ГОСПОДИН ТЕКСТТак человек неизвестный все ближе и ближе поворачивает к вам голову и, наконец, смотрит в глаза. Я смотрю теперь в глаза тексту. В. М. Алексеев
В этой главе рассматриваются узловые проблемы понимания тек- - это значит свести его к человеку, оставить на нем человеческий печаток'". Мысль о том, что мир может быть понят только через средство неповторимо конкретного индивидуального опыта, неет сложный генезис. Еще в средневековье сложились легенды о жстах, которые могут быть поняты лишь через посредство лич- 1х переживаний и на их основе. Так, существовала якобы книга, орую мог понять лишь тот, кто убил человека и зачал человека. [ любого же иного читателя эта книга превращалась в бессвяз-t набор иероглифов. Если исключить очевидные преувеличения, Москвина Р. Р. "Метод абсурда" А. Камю как феномен неклассического фило-я-вования // Вопросы философии.— 1974. № 10. С. 142. то смысл этой притчи сводится к тому, то глубина понимания мира определяется глубиной личных переживаний. Существует иная точка зрения, согласно которой понимание определяется только как реализация интеллектуальных возможностей индивида. Рассматривая понимание под этим углом зрения, можно выделить ряд важнейших его компонентов. Однако при этом на периферию поля зрения исследователя смещается целостный характер понимания как специфического процесса, регулирующего целенаправленную деятельность и в силу этого обладающего определенной социальной значимостью. Каждому из нас из неопровержимого личного опыта известно, что понимание существует и как процесс, и как переживаемый индивидом его итог. Но при определении сущности понимания психолог встречается с большими затруднениями. Они, как можно предположить, зависят от того, что понимание — это явление, исключительное по сложности и многообразное по наблюдаемым следствиям. В XIX веке анализ проблемы понимания зачастую отождествляли с толкованием текстов, и отождествление это и поныне имеет место в границах философской герменевтики. На первый взгляд может показаться странным, что изучение понимания текстов получило наименование, восходящее к Гермесу, другу пастухов и бродячих торговцев, покровителю плодородия, богу удачи. Между тем взаимосвязь здесь прямая. Первоначально Гермес выступал как бог, указующий путь, и дорожные указатели — гермы — были вполне отчетливыми фаллическими символами1. Функции античного божества соединяли в едином мифологическом образе действительно присущие пониманию черты: "понять" означало найти правильное направление, пройти по пути, ведущему к продуктивным результатам. Естественно, что и освобожденная от мистифицированной формы эта интерпретация понимания не может считаться сколько-нибудь полной и удовлетворительной: в то же время терминологически единого употребления слова "понимание" не существует и поныне. В этой связи заслуживает внимания попытка Ирвинга Дж. Ли выделить семь значений, в которых используется слово "понимание"2. Соображения Ли, частично видоизмененные, лежат в основе следующей классификации.
2 Lee I. J. Why Go Astray // Language. Meaning and Maturity: Selection from ETC Понимание 1 — следование заданному или избранному направ-нию. Так, если индивид X, прочитав расписание железнодорож-ого движения, смог выбрать нужный ему поезд, то мы имеем ос-ование заключить, что X проявил понимание этого текста — тек-га расписания. Или другой пример: отдан приказ, и он его исполнил. Тот, кто приказывал, утверждает: "Мой приказ был по-аят, я сужу об этом по тем действиям, которые предпринял X, по-учив приказ". г. Понимание 2 — способность прогнозировать. Некто Y высказал icBOH намерения, а X предположил, какие действия Y за этим выскальзыванием последуют. Если предположение X оказалось правильно, кэто означает, что он понял высказывание и намерения Y. j Понимание 3 — способность дать словесный эквивалент. X поднимает высказывание Y, если X способен передать его содержание р своими словами, a Y — подтвердить: "Именно это я и хотел ска-f зать". Это отнюдь не означает, что X разделяет мысли Y — просто ^Х понимает их. Понимание 4 — согласование программ деятельности. X понима-т Y, если они в состоянии достичь согласия относительно того, рк следует действовать в некоторой конкретной ситуации. Согласие не обязательно должно достигаться вербально, иногда доста-Sточно паралингвистических средств — жеста, мимики. Понимание 5 заключается в решении проблем. X понимает про-яему, если он в состоянии предпринять или описать последова-ельность действий, которые приведут к ее решению. Понимание 6 — способность осуществить приемлемую реакцию, наиболее распространенное проявление понимания как необходимого элемента общения. В данном случае понимание выражайся в соотносимое™ высказываний о предмете общения. Бывает, тример, что наш собеседник резко критикует фильм или книгу, и [ с ним не согласны, но спорить