РАССТАНОВКИ 2 страница

Такое удивление перед лицом реальности, какой она себя являет, — это благоговение перед тем, что есть, лишенное стремления этого из­бежать или как-то истолковать. Это смирение перед тайной без же­лания знать больше, чем она сама нам показывает. Это согласие с гра­ницами, которые устанавливает для нас познаваемая действитель­ность, без желания их уничтожить или переступить. Это в высшей степени религиозно, но при этом естественно и смиренно.

Религия как бегство

И напротив, очень многое в унаследованной нами религии пред­ставляет собой попытку уклониться от действительности, какой она себя являет, и искать от нее избавления. Попыткой изменить познава­емую действительность согласно собственным представлениям и же-

2 - 3705 1 7

ланиям. Дать ей иное толкование, вместо того чтобы принять ее вызов. Раскрыть ее тайну, вместо того чтобы ее уважать. Но прежде всего это попытка устоять вопреки потоку исчезновения. Это попытка «Я» овла­деть непостижимой действительностью и подчинить ее себе.

За этими представлениями стоят архаичные, магические надеж­ды и страхи из тех времен, когда человек убеждался в том, что по-прежнему во всех отношениях зависим, и при помощи магических средств пытался заклинать жуткое и опасное. Из этой архаичной глу­бины души происходит потребность в жертвовании, умилостивлении, искуплении и возможности оказывать влияние. Со временем привыч­ка цементирует эту потребность в убеждения, хотя ничто не указыва­ет на то, что за этими убеждениями стоит реальность. Эти архаичные образы, несомненно, в значительной степени являются переносом человеческого опыта на то, что скрыто. Поскольку такая религиоз­ность переносит опыт уравновешивания, умиротворения, искупле­ния и влияния с человеческих отношений на скрытое другое, о кото­ром мы догадываемся, но которого не знаем.

Тем яснее становится на этом фоне, какой отдачи требует от че­ловека естественная религия, какого очищения духа, отказа от жела­ния влиять и властвовать.

Философия и психология

Безусловной заслугой философии и психологии является то, что они проложили путь к беспристрастному созерцанию действитель­ности и ее границ и тем самым помогли снова обрести признание ре­лигии в ее естественной форме. В области психологии нужно указать на Фрейда, который во многих религиозных представлениях распоз­нал проекции. Или на К. Г. Юнга, обнаружившего в божественных образах идеалы «Я» или заданные архетипы.

Самый радикальный анализ иудейско-христианской религии, ее основ и последствий я нашел у Вольфганга Гигериха в его книгах «Атомная бомба как психическая реальность» и «Борьба драконов. Посвящение в ядерную эпоху»*. Они посвящены глубокому иссле­дованию духа христианского Запада. Гигерих доказывает, например, что современные естествознание и техника — всего лишь продолже-. ние основных стремлений христианства и, будучи очень далеки от того, чтобы поставить эти стремления под вопрос, упорно их исполь­зуют и доводят до конца.

* «DieAtombombealsseelischeWirklichkeit» (Giegerich 1988), «Drachenkampf. Initiation ins Nuklearzeitalter» (Giegerich 1989).

Я сам, сравнивая опыт отношений в семье с религиозными пред­ставлениями и религиозным поведением, имел возможность наблю­дать, как отношение к религиозной тайне выстраивается по хорошо знакомым образам и опыту. Уже поэтому одно только представление о Боге как личности кажется сомнительным. Этот Бог наделяется качествами, намерениями и чувствами, заимствованными из опыта, связанного с королями и властителями. Поэтому он, к примеру, на­верху, а мы внизу. Поэтому мы приписываем ему озабоченность сво­ей честью, считаем, что его можно оскорбить, что он вершит суд, на­граждает или осуждает в зависимости от того, как мы себя ведем по отношению к нему. Как идеальный властитель, он должен быть спра­ведливым и благодетельным, защищать нас от невзгод и врагов. По­этому мы еще абсолютно чистосердечно зовем его нашим Богом. Как у короля, у него есть свои придворные — ангелы и святые, и мы сами, быть может, надеемся оказаться однажды в их числе.

