В десять лет Вики Уоллис, хрупкая, похожая на эльфа девочка, большевсех других своих шапочек любила шерстяной берет из клетчатой шотландкицветов древнего клана Синклеров. Девичья фамилия ее матери была Синклер, иВики часто приходилось слышать полушутливые уверения в том, что Синклерыпринадлежат к роду графа Оркнейского и Кейтнесского, некоего шотландца,"что бился вместе с Уоллесом". Уоллес - это почти то же самое, что Уоллис.И Вики считала перстом судьбы то, что ее отец, очевидно потомок короля,женился на девушке из рода одного из своих знатнейших вельмож. Когда эта мысль впервые пришла ей в голову, девочка была совершенноошеломлена. Влетев в дом с улицы, окутанной ноябрьскими сумерками, Викисдвинула кусачий шерстяной берет на затылок и застыла, широко раскрывтемные глаза: а что если она и в самом деле наследница королей? Но тайнуэту она крепко держала про себя, потому что мальчишки, с которыми онаиграла на улице, не были склонны к романтическим гипотезам. Вики сидела сними на обочине тротуара, прилаживая коньки к высоким зашнурованнымботинкам, а потом, до конца морозного, пахнущего дымом дня, шумно носиласьпо Парамус-авеню, кричала, спорила, хохотала, пока холодный голубой воздухне начинал синеть и ее не звали домой. Но ей все время казалось, что подплотно застегнутым пальтишком на ней шотландская юбочка, какую носятгорцы, плед, кожаный ремень и кольчуга - гроза саксов. Мать одевала ее в изящные платьица с оборками и широкими кружевнымиворотниками и в длинные белые бумажные чулки, но когда Вики посылали скаким-нибудь поручением, она бежала четко и стремительно, как настоящий"мальчишка. Во всем квартале Парамус-авеню, насчитывающем сотню домов, уВики не было ни одной сверстницы. У нее было тонкое, овальное, легко вспыхивающее личико. Когда вквартале появлялся новый мальчик, Вики затихала, а ее темные глазасмотрели выжидательно, словно она готовилась встретить неожиданнуюдерзость или обидную насмешку. Ибо, если ее друзья, по всей видимости,забывали, что Вики - девочка, сама она всегда помнила об этом и знала, чтонового пришельца не проведешь. Будучи в некотором смысле иноземкой в чужой стране, Вики оченьпривязалась к своим приятелям, хотя ей пришлось смириться в душе снеизбежным вероломством мальчишек; так девочка приобрела преждевременныйжизненный опыт и рано познала предательство ветреных полудрузей. Вики исполнилось десять лет. И для нее это явилось лишь еще однойгодовщиной существования незыблемого мира на Парамус-авеню. Для ее отца,однако, этот день был концом целой эпохи. Отец Вики каждое утро уходил издому в котелке, с чемоданчиком в руках; это был стройный, рыжеватый,голубоглазый человек среднего роста, с неизменно вежливыми манерами;впрочем, никто не решился бы подтолкнуть его локтем или заговорить с нимповышенным тоном, ибо в таких случаях глаза его мгновенно становилисьледяными, выдавая скрытую в этом человеке немую жестокость. Как сын Нортона Уоллиса, он был обречен расти без отца. В день рожденияПитера Уоллиса, когда ему исполнилось одиннадцать лет, мать его, забравобоих детей, уехала от мужа к брату в Кливленд. Четыре года спустя, в 1890году, Питер Уоллис покинул Кливленд и поступил во флот Соединенных Штатов.Ему говорили, что это почетная служба, так как Соединенные Штаты занимаютвсего лишь седьмое место среди морских держав - после Великобритании,Франции, Германии, России, Италии и Испании. Он служил на одном изпоследних кораблей типа "монитор", а потом - на одном из первыхминоносцев. Питер Уоллис был умным, способным, сдержанным юношей, в немчувствовалось хорошее воспитание. И когда в Триесте он напился сильнеедругих моряков, отпущенных на берег, и, не вернувшись вовремя на корабль,фактически подлежал суду за дезертирство, его охватила паника. ПитерУоллис так перетрусил, что вместо того, чтобы вернуться на корабль,воспользовался советом и кошельком одного благожелательного турецкогоджентльмена и махнул в Стамбул, где принял фамилию Гордон и, получивтурецкий чин, соответствующий лейтенанту, поступил на новый, только чтопостроенный в Германии миноносец. Два года спустя ему предложили снятьмундир и отправили в Грецию с паспортом на имя американского дельца Лейна.