есть о чем, ибо смысл он понял злне правильно, хотя согласиться с ним не может. Это один из цов "приемлемой реакции": здесь собеседники достигают неко-эого единого уровня постижения сущности обсуждаемого текста • текста фильма или книги. В данном случае о понимании мы су-~" по высказываниям собеседника, касающимся предмета обще- &Понимание 7 — реализованная способность правильно провести Осуждение, то есть дифференцировать ситуацию от сходных, но яичных, действовать адекватно объекту или ситуации. Точнее, > способность прилагать к изменяющейся действительности уже еющиеся знания о ситуациях или объектах. "Понимание,— го- ворит В. Гейзенберг,— означает адаптацию нашего концептуального мышления к совокупности новых явлений"1. Все эти виды употребления слова "понимание" непосредственно относятся к пониманию текстов. Мысль находит речевое выражение в тексте, письменном или устном, и любой текст в принципе рассчитан на то, что его поймут. Представляется очевидным, что понимание текстов — не самоцель, в их содержании отражены действительные отношения вещей, имеющие значение для образа мыслей, поступков и намерений людей. Именно эти действительные отношения существенны для людей, считающих необходимым понять те или иные тексты. Попытаемся рассмотреть некоторые психолингвистические особенности понимания текстов, связанные с их семантической спецификой. Д. Палермо, касаясь вопроса о том, каково значение психолингвистики для современной психологии, подчеркивает, что она может послужить стимулом и отправной точкой революционных изменений в психологии вообще2. Особое значение он придает работам Н. Хомского. Действительно, психолингвистические исследования вносят принципиально новые элементы в развитие психологической науки, причем в процессе психолингвистического анализа речевой деятельности наиболее отчетливо выявляются сущность и значение понимания. ------ Для исследования процесса понимания
определенное значение имеют современные параллели между машиной и языком, проводимые по ряду признаков. И машины, и язык поддаются разборке на составные части, причем эти составные детали обладают функциональной спецификой. Подобно машине язык служит для выполнения конкретных целей, которые ставит перед собой человек: по отношению к языку применим параметр эффективности. Как и некоторые машины, язык может существовать в ряде модификаций, специально предназначенных для выполнения конкретных целей. Детали, из которых он состоит, обладают различной надежностью и т.д. Хотя аналогии между языком и живым организмом и традицион-ны (или именно в силу этого обстоятельства), в современной литературе они встречаются относительно редко. Аналогии с машиной обладают относительной новизной и большей объясняющей силой. Можно, в частности, предположить, что соотношения "язык — речь" или "язык — речевая деятельность" в некоторых отношениях
2 Си.: Palermo D. Is a Scientific Revolution Taking Place in Psychology? // Science ^.аналогичны отношению проекта и его реализации. С этой точки *: зрения роль машин берут на себя тексты, а язык выступает в роли некоторого универсального проекта, по которому строятся машины ^различающихся типов. \ Объясняющая сила этой аналогии заключается в том, что много- - образие конкретных машин существует и функционирует благода- - должны быть поняты теми, кто владеет данным языком. Уже давно ;уникальной: зачастую ее имя входит в историю. Напротив, способ-■ "~~п> понимать тексты, по общему мнению, не содержит в себе ни-) исключительного, хотя и признается, что она выражена у людей i различной степени, что ее можно развить тренировкой и т.д. Известно, что для понимания текста требуется не только знание зыка, на котором текст составлен, но и определенный набор взаимосвязанных сведений, касающихся содержания текста. Можно "босновать гипотезу, в соответствии с которой структура и семан-ика текста образуют как бы одну часть сложного механизма, дру- *ч часть которого содержится в сознании и памяти индивида, вос-ннимающего текст. Когда два этих различных компонента всту-ют во взаимодействие, и происходит процесс восприятия и внимания текста (например, при его чтении или слушании). Таким '"•азом, ни текст сам по себе, ни психолингвистические механиз-функционирующие в психике индивида, не образуют полно-ью изолированных друг от друга предметов исследования. До оделенного уровня их изоляция друг от друга естественна и бо-s или менее очевидна. Но существует, по-видимому, определен- "i предел этой разъединенности, переходя который, исследова-ь, изучающий текст и механизм его понимания раздельно, начи-*■ испытывать трудности, зависящие именно от того, что петы исследования разделены. Этим, возможно, и объясняется (обстоятельство, что хорошо отработанные и эффективные прие- ь. структурально-лингвистического и психологического исследо-"*я являются продуктивными лишь при анализе определенных он или конкретных уровней языковых и психологических яв-