Другие модели, которые мы переносим из нашего опыта на свое к нему отношение, — это ребенок и родители, сообщество избранных в семье или роде, деловые отношения к обоюдному интересу и уравно­вешивание «давать» и «брать», отношения между мужчиной и жен­щиной, к примеру, в представлении о священном браке и любовном единении, и, что может быть самое странное, отношение родителей и детей, когда мы, как родители своим детям, предписываем ему, что делать и как себя вести, чтобы он мог быть нашим Богом.

Я наблюдал также, что многим богоискателям не хватает отца, и когда они находят своего настоящего отца, их поиски Бога прекращают­ся. Или что многим аскетам не хватает матери, как, например, Будде.

Такие наблюдения ведут к демифологизации религий, в частно­сти, религий откровения. То есть эти наблюдения показывают, что расхожие религиозные представления являются в первую очередь от­ражением человеческого опыта и потребностей и скорее говорят что-то о нас самих, чем о Боге или Божественном. Эти наблюдения по­нуждают к очищению этих представлений и нашего к ним отноше­ния. Но, кроме того, это означает, что нас снова отсылают к изна­чальному религиозному опыту и тем границам, которые он нам указывает и для нас устанавливает.

Расскажу в этой связи одну маленькую историю. Она называется

Пустота

Ученики покинули учителя и по пути домой разочарованно спросили:

«Что у него искать нам было?»

На что один заметил:

«Мы вслепую сели

в повозку,

которую

кучер слепой

с слепыми лошадьми

вперед гнал слепо.

Но если б, как слепцы,

мы сами на ощупь двигались,

возможно,

у пропасти однажды оказавшись,

мы посохом своим нащупали б

ничто».

Психотерапия и религии откровения

Взглянув теперь столь же непредвзято на психотерапию, мы уви­дим, что некоторые психотерапевтические школы сами стали похо­жи на религию, которую стремились преодолеть, в частности, на ре­лигии откровения. Здесь тоже есть свои основатели и свои апосто­лы, которые объявляют себя их сторонниками и приверженцами их учения. Многое в таком учении может быть правильно, но когда я объявляю себя его сторонником, я сужаю свой кругозор и оставляю без внимания другое, то, что с этим учением не совпадает, или даже с этим борюсь. Так возникают психотерапевтические школы, кото­рые иногда относятся друг к другу так же, как относятся друг к другу религии. Внутри этих школ существует своя ортодоксальность, своя правая вера и правая практика, и в них есть институты, надзираю­щие за следованием истинному учению и практике и исключающие ренегатов.

Другие аналогии с религиями общеизвестны: это вводное обучение, проверка надежности и соответствующей школе морали, ритуал при­ема, посвящение в высший сан, сознание своего превосходства, мисси­онерство и стремление к влиянию и власти. Хотя методы этих школ в значительной степени базируются на результатах исследований, глубо­ком понимании и опыте и приводят к неоспоримым успехам. Но этот пыл и приверженность «своей вере» заставляют относиться к ним с по­дозрением, словно бы здесь замешано что-то еще, некий интерес, кото­рый заключается не только в стремлении помочь другим, но и обратить их, — почти так же, как это происходит во многих религиях.

Однако, как и внутри религий, в этих школах мы найдем много таких сторонников, которые, опираясь на собственное понимание, отходят от предписанного учения и практики, но, боясь выговоров и исключения, все же не решаются даже признаться в этом в кругу сво­их коллег.

Умение

По существу, психотерапия базируется на техниках, возникших из внимательного наблюдения и опыта, которые постоянно совер­шенствуются на основе новых открытий и опыта. Следовательно, здесь есть еще и движение от убеждений и теорий в сторону ремесла, которое должно быть изучено, осознано, отработано и освоено. Но при существующем многообразии познаний и потребностей владеть одним только методом уже недостаточно. Так между школами начи­нается обмен и сближение, создается своего рода ойкумена, внутри которой границы становятся все более и более проницаемыми. Мно­гие терапевты работают чисто ремесленнически. Они изучают мето­ды многих школ и, не привязываясь ни к одной из них, по потребно­сти комбинируют их в своей практике.