После трех лет успешной деятельности его разоблачила полиция Эпира и далаему понять, что если он желает и впредь продолжать свою деятельность - нетолько данную, но и вообще любую, - он должен передавать ей некоторыесведения, не посвящая, разумеется, в эту маленькую тайну своих прежниххозяев. Питер Уоллис еще два года поставлял сведения, удовлетворявшиетурок, несмотря на то, что, как впоследствии обнаружило турецкоеправительство, эти сведения были сплошной фальшивкой. Молодой американецвел сложную жизнь, но ему нравилось постоянное волнение, от которогогде-то под ложечкой у него словно трепетала туго натянутая струна. Греческие хозяева заставили его расширить круг своей деятельности, и врезультате турецкие принципалы послали его в центр итальянскогокораблестроения - Таранто. Новое задание оказалось гораздо сложнеепрежних. Однажды к нему явился итальянский полковник с предложениемперестроить свои занятия и взять на себя третье обязательство - работать впользу итальянского престола; тут приятный внутренний трепет стал казатьсяПитеру Уоллису чересчур уж напряженным. Шпионы во всех странах редко предстают перед судом. Либо им даютвозможность переметнуться на другую сторону, либо они погибают отнесчастных случаев. Уоллис понимал, что в конце концов ему придетсяработать одновременно для двадцати различных государств Европы, - и все доодного будут иметь серьезные поводы к недовольству. Он поборол страх исогласился на это предложение, но итальянского полковника постигланеожиданная смерть, прежде чем он покинул дом Уоллиса. Уоллис же вышел нанабережную и сел на корабль "Фиуме", ждавший прилива, чтобы отправиться вРио-де-Жанейро. В те времена паспорта не проверялись, а "Титаник" еще несоздал радиопромышленности, доказав своей гибелью, что каждому судну,выходящему в море, необходимо иметь на борту радиоустановку мистераМаркони. Уоллис благополучно прибыл в Рио тридцати лет от роду, без грошав кармане, без права называться собственным именем и с одной лишьвозможностью - продать свою жизнь. Он решил еще раз попытать счастья и вернуться на родину как ни в чем небывало. За это время обвинение в дезертирстве приобрело восьмилетнююдавность, война окончилась, а флот Соединенных Штатов выдвинулся на шестоеместо, опередив Испанию. Итак, в 1905 году Питер Уоллис вернулся вКливленд и стал бухгалтером. Дело сразу пошло на лад, потому что Уоллис запоследние годы привык возиться с цифрами: ему столько раз приходилосьвычислять калибры разнообразных орудий. В том же году он женился на Кэтрин Синклер и переехал в Милуоки -город, облюбованный эмигрантами-немцами, - ибо мало ли кто мог вдругпоявиться на его горизонте, а в Германии, по крайней мере, он никогда небывал. С годами ощущение трепета под ложечкой и сухости в горле постепенноисчезло; но когда стало очевидным, что Соединенные Штаты вступят в войну,Уоллис понял, что в процессе регистрации военнообязанных могут всплытьстарые грехи. Со времени обвинения Уоллиса в дезертирстве прошло двадцатьлет, но он боялся, как бы не открылись куда более серьезные дела. Несмотря на внешнее хладнокровие, он был наделен проклятымвоображением, которое, однажды поддавшись панике, потом, как публичнаядевка, позволяло овладевать собой каждой мысли об опасности. Вернулисьпрежние страхи. Уоллис обожал свою шуструю дочурку, и когда он смотрел,как она резвится, его светло-голубые глаза заволакивались слезами.