают, что сексуальная травма имела место несмотря даже на то, что индивид не может о ней вспомнить. Расследовать ее — задача и даже этический долг психотерапевта. Как утверждают Басе и Дэвис:

<...> И все же, даже если ваши воспоминания неполны, даже если ваша семья настаивает на том, что ничего не случилось, вы должны оставаться верным себе. Даже если пережитое кажется слишком чрезмерным, чтобы быть возможным, или слишком легким, чтобы считаться травмой, даже если вы думаете “Должно быть, я это выдумал” или “Никто не мог сделать такого с ребенком”, вам придется смириться с фактом, что кто-то сделал с вами все эти вещи (р. 87).

Противники этой точки зрения прибегают к нескольким линиям доказательств (Spanos, 1996). Они не отрицают существования детских сексуальных травм, которые встречаются, возможно, чаще, чем мы думаем, равно как и то, что их определенные аспекты могут забываться. Однако они утверждают, что если определенные аспекты травмы могут оказаться забытыми или перепутанными, то крайне маловероятно, чтобы забылся сам факт травмы. Спанос (Spanos, 1996), указывая на аналогичное посттравматическое стрессовое расстройство, которое характерно для ветеранов сражений, констатировал, что наряду с тем, что ветераны, страдающие ПТСР, могут забыть или исказить некоторые аспекты боевого переживания, они не забывают самого своего участия в сражении. Действительно: как правило, эти индивиды переживают нежелательные и навязчивые вспышки воспоминаний, но не массивное вытеснение. Оппоненты видят в нашем текущем увлечении сексуальной травмой детства образец пагубного социального влияния, аналогичный охоте на ведьм (или коммунистов) в прежние времена. Чем больше примеров феномена мы ищем, тем больше мы склонны их находить. Поэтому в нашей современной культуре со всей ее шумихой насчет сексуальной травмы детского возраста, индивиды, находящиеся в состоянии дистресса, относительно легко начинают подозревать в своем прошлом сексуальную травму (Farrants, 1998). Оппоненты с особенной настороженностью относятся к суггестивным психотерапевтическим и гипно-терапевтическим процедурам, направленным на обнаружение вытесненных воспоминаний, поскольку они нередко сопровождаются строгими требованиями авторитетных фигур (в индивидуальной терапии) или давлением группы (в групповой терапии), вынуждающими выступить с рассказами о сексуальной травме, чтобы снискать внимание группы или психотерапевта. Они (оппоненты) более склонны принимать спонтанно восстановленные воспоминания, чем те, что восстановлены посредством психотерапии, но в ходе последней всплывает свыше двух третей предъявляемых случаев травмы (Roe et al., 1994). Также ими цитируются многочисленные труды, указывающие на то, что суггестиру-ющие экспериментальные процедуры способны порождать ложные воспоминания (например, Loftus and Coan, in press; Loftus and Pickrell, 1995), хотя защитники утверждают, будто эти процедуры недостаточно травматичны. Оппоненты приводят также данные, свидетельствующие о том, что гипноз не способен улучшать восстановление точных воспоминаний, хотя способен индуцировать ложные. На самом деле, существуют свидетельства в пользу того, что для последних важен не сам по себе гипноз, а гипнабельность субъекта (Brown, 1995). Далее, Бригиди и коллеги (Bngidi et al., 1998) открыли, что травмированные индивиды (независимо от наличия официального диагноза в рамках DSM-IV, “Руководства по диагностике и статистике”) могут скорее генерировать ложные воспоминания и что с этими воспоминаниями могут быть связаны более выраженные тревога, депрессия и диссоциация. Наконец, оппоненты указывают на существование таких причудливых восстановленных воспоминаний, как сатанинский ущерб и память о былых воплощениях, видя в них доказательство ненадежности этих процедур. Во всяком случае, инфантильная амнезия должна препятствовать любым стараниям припомнить события, происходившие в период до трех лет. Можно ли прийти в этом споре к золотой середине? Одна из проблем заключается в том, что большинство случаев восстановленных воспоминаний о сексуальной травме предполагает ретроспективные оценки, при которых индивид припоминает события прошлых лет. Есть данные в пользу того, что воспоминания о прошлых событиях могут формироваться нынешними желаниями, надеждами, страхами и ожиданиями и что прошлое способно влиять на наши воспоминания в настоящем (Schacter, 1996, Spanos, 1996). Спустя годы мы, например, нередко совсем иначе вспоминаем о нашем участии в важных событиях, и это известно каждому, кому приходилось слышать военные рассказы престарелых ветеранов. В истории о венгерском народном герое Хари Яноше (Hary Janos) говорится, будто он “вспоминал”, как собственнолично победил Наполеона. Поэтому ретроспективные отсылки к сексуальной травме детского возраста, когда они не находят стороннего подтверждения, вызывают подозрение. Не то чтобы в них не было правды; все дело в том, что нет никаких надежных процедур, позволяющих установить, какие воспоминания являются истинными, а какие — ложными. Мы не можем судить об этом с уверенностью без внешнего подтверждения. Другим выходом из этой дилеммы будет оценка как достоверных лишь тех восстановленных воспоминаний, которые всплывают спонтанно и не являются результатом психотерапевтических процедур. Все психотерапевтические процедуры в известной мере суггестивны, но некоторые из них суггестивны в высокой степени, особенно там, где ритуальные процедуры проводят авторитетные фигуры, которые вызывают глубокое доверие. В связи с этим Поуп и Браун (Pope and Brown, 1996) приводят данные о том, что женщины, которые постепенно и спонтанно припоминали эпизоды сексуального насилия, были настолько же точны, насколько и женщины, которые всегда помнили о прошлом насилии. Поуп и Браун сообщают также, что продукцию псевдовоспоминаний повышает не применение гипноза как такового, а гипнабельность индивида. Высокогипнабельные индивиды продуцируют больше псевдовоспоминаний независимо от того, применяется или не применяется формальный гипноз. Социальное влияние способно порождать большее количество псевдовоспоминаний у высокогипнабельных людей. Вспомни