Душа и тело

Но, выходя за рамки ремесла, психотерапия, пусть с некоторыми ограничениями, понимается еще и как забота о душе. В первую оче­редь это относится к психосоматической терапии, то есть к той пси­хотерапии, которая во взаимодействии с медициной стремится через душу смягчать и исцелять болезни тела.

Дело в том, что, как показывает опыт, определенные события, к примеру, ранняя разлука с матерью, угрожавший жизни несчастный случай или другие события подобного рода, сказываются позже не толь­ко на душе, но и на теле. В этом случае можно попытаться еще раз «вы­тащить» то, что в свое время причинило душевную боль, а впослед­ствии сказалось на теле, посмотреть на произошедшее, примириться с ним, принимая все так, как было, и тогда, находясь в согласии с такой своей судьбой, найти облегчение и исцеление и для тела тоже.

Приведу пример

Во время курса в Лондоне одна женщина, передвигавшаяся в инвалид­ной коляске, рассказала, что в возрасте двух лет у нее был полиомиелит. От болезни она оправилась, но последние четыре года чувствует себя нездоро-

вой и сидит в инвалидной коляске. Я спросил ее: «А за свое спасение ты тогда поблагодарила?» Как и во многих подобных случаях этого не произошло.

Если кто-то оказывается спасен в опасной для жизни ситуации, он час­то говорит, что он ее преодолел или, еще более резко, что он ее победил. Тогда «Я» чувствует себя героем, у которого все под контролем. Однако в этом случае то, что действует на самом деле, а именно душа, снова отступает назад, оставляя «Я» его судьбу, и, как следствие, нечто Большее вразумляет наше «Я» зачастую весьма болезненно

Я предложил этой женщине закрыть глаза и сказать в душе: «Если моя инвалидность — цена моего выживания, я рада ее заплатить». Она не захоте­ла, и я рассказал ей об одном молодом человеке, который вследствие детс­кого паралича мог лишь чуть-чуть шевелить головой и одной рукой. На мой вопрос, какая история глубже всего трогает его душу, он рассказал мне одну дзенскую притчу.

Один альпинист срывается со скалы и, держась за канат, висит над про­пастью. Сверху канат грызут мыши. И тут он видит две ягоды дикой земля­ники, растущие на расстоянии вытянутой руки. Он срывает их, кладет в рот и говорит: «Как сладко!»

Затем я спросил эту женщину. «Если ты представишь себе две ситуации — с одной стороны, твою жизнь, не будь в ней болезни, и с другой — твою жизнь такой, какой она была на самом деле, какая жизнь драгоценнее?» Она долго отговаривалась и не хотела отвечать. Потом заплакала и сказала: «Самая дра­гоценная эта».

Это было религиозное свершение, движение прочь от «Я» с его контро­лем к готовности вверить себя Большему и к гармонии с ним. Но именно это свершение становится источником успокаивающей и целительной силы.

Иногда, находясь в гармонии с чем-то Большим, то есть исходя из той религиозной позиции, которая отказалась от желания влиять, душа даже хочет болезни и смерти. Потому что иногда болезнь нужна душе для ее очищения или она хочет умереть, поскольку чувствует, что ее время прошло.

Недавно у нас в гостях была подруга моей жены, больная раком. Она увидела странный сон: глядя во сне в зеркало, она увидела себя без головы. Я объяснил ей этот сон и сказал: «Это сон о смерти». Она сказала мне: «Я не испытывала при этом ни малейшего страха». Я ответил: «Именно. В глубине своей душа не боится смерти».

В душе есть некое движение, стремящееся обратно к первоосно­ве. Когда приходит время, душа начинает клониться к первооснове, и она умиротворена. В этом движении есть какая-то невероятная кра­сота, невероятная глубина. Это вообще самое глубокое движение.

Но есть люди, которые совершают это движение слишком рано. Они вмешиваются в естественное движение. Тогда они вредят своей душе. Таким людям нужно помогать, чтобы они остановились. По­скольку тот, кто отправляется в этот путь до времени, грешит против

этого движения. Ибо оно очень тихое и покойное. Но тот, кто тихо отдается этому естественному движению, иногда обнаруживает, что оно останавливается само по себе.

Приведу пример и на эту тему.