Обратим внимание, в частности, на то, сколь серьезную роль играет в современном обществе понимание письменных текстов. Возникновение и развитие письменной речи некогда оказало большое влияние на дифференциацию форм общественного сознания. Особенно важным моментом здесь следует считать стабилизацию отдельных текстов идеологического содержания, а именно таких текстов, которые способны воздействовать на мироощущение людей, их намерения и поступки. Издавна известны такие зафиксированные в письменной форме тексты, изменение которых на протяжении веков почиталось кощунством (канонические религиозные тексты) или являлось особой прерогативой публичной власти (тексты законов). Стабилизация определенных текстов может, и это вполне очевидно, играть в обществе важную регулирующую роль (например, если в тексте закреплены определенные социальные нормы). Закон именно в силу того, что он общезначим, обладает некоторым особым социально-психологическим качеством. Оно заключается в том, что закон принципиально доступен пониманию тех, кого он касается. Когда формулируется общепризнанный правовой принцип "незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение", неявным образом вводится кардинальное допущение, что закон должен быть доступен пониманию граждан. Ибо знание закона есть знание специфическое, непосредственно воздействующее на поступки людей. Для того, чтобы оно обрело это качество, человек должен не только обладать данным знанием, но и квалифицировать в соответствии с ним свои поступки: воздерживаться от одних и совершать другие. В этом и находит конкретное выражение понимание закона. Но отсюда прямо следует, что сложность законодательства в целом и отдельных законодательных актов — это сложность особого рода. Она отлична от сложности геометрических теорем или физических теорий. Закон потенциально общепонятен, и в этом залог его функционирования в обществе, хотя сложность юридических казусов вошла в поговорку, а анализ тех или иных регулируемых законом ситуаций и коллизий может требовать участия значительного числа специалистов, использования огромной по объему информации, перебора многообразных ва- риантов понимания, сопоставления различающихся и даже исключающих друг друга гипотетических версий и т. д. Итак, на известном этапе развития экономики и культуры законы получают точную вербальную (словесную) формулировку, которая закрепляется в письменном тексте. Изменять эти тексты и составлять новые могут только определенные органы публичной власти данного государства. Закон должен составляться так, чтобы он бьш в^принципе доступен пониманию тех, кого касается или может коснуться его применение. Когда юрист говорит о "знании закона", он подразумевает понимание закона, которое выражается прежде всего в способности осознанно руководствоваться им в своих действиях. При этом практика применения законов сопряжена с ситуациями, которые требуют углубленного понимания действующего законодательства при непременном участии квалифицированных специалистов. Несмотря на то, что в процессе понимания законов сказываются индивидуальные психологические различия, в конечном итоге оно должно быть идентично, единообразно. Анализ понимания письменных текстов есть одновременно анализ их социальной роли и функциональной сущности: это не снимает значения исследования структуры текстов, не противоречит ему, но и никак к нему не сводится. В функциональном аспекте письменный текст — это не только элемент конкретного коммуникативного процесса, но и действенное средство расширения объема памяти. Письменные тексты и коммуникативно, и мнемонически так важны потому, что они сохраняют неизменную форму речевого выражения мысли — она идентично воспроизводится в повторных чтениях каждого данного текста. Понимание текстов не лишается при этом известной вариабильности, но она все же не столь велика, как в те времена, когда носителем текста и исполнителем его коммуникативной мнемонической функции служил человек. В античную эпоху пользовались довольно высоким престижем и профессия гонца (передающего сообщение на словах), и профессия но-[менклатора (запоминающего событие и тексты по заданной ^инструкции). Но идея человека-текста, человека-сообщения дейст-^вительно эффективной реализации, по-видимому, еще не нашла. И вНорберт Винер1, касавшийся перспектив этой идеи, указывал, что Кчеловек-сообщение должен обладать способностью продуцировать»*ексты, а не просто воспроизводить их содержание. Вне зависимо- *ч от того, насколько осуществима подобная идея в будущем, в ошлом она оправдала себя лишь частично. Человек не является гимальным запоминающим устройством — и не только потому, > объем его памяти ограничен, а введенные в нее сведения вос- 1 Винер Н. Кибернетика и общество. М, 1958. С. 103—112.