Перспектива расстаться с семьей и сесть в тюрьму вызывала у него почтифизическую боль. Поэтому он перешел через границу в Канаду и вступил вбатальон "Черной стражи" [название нескольких батальонов шотландскихгорцев] - жест, значение которого поняла только его жена. Вики разрывалась между отчаянием и гордостью. Некоторое время она и еемать прожили в полном одиночестве среди Шредеров, Дитерлей и Вагнеров,населявших Парамус-авеню. Впрочем, вскоре дружба с ними наладилась снова,но теперь Вики почти все время проводила с девочками из школы наФармен-авеню. Она безмерно восхищалась ими. Эти девочки были настолько красивее ее,что она была им благодарна уже за то, что они допускали ее в своеобщество. Все же в душе Вики чувствовала себя одинокой и жалкой и вскореопять стала водиться с мальчишками, пока постепенно, тайно поражаясьэтому, не убедилась, что с каждым днем становится именно такой, какой ейхотелось быть, - словно кто-то мимоходом дотронулся волшебной палочкой доее клетчатого берета. Она вернулась к девочкам, безмолвно заклиная их заметить то новое, чтопоявилось в ней, но для них она по-прежнему была девчонкой с узкимипрямыми плечами и гибкой мальчишеской походкой. Тем не менее Вики вдругвоспылала любовью к куклам и к соседским малышам и стала выпрашивать уматери сестренку или братишку - потом, когда отец вернется с войны; ноотец погиб при Вайми-Ридже, и Вики долго не помнила себя от горя. Способная к учению, она поступила в среднюю школу Стюбен годом раньшесвоих сверстниц. Однако заводить новых друзей ей было некогда. Послеуроков приходилось торопиться домой; теперь на ее плечи легли почти всезаботы по хозяйству, так как мать, всегда бледная, с непроницаемоспокойным лицом, поступила в магазин продавщицей. Но, несмотря ни на что,мальчики, по непонятной для Вики причине, были очень внимательны к ней. Мать после долгих колебаний решила, наконец, что разумнее всего дляВики будет поступить в школу ремесел в Милуоки и приобрести полезнуюпрофессию. Вики и в этой большой школе сохранила ту же невиннуюспособность доводить мальчиков определенного типа до мучительногоотчаяния. Мальчики, которых привлекала Вики, не были ни членами Спортивныхкоманд, ни лучшими танцорами, зато они шли первыми по самым труднымпредметам и умели разговаривать о серьезном. Но в тот период своей жизни Вики меньше всего интересовало серьезное, ив ней подымался смутный протест против мальчиков, которые глядели на неевиноватыми глазами: она словно угадывала в них свое будущее, котороговсеми силами старалась избежать. Мир Парамус-авеню разлетелся вдребезги, ак реальной жизни, простиравшейся за пределами этого мирка. Вики еще небыла готова. Поэтому она искала более веселых мирков, где бы все былимолоды и, подобно ей, ненавидели серую, скучную жестокость, подстерегавшуюих снаружи. Она шагала по жизни, стройная, прямая и одинокая, одурманеннаямечтой, которая меньше всего соответствовала ее внутренней сущности. Мать ее умерла во время эпидемии инфлюэнцы в 1923 году. Вики было тогдасемнадцать лет, и она уже поступила на работу. Соседка, миссис Шредер,взяла на себя продажу дома и написала кливлендским Синклерам иуикершемским Уоллисам. Быстрее всех откликнулся Нортон Уоллис; письма его,проникнутые нежностью уставшего от одиночества человека, пришли как развовремя: Вики испытывала такую тоску, какая ей еще не встречалась ни водной книге и ни в одной кинокартине. Привязанность незнакомого старикаобещала ей возможность заново начать жизнь в новом мире, где все ее утратыбудут забыты, где ее недостатки никто не станет замечать, ибо, когда онавыйдет из вагона, она непременно будет элегантной, спокойной, а главное -ослепительно красивой. Дэви, тщательно умытый и выскобленный, ждал на вокзале поезда. Ясноеутро сменилось проливным дождем, который только что прекратился. Поджелтым клеенчатым топорщившимся плащом на Дэви была свежевыглаженнаякуртка в черную с красным клетку, распахнутая на груди, и широкиетемно-синие брюки, - собственно даже не брюки, а матросские штаны. Головаего была непокрыта, а после езды в машине старательно приглаженные волосыопять разлохматились. Длинное, слегка скуластое лицо казалось незауряднымтолько потому, что чувствовалось, как оно может преображаться, но одеждойДэви нисколько не отличался от любого другого студента в университете. Он не отличался бы от других студентов в университетском городке, ноздесь, среди студентов, ожидавших поезда, бедность его костюма бросалась вглаза. Сегодня должен был состояться "последний бал", ежегодноустраиваемый четырьмя самыми фешенебельными студенческими