Недавно я смотрел телепередачу об одной клинике в Нюрнберге, кото­рая была посвящена подоплекам спонтанных исцелений при заболеваниях раком. В передаче был представлен один пациент, который был проопери­рован в этой клинике по поводу рака, но когда врачи увидели, что болезнь зашла так далеко, что поделать уже ничего нельзя, его снова зашили и выпи­сали домой. Мужчине было ясно, что жизнь его подходит к концу, поэтому дома он сел вместе с женой и написал завещание. Закончив, он ощутил в своем теле что-то вроде рывка, и с этого момента раковые клетки отмерли. Он снова был совершенно здоров.

Что здесь произошло? Мужчина пришел к согласию со смертью, своей судьбой и концом, так сказать, с той первоосновой, из которой жизнь под­нимается и в которую она снова опускается, и это согласие привело к тому, что движение к смерти изменило для него свое направление и привело его обратно в жизнь.

Роковое единство

Однако в родных семьях пациентов бывают такие события и судь­бы, которые, не будучи пережиты ими лично, тем не менее приводят к их тяжелым заболеваниям. Здесь тоже замешано «Я», но особым образом. Например, пациенты часто пытаются сделать смерть люби­мого человека обратимой, говоря им в глубине души: «Я последую за тобой». И часто претворяют эту фразу в жизнь тем, что неизлечимо заболевают, становятся жертвой несчастного случая или тем, что со­вершают самоубийство.

Или человек пытается при помощи магических средств изменить злую судьбу любимого человека, часто даже задним числом, говоря этому человеку в душе: «Лучше умру я, чем ты». Иногда эта фраза тоже приводится в исполнение либо через заболевание, либо через несча­стный случай, либо через самоубийство.

Или же человек пытается своей болезнью и смертью искупить собственную и чужую вину, как будто одно зло можно компенсиро­вать другим, упразднить его или сделать не произошедшим.

Здесь нам тоже одним ремеслом уже не обойтись. Здесь тоже требу­ется психосоматика, сознающая и видящая религиозные подоплеки болезни и исцеления; психосоматика, которая осторожно ведет прочь °ттой религиозной позиции, что стремится магическим образом пре-

одолеть реальность смерти, вины и судьбы, к такой позиции, которая смиряется с этими реальностями и именно благодаря этому находит дорогу обратно ксвоему собственному: к собственному величию и силе, к собственной жизни, здоровью и счастью. И лишь на основе такой позиции семейная расстановка может проявить всю свою примиряю­щую и целительную силу.

Пустая середина

Тут у психотерапевтов возникает вопрос: как им обрести такую по­зицию, как вызывать подобные влияния и их выдерживать? Я над этим особенно не задумываюсь, поскольку солидарен с одним моим другом, неким Лао-Цзы, уже очень давно умершим. Он говорит о том, какое действие оказывает умение Сдерживаться и Удаляться в пустую сере­дину.

У отступающего в пустую середину нет ни намерений, ни страха. Многое вокруг него приходит в порядок словно само по себе, без ма­лейшего движения с его стороны. Это та позиция, которую терапевт может занять перед лицом тяжелых судеб и заболеваний: он отступа­ет в пустую середину. При этом ему не обязательно закрывать глаза, ибо пустая середина вовсе не изолирована от окружающего. Она свя­зана со всем, что происходит. Ведь в это самое время терапевт как бы максимумом своей поверхности, безо всякого страха вверяет себя судьбе и болезни. Отсутствие страха особенно важно. Боящийся того, что может случиться, уже потерял свою силу и способность действо­вать. А он остается и сосредоточенным и открытым всему, у него нет никаких намерений, в том числе намерения исцелить.

В пустой середине (это, конечно, тоже всего лишь образ) человек связан с силами, намного большими, чем «Я» и все его планы. Если человек на это идет, у него внезапно возникают образы-решения, «раз­решающие» фразы или указания к действиям. И он им следует. Слу­чаются при этом и ошибки, это ясно. Но ошибка регулируется иду­щим следом эхо. Так что терапевту, стоящему на этой позиции, не обязательно быть совершенным. В нем нет никакой самонадеяннос­ти. Он просто тих в этой середине. Тогда этот род терапии удается.