Вообще говоря, для понимания любого текста требуется набор взаимосвязанных сведений относительно его содержания. Равным образом "всякий текст должен рассматриваться как условие мыслительной деятельности читателя..."2. Основываясь на соображениях, в тезисной форме высказанных С. Л. Рубинштейном, тексты можно подразделить на три типа. В текстах первого типа не обозначены опорные точки, ограничивающие возможность варьировать их понимание. Сюда относятся и так называемые "дада"-тексты, и Апокалипсис, и тексты, образованные последовательностью знаков недешифрованных еще языков. Но в принципе в число текстов первого типа могут быть смещены (обычно без достаточных к тому оснований) и канонизированные литературно-художественные тексты. Таковы, например, интерпретации отдельных мест "Слова о полку Игореве" А. Юговым или "Большого завещания" Ф. Вийона Тристаном Тцара. В текстах второго типа, напротив, все их элементы однозначно представлены именно в том смысловом качестве, в каком они только могут быть поняты читателем, располагающим тезаурусом. Таковы в идеале научные тексты, выполненные с необходимой строгостью. Язык математики в значительной мере отвечает требованиям, предъявленным к текстам второго типа. Наконец, более емкий — третий тип образуют тексты, которые содержат ряд направляющих (их называют также смысловыми, или семантическими, линиями). Сложное переплетение направляющих имеется едва ли не в любом литературно-художественном тексте и они порождают значительное число вариантов понимания. Это их специфическая особенность, но в этом и их отличие от текстов первого типа, варианты понимания каждого данного текста сопоставимы. Текст управляет его пониманием не столь жестко, как это предусматривает структура текста второго типа, но все же результаты управления прослеживаются с полной очевидностью. Механизм управления этой очевидностью не обладает, и относительно понимания текстов мы можем строить лишь гипотезы, в различной степени поддающиеся экспериментальной проверке.
2 Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М, 1973. С. 237. Эту историю, которая произошла в средневековом Багдаде, мы ■ будем рассматривать как делимый на 16 блоков текст. Эти блоки связаны последовательно, один за другим; соединены они и глубинными связями, которые вы видите на схеме. Они не полностью осознаются, когда мы читаем, но смутное ощущение, что переходы от одного блока к другому различаются по вероятности — такое ощущение всегда есть. На основе сложного переплетения раз-новероятных связей формируется и общий смысл текста — его концепт. В данном случае он прост: из самой сложной ситуации можно найти выход, надо только ее понять.