Эту лишенную намерений позицию, которая соглашается с боль­ным человеком, какой он есть, соглашается с его болезнью, какая она есть, соглашается с его судьбой, какая она есть, я называю смирением. Это позиция души, не «Я». Поэтому хотеть ее тоже нельзя. Она рожда­ется из гармонии и является истинным религиозным исполнением.

В заключение расскажу еще одну историю. Это философская ис­тория, а может быть, она религиозная или терапевтическая — в ней эти различия сняты. История называется

Круг

Путник один просил другого, который часть пути

с ним рядом шел:

«Скажи мне, что для нас значение имеет?»

Тот ответил.

«Во-первых, важно то, что в жизни мы на время,

что у нее начало есть и до него уже многое было

и что она, кончаясь, в то многое, что было до него, впадает.

Как у сомкнувшегося круга

начало и конец становятся одним и тем же,

так До и После нашей жизни срастаются без швов,

как будто не было меж ними времени.

время поэтому у нас есть лишь сейчас.

Еще здесь важно, чтобы то, чего мы достигаем во времени,

со временем от нас освобождалось,

как если бы оно другому времени принадлежало,

а мы, где полагаем себя творцами,

орудием лишь были,

использованным для чего-то, что больше нас,

и снова отложенным.

Когда нас отпускают, мы умираем».

Путник спросил:

«Раз мы и совершаемое нами все в свое время существует

и кончается,

то что значение имеет, когда отпущенное нам время

смыкается?»

Другой сказал:

«Тогда и До и После

как одно и то же важны».

Затем пути их разошлись,

и время их,

и они

беседу прекратили.

ОБ ОСНОВАХ СЕМЕЙНОЙ РАССТАНОВКИ

Познание через отказ

Феноменологический путь познания в психотерапии на примере семейной расстановки

Берт Хеллингер

К познанию ведут два движения. Первое «выхватывает» что-то на данный момент неизвестное и стремится им овладеть, покуда оно не окажется у него в руках и он не получит возможность им пользо­ваться. Такого рода движением является научная деятельность, и мы знаем, насколько она изменила, обезопасила и обогатила наш мир и нашу жизнь.

Второе движение возникает, если в какой-то момент этой «вых­ватывающей» деятельности мы останавливаемся и направляем свой взгляд уже не на что-то конкретно-постижимое, а на некое целое. Следовательно, взгляд готов одновременно воспринимать многое пе­ред собой. Отдавшись этому движению, созерцая, например, пейзаж или столкнувшись с какой-нибудь задачей или проблемой, мы заме­чаем, что наш взгляд и полон и пуст одновременно. Ибо предаться полноте и выдержать ее можно, лишь отказавшись сначала от част­ного. И мы останавливаемся в своем «выхватывающем» движении и отступаем немного назад, пока не достигаем той пустоты, которая способна устоять перед полнотой и многообразием.

Это сначала останавливающееся, а потом отступающее назад дви­жение я называю феноменологическим. Оно ведет к постижениям иного рода, чем «выхватывающее» движение познания. И тем не ме­нее они друг друга дополняют. Поскольку и при «выхватывающем», научном движении познания нам приходится иногда останавливать­ся и переводить взгляд с узкого на широкое и с близкого на далекое. А понимание, полученное феноменологическим путем, точно так же требует проверки частным и близким.

Процесс

На феноменологическом пути познания человек, находясь внутри некоего горизонта, предоставляет себя всему многообразию явлений, без разбора и оценок. Следовательно, чтобы идти этим путем позна-Ния, нужно стать пустым — свободным и от предыдущих представле-

ний, и от внутренних движений, будьте продиктованы чувством, волей или суждением. Внимание при этом и направлено и не направлено, и сосредоточено и пусто одновременно.

Феноменологическая позиция требует напряженной готовности к действию — но без его осуществления. Благодаря этому напряже­нию мы максимально способны и готовы к восприятию. Тот, кто выдерживает напряжение, через некоторое время познает, как Мно­гое внутри этого горизонта соединяется вокруг Середины, и вдруг ему становится ясна некая взаимосвязь, может быть, некий порядок, ис­тина или шаг, ведущий дальше Это понимание приходит словно бы извне, как подарок, и оно, как правило, ограничено.