V Спасаясь от погони, бежал бродяга по улицам Багдада и вдруг заметил, что дверь в какой-то дом приоткрыта. w Он бросился туда, сбежал по крутым ступенькам в подвал, увидел большие кувшины для муки — хомы, и забрался в один из них. W Едва он перевел дыхание, как заслышал шаги и испуганный голосок:
— Муж пришел! Скорее сюда, милый, спрячься в том хоме! 9 Боже мой, кто это еще, кого она там прячет? Но вот снова раздались шаги, и хриплый голос произнес: 9 — Смотри, женушка, сколько муки я купил! На всю зиму хватит. ^г — Только не в тот хом, милый, в нем недавно сдохла крыса. Лучше в этот... ^Р И на голову бродяги обрушился поток муки. ® Закрыв рот и нос руками, он принялся ее утаптывать — казалось ей не будет конца; и вдруг хом с треском лопнул и развалился. 9 Бродяга предстал перед ошеломленными супругами как белый призрак. w Сначала они решили, что это джинн и сильно перепугались. w Но муж быстро опомнился. — Откуда ты взялся? — вскричал он. w — Пришел со своим хозяином, — ответствовал бродяга. w — Что еще за собака твой хозяин? w — А он в том хоме. w Муж разбил хом одним ударом, и бродяга, не ожидая, что w Над Багдадом плыла полная луна. Улица была пуста. Погоня его миновала. Если речь идет о понимании некой ситуации, в которую индивид как деятельное существо прямо или косвенно включен, то в таком качестве может рассматриваться и ситуация, описанная в том или ином тексте и воссоздаваемая в сознании. Разумеется, не обязательно, чтобы читающий или слушающий текст отождествлял себя с одним из действующих лиц, но определенную позицию относительно порядка и предмета изложения он занимает. Впрочем, для того, чтобы понять ситуацию, в которой индивид непосредственно участвует, он опять-таки с необходимостью воссоздает ее в сознании, хотя и не полностью, но в ее релевантных деталях, взятых в известном отношении друг к другу. Применительно к этим и подобным им случаям можно использовать следующую рабочую гипотезу: понимание есть последовательное изменение структуры воссоздаваемой в сознании ситуации и перемещение мысленного центра ситуации от одного ее элемента к другому. При этом значи- мость связей между элементами ситуации меняется. Главнейшее звено процесса понимания заключается не только и не столько в установлении связей, сколько главным образом в определении значимости их. Будем исходить из следующего рабочего определения: субъект может понять и понимает структуру функционирующего целого, если, имея перед собой элементы этой структуры и не имея инструкции по сборке, он способен собрать это целое таким образом, что оно станет функционировать. В этом определении намечаются три параметра, характерных (в единстве) для понимания. Это, во-первых, установление связей; во-вторых, установление значимости связей (то есть выявление релевантности признаков, по которым устанавливается связь); и наконец, в-третьих, это построение целого. Таким образом* понимание здесь рассматривается как взаимодействие с некоторым объектом, в результате которого воссоздается работающая модель этого объекта. Понять — значит собрать работающую модель. Следует оговорить, что необходимым условием для понимания может оказаться выявление отдельных элементов ранее не расчлененного целого и этой — аналитической ;— процедуре уделяется специальное внимание во многих исследованиях. Применительно к тексту можно сказать, что и он (при некоторых допущениях) может рассматриваться как функционирующее целое. В целом текст есть система, образованная рядом элементов, которые с различной вероятностью следуют друг за другом. Итак, текст делим. Именно эта его особенность была учтена при разработке методики одного из наших исследований. Некоторый текст подразделяется на относительно законченные в смысловом отношении отрезки. Эти отрезки, вынесенные на карточки и перетасованные, предъявлялись испытуемому. Ему предлагали расположить эти отрезки так, чтобы восстановить исходный текст, содержание которого не было ему известно. Как выяснилось, операции, направленные на то, чтобы реконструировать исходный текст, зачастую приводят к образованию новых текстов, осмысленных, но по содержанию отличающихся от исходного. Существование различных вариантов понимания одних и тех же текстов является очевидным фактом. Немало усилий тратится исследователями для того, чтобы изложение полученных результатов и методов их достижения было однозначно и достаточно полно. Эти требования в большой мере повлияли на формирование языка науки, отличного от общеразговорного и художественно-литературного — прозаического и поэтического. В противовес собственно научным текстам тексты художественной литературы допускают — в определенных, разумеется, границах — различия их понимания. Можно сказать даже, что поливариантность понимания есть специфическая