Семейная расстановка

Те возможности, которые дает феноменологический образ дей­ствий, и те требования, который он предъявляет, проще всего понять и описать на примере семейной расстановки. Ибо, во-первых, семей­ная расстановка сама является результатом феноменологического пути познания и, во-вторых, как только речь заходит о чем-то суще­ственном, феноменологический образ действий удается только с по­зиции сдержанности и доверия к возможным с его помощью опыту и открытиям.

Клиент

Что происходит, когда клиент делает расстановку своей семьи? Сначала он из числа членов группы выбирает заместителей, которые будут представлять в расстановке членов его семьи — отца, мать, бра­тьев и сестер, а также его самого. Кого он выберет, никакой роли здесь не играет. Даже лучше, если он будет выбирать, не обращая внимания на внешнее сходство и не имея определенного замысла, поскольку это уже первый шаг к сдержанности и отказу от намерений и старых обра­зов. Кто выбирает, ориентируясь на внешние признаки, например, на возраст или отличительные черты, тот не стоит на позиции открытос­ти по отношению к главному и невидимому. Он офаничивает содер­жательность расстановки внешними соображениями, и потому расста­новка для него уже может быть обречена на провал. Поэтому иногда даже лучше, если заместителей выбирает терапевт и велит клиенту де­лать расстановку с этими людьми. Единственный признак, на кото­рый обязательно нужно обращать внимание, это пол, так что на роли мужчин следует выбирать мужчин, а на роли женщин — женщин.

Когда заместители выбраны, клиент расставляет их в простран­стве по отношению друг к другу. При этом хорошо, чтобы он брал их обеими руками за плечи и таким образом, находясь с ними в контак­те, ставил на свои места. Расставляя заместителей, он остается сосре­доточенным, следит за своим внутренним движением и идет за ним, пока не почувствует, что место, на которое он отвел заместителя, то самое. Во время расстановки он находится в контакте не только с за­местителем и самим собой, но и с окружением, откуда он тоже вос­принимает сигналы, позволяющие ему найти верное место для этого человека. Точно так же он поступает с остальными заместителями, пока все не окажутся на своих местах. В этом процессе клиент как бы забывает самого себя и пробуждается из этого самозабвения, когда все расставлены по своим местам. Иногда бывает полезно, чтобы в заключение клиент обошел вокруг расставленной группы и подпра­вил то, что, по его ощущениям, еще не полностью соответствует дей­ствительности. Затем он садится на место.

Если кто-то делает расстановку не с позиции самозабвения и са­моотказа, это сразу бросается в глаза — в этом случае он стремится, например, придать отдельным заместителям определенную позу в духе скульптуры; или делает расстановку слишком быстро, будто следуя заранее намеченному образу; или забывает кого-то поставить; или, не доведя расстановку до конца, говорит, что кто-то уже стоит там, где надо. Расстановка, которая проводится не сосредоточенно, часто заканчивается тупиком и путаницей.

Терапевт

Чтобы расстановка удалась, терапевт тоже должен освободиться от своих замыслов и представлений. Отказываясь от самого себя и сосредоточенно отдавая себя расстановке, терапевт сразу видит, ког­да клиент стремится повлиять на расстановку заранее намеченными образами или уходом от того, что начинает проявляться. Тогда тера­певт помогает клиенту сосредоточиться и приготовиться принять про­исходящее. Если это оказывается невозможно, он прекращает рас­становку.

Заместитель

От заместителей тоже требуется внутренний отказ от собственных представлений, намерений и страхов. Это означает, что, участвуя в рас­становке, они внимательно следят за всеми переменами, которые про-

исходят в их физическом состоянии и ощущениях. Например, может усилиться сердцебиение, появиться желание смотреть в пол и внезап­ное ощущение собственной тяжести или легкости, чувство ярости или печали. Имеет смысл также обращать внимание на возникающие обра­зы и прислушиваться к внутренним звукам или напрашивающимся словам.

Так, например, один американец, который как раз учил немецкий язык, во время расстановки, в которой он был заместителем отца, по­стоянно слышал фразу. «Скажите Альберт». Позже он спросил клиен­та, говорит ли ему что-нибудь имя Альберт. «Ну да, — ответил тот, — так зовут моего отца и деда, и мое второе имя тоже Альберт».

Другой заместитель, который был в расстановке сыном разбив­шегося в вертолетной аварии отца, постоянно слышал шум вертолет­ного ротора. Однажды этот сын, будучи сам пилотом вертолета, упал вместе со своим отцом, но тогда оба выжили.

Конечно, чтобы удалось нечто подобное, нужно обладать боль­шой способностью к эмпатии и высокой степенью готовности от­казаться от собственных представлений, а терапевт должен быть осторожен, чтобы заместители не выдавали за восприятие свои фантазии. Чем меньше предварительной информации о семье бу­дет у терапевта и заместителей, тем легче им избежать этой опас­ности.

Вопросы

Феноменологическое восприятие удается лучше всего, если кли­енту задают только самые необходимые вопросы, причем непосред­ственно перед расстановкой. Вот эти вопросы:

1. Кто входит в состав семьи?

2. Были ли в семьи мертворожденные или рано умершие дети, были ли в семье особые судьбы, например, инвалидность?

3. Были ли раньше у кого-то из родителей или у кого-то из бабушек и дедушек прочные связи, то есть был ли кто-нибудь из них помолв­лен, состоял в браке или других значимых длительных отношениях?

Дальнейший анамнез, как правило, затрудняет феноменологичес­кое восприятие как терапевта, так и заместителей. Поэтому терапевт отказывается от предварительных бесед или анкет, выходящих за рам­ки указанных вопросов. По той же причине во время расстановки клиенты ничего не должны говорить, а заместители не должны зада­вать им никаких вопросов.

Сосредоточенность

Некоторые заместители, вместо того чтобы следить за своими физическими ощущениями и непосредственным внутренним чув­ством, поддаются искушению «считывать» ощущения с внешнего вида расстановки. Так, заместитель одного отца сказал, что чувствует конфронтацию со стороны детей, поскольку их поставили прямо на­против него. Но когда он прислушался к своему непосредственно­му внутреннему чувству, то понял, что ему хорошо. Просто он по­зволил внешнему образу отвлечь себя от непосредственного воспри­ятия.

Бывает, чувствуя что-то, на его взгляд, неприличное, заместитель об этом молчит, например, если он, как отец, чувствует эротическое влечение к дочери. Или заместительница не решается сказать, что ей, как матери, лучше, когда один из ее детей хочет уйти за кем-то из членов семьи в смерть.

Поэтому терапевт обращает внимание на тонкие сигналы тела, например, на улыбку или на то, что человек вдруг выпрямился, или что кто-то непроизвольно придвинулся друг к другу. Если он сооб­щит об этом своем наблюдении, заместители смогут еще раз прове­рить свое восприятие.

Случается и так, что некоторые заместители говорят «любезнос­ти», полагая, что этим они помогут клиенту или утешат его. Такие заместители не находятся в контакте с происходящим, и терапевту нужно сразу же заменить их другими.

Знаки

Если терапевт сам не остается все время в состоянии сосредото­ченного восприятия ситуации в целом, без намерений и страхов, то поверхностные высказывания заместителей могут увлечь его на лож­ный путь или завести в тупик. Это, в свою очередь, вселяет неуверен­ность в других заместителей.

Существует один верный признак, по которому можно определить, на правильном пути расстановка или она сбилась с него. Если в наблю­дающей группе нарастает беспокойство, а внимание ослабевает, то у расстановки больше нет шансов. И чем быстрее терапевт ее прекратит, тем лучше. Прекращение расстановки позволит всем участникам зано­во сосредоточиться и через некоторое время можно будет начать снова. Иногда указание к дальнейшему движению приходит и из наблюдаю­щей группы. Но это должно быть только наблюдение. Догадки или толкования лишь усугубят путаницу. В этом случае терапевт должен

3-3705 33

прекратить дискуссию и вернуть группу к сосредоточенности и серьез­ности.

Открытость

Я так подробно описал этот образ действий и трудности, которые могут возникнуть, чтобы положить предел легкомысленным расста­новкам. Иначе семейная расстановка очень быстро будет дискреди­тирована.