Процесс понимания текста происходит, как можно предположить, одновременно на нескольких уровнях. Уровень монтажа предполагает последовательное перемещение от одного относительно законченного элемента текста к другому, расположенному после него: читаемый текст как бы монтируется в сознании испытуемого из последовательно сменяющих друг друга предложений, абзацев, глав. Параллельно структура отображаемой в содержании текста ситуации предстает в сознании испытуемого в изменяющемся виде: происходит перецентровка — перемещение мысленного центра ситуации от одного элемента к другому. Хотя перецентровка самым непосредственным образом зависит от линейного движения "вдоль" текста, от последовательного монтажа его элементов, она не обязательно представляет собой прямое перемещение мысленного центра ситуации от предшествующего отрезка к последующему. Зачастую перестройка структуры ситуации в сознании допускает скачкообразное перемещение ее центра. Можно, по-видимому, выделить тип текстов, для понимания которых специфически существенное значение имеет резкое смещение центра ситуации назад, в направлении от конца к началу (это относится, в частности, к так называемым "текстам с тайной", примеры которых можно найти среди произведений детективного жанра). И, наконец, параллельно с монтажом и перецентровкой происходит формирование концепта текста — его общего смысла. Ближе всего к истине утверждение, что концепт носит в принципе внетекстовый характер, он формируется в сознании читающего, отнюдь не всегда получая достаточно точное речевое выражение. Таким образом, понимание текста может быть одновременно и пониманием того, что в тексте непосредственно не дано. Для регуляции поведения индивида как члена общества и пред-ставителя определенной социальной группы чрезвычайно важную роль играет понимание им определенной меры как позитивного среднего, располагающегося между двумя социально негативными крайностями. Чтобы ощутить меру, необходимо представлять себя среди других, свои поступки — в их отношении к поступкам других людей, понять и обозначить формы негативных отклонений от образа мыслей и действий, адекватного социальному оптимуму. Регуляция поведения индивида как члена общества вне всякого сомнения, связана с тем, что он способен к пониманию природных и социальных процессов. Есть, следовательно, все основания полагать, что понимание обладает определенной социальной функцией. Существуют различные варианты модели человека как деятельного существа. Но человек деятелен в силу того, что он — существо социальное. И в этом качестве он способен не только осознавать мотивы деятельности, ставить определенные цели, достигать их: он способен (и это главное) предвидеть социальный эффект достижения цели. Для индивида принципиально существенно, как могут повлиять результаты деятельности на его социальное окружение, на группу, на общество в целом. Более того, осознание социально вероятных результатов деятельности оказывает существенное регулирующее влияние на поведение индивида. Смысл деятельности, как полагает А. Н. Леонтьев, заключается в отношении мотива к цели. Но ведь можно понять лишь то, что имеет смысл. По-видимому, для социальной регуляции деятельности именно и необходимо понимание отношения, существующего между спектром возможных целей и вероятными последствиями их достижения. Реализация возможностей деятельности контролируется сознанием ее эвентуальных результатов, ее последствий для индивида, ее соответствия ожиданиям группы. Реализация возможностей должна быть сбалансирована с ответственностью за их осуществление. Социальная функция понимания именно в том и состоит, чтобы оптимизировать соотношение "реализация — ответственность". Иначе говоря, понимание может моделироваться как медиальное (посредующее) звено, благодаря которому функционирует реци-прокный механизм, стимулирующий или тормозящий деятельность в зависимости от социального эффекта достижения цели. Феноменология реципрокных отношений между ответственностью и реализацией возможностей достаточно демонстративна. Социологам давно известен сковывающий эффект неправильного распределения ответственности в системе управления (одно из типичных проявлений этого эффекта известно под обиходным наименованием "перестраховка"). Напротив, смещение ответственности на расположенные выше уровни управления (так называемые "уровни концентрации") нередко приводит к эффектам второго порядка: исполнители преуменьшают свою личную ответственность за последствия реализации заданных программ. Однако это явления, которые относятся уже к сфере управления как таковой. Взаимосвязь этических нормативов и понимания отмечалась давно и неоднократно. Известна максима Паскаля: "Будем же правильно мыслить — это основной принцип морали". В парадоксально острой форме взаимосвязь понимания и этики была охарактеризована Леонидом Андреевым, который говорил, что разум — это, возможно, лишь "замаскированная старая ведьма — совесть". Философское значение этой проблемы весьма велико, и социально-| психологические данные оказались существенными для ее решения.
Понимание происходит на различных уровнях, и они частично зависят от предмета понимания. На фотографиях — перелет огромного дирижабля через Атлантический океан и его гибель. На уровне научно-техническом здесь требуется понять, как могли держаться в воздухе и совершать управляемые полеты эта воздушные корабли (они были жесткой конструкции и их наполняли водородом — очень легким, но и легковоспламеняющимся газом). На уровне историческом необходимо знание и понимание многих фактов: какое значение для престижа Германии имели цеппелины (жесткие дирижабли, названные так в память их изобретателя графа Цеппелина), какие они совершали кругосветные и трансатлантические перелеты и как предназначенный для регулярных рейсов цеппелин Эль-Цет 129 "Гинденбург" пересек Атлантику с пассажирами и почтой, 7 мая 1937 причалил в Лэйкхерсте (штат Нью-Джерси), внезапно полыхнул и сгорел дотла у причальной мачты. Причины его гибели точно так и неизвестны. Но есть у понимания этих фактов и иной уровень, иной аспект. В 1937—1939 годах многим казалось, что сама история готова изменить свое течение ("история остановилась в 1936",— говорил Артур Кёстлер, ранее других это почувствовавший). Это смутное трагическое ощущение требовало и обрело свое символическое выражение. В середине тридцатых годов кончилась эпоха дирижаблей, они слишком часто гибли. Эль-Цет 129 был последним. Казалось, они что-то говорили эпохе, эти чудовищные водородные костры, гигантские тени "Диксмюда" и "Италии", уносящиеся в хмурое небо и пропадающие бесследно. Сначала они предсказывали, потом свидетельствовали: конец! Конец эпохе, конец медлительным, блистающим в солнечных лучах воздушным кораблям. Наступало время пикирующих бомбардировщиков — вторая мировая война. Таков символический уровень понимания, никоим образом не отменяющий научно-технический и исторический, но опирающийся на них. Действительно, если понимание по генезису своему, по своей со-аой функции есть то, что соотносит реализацию возможно-деятельности с осознанием ответственности за ее результаты, самой сущности понимания должна быть заложена некоторая
первооснова этических нормативов регуляции деятельности. Она и заложена в сущности понимания. Но на уровне его существования эта первооснова зачастую совершенно не сказывается. Для того, чтобы жить в обществе (а человек не может жить иначе), необходимо понимать других людей и самого себя. Понимание
природных и социальных явлений пришла к человеку не сразу, для их понимания требуется достаточно сложный теоретический аппарат. Но вне понимания намерений и поступков других людей невозможны ни совместный труд, ни какие-либо личные отношения, поэтому отношение человека к другим людям, к предмету и продуктам труда, к обществу обрело речевую форму еще на относительно ранних этапах существования человечества. А речевая форма отношения к людям находит выражение в дискурсах — высказываниях —и их переплетениях — текстах. Я не стану подражать Фюстель де Куланжу и с французским пафосом восклицать: "тексты, тексты, ничего кроме текстов!" (а он так именно и восклицал), но надо признать, что объекта, равного тексту по значению, в культуре, по-видимому, нет. Дело в том, что культура собственно из текстов и состоит — сколько бы в свое время ни пытались обратить ее исключительно в деятельность. Это было обычное для того времени представление: что деятельность важнее, чем ее продукт. А ведь это неверно, это все равно, что утверждать, что беременность важнее ребенка. Но перейдем непосредственно к текстам. Со временем понятие "текст" стали напрямую связывать с понятием "существование": заговорили о "тексте жизни". Вот, к примеру, как воспринимает изменения в своей судьбе молодой человек: "Если прежде все события совершались за стенками моего черепа, на небольшом плацдарме мозга, где разыгрывались авантюры и заговоры, блестяще выигранные судебные процессы, открытия стран и планет, незабываемые услуги человечеству, побитие рек
|
1 Уже на ранних ступенях мифологического осмысления окружающей действи
1 Гейзенберг В. Что такое "понимание" в теоретической физике? // Природа.
Хотя и в прошлом в психологии существовали школы и направления, которые придавали исследованию понимания особое значение, ныне обращение к пониманию, его сущности и проявлениям выступает в единстве с исследованием форм и средств общения между людьми, семантики текстов, их историко-психо-логического значения и т.д.
производятся не полностью. Память нельзя отсечь от понимания: "в запоминающей системе записывается не материал нашего опыта, а смысл этого материала. Люди стараются не столько запомнить, сколько понять"1. Таким образом, проблема заключается в том, что индивид способен воспроизводить смысл ранее сообщенных ему текстов, а воспроизведение смысла текста нерушимо связано с тем, как он был понят.
1 Линдсеп П., Норман Д. Переработка информации у человека. М., 1974. С. 414.
особенность текстов художественной литературы. Это зависит не только от содержания текстов, но и от особенностей их конструкции.