братствами, и неменьше сорока молодых людей в своих лучших дневных костюмах толпилисьгруппами на вокзале, ожидая того же поезда. Одни из них нервничали, другиедержались уверенно, а третьи ожидали приезда своих подруг с явно скучающимвидом. Все были в макинтошах, и в каждой группе тайком переходили из рук вруки фляжки. Поезд из Милуоки, исполосованный косыми струями дождя, прибыл минута вминуту. Девушки посыпались из вагонов толпами, выжидательно оглядываясь посторонам, и казалось, будто платформу затопил поток ярких цветов. Дэви беспомощно смотрел, как студенты находят своих девушек вцветисто-пестрой сутолоке и расходятся парами: он несет ее чемоданчик, аона оживленно щебечет или машет рукой подружке, которую уводят в другуюсторону. Глядя поверх голов, Дэви разыскивал глазами девушку, оставшуюся водиночестве, но стоило ему завидеть такую, как она с облегчениемулыбалась, устремляясь навстречу студенту, который проталкивался к нейсквозь толчею. Толпа девушек становилась все меньше и меньше, как хризантема, скоторой опадают лепестки, пока не остается один стебель. Наконец Дэвиувидел девушку, к которой никто не подошел: она стояла между двумячемоданами, словно прикованными к ее щиколоткам, стройная, прямая иодинокая. Девушка была в зеленом костюме - жакет она небрежно перебросилачерез руку вместе с плащом, а в другой руке медленно вертела шляпку. Удевушки была очень белая кожа, короткие каштановые волосы, развевавшиесяпо ветру, овальное лицо, тонкий носик и темные вопрошающие глаза. - Онарастерялась в суматохе, но по легкой грусти, окружавшей ее, как ореол,Дэви догадался, что сейчас перед ее глазами развертывается совсемнеизвестная ей жизнь. Потом, то ли стали невесомыми цепи, которые, казалось, приковывали ееноги к чемоданам, то ли девушка вообще обладала способностью без трудаосвобождаться от всего, что ей хоть сколько-нибудь мешало, но она вдруглегко шагнула вперед. Когда девушка наконец заметила подходившего Дэви,грусть исчезла с ее лица и взгляд ее стал сдержанно серьезным. - Скажите, вы не Виктория Уоллис? - Да, - не сразу ответила она. - Я - Дэвид Мэллори. Ваш дедушка просил меня встретить вас и привезти кнему. Это ваши вещи? Девушка быстро вскинула на него глаза, в которых мелькнула тревога инастороженность. - Он нездоров? - Совершенно здоров. - Дэви заколебался, почуяв в девушке способностьсквозь все уловки видеть правду. - Просто он занят в мастерской. Ее "а-а" прозвучало очень тихо; она взглянула в сторону зала ожидания,словно все еще надеялась увидеть почтенного старого джентльмена, спешащегоей навстречу с протянутыми руками, ласковыми приветствиями и извинениями.Очевидно, девушка понятия не имела о том, что за человек ее дед, и онаказалась Дэви тем более беззащитной, потому что была наделена быстройпроницательностью. - Такая уж у него работа, - пояснил Дэви. - Это ведь не просто радизаработка. Она снова повернулась к нему: - Вы у него служите? - Нет, я кончаю инженерный факультет. Но мы бываем у него каждый день. - Мы? - спросила она с мимолетным любопытством, которое тотчас жеугасло: Дэви ничуть не интересовал ее. Вики опять взглянула в сторону залаожидания. - Мой брат, сестра и я. Ваш дедушка сделал нам столько добра, когда мыбыли детьми и убежали с фермы. Знаете что, давайте поедем. Можно проехатьпо университетскому городку. Хотите? - Мне все равно. Маленькая тоненькая нарядная девушка с ярко накрашенным ртом и острымичерными глазками вприпрыжку подбежала к Вики и сунула ей в руки небольшойчемоданчик. Бусы и браслеты позвякивали при каждом ее движении. - Держите, - захлебываясь, проговорила девушка, - это, верно, ваш. Янечаянно перепутала. Извините, ради бога! - Ее маленькая ручка стиснулапальцы Вики. - Слушайте, вы такая душенька! Что бы я без вас делала! Обомне не беспокойтесь. Все очень хорошо. Он _обещал_, понимаете? - Очень рада, - спокойно сказала Вики. Она глядела на девушкусочувственно и приветливо, но Дэви подметил мелькнувшую в ее глазахгрусть, как будто Вики смотрела из полумрака театральной галерки напредставление, вызывавшее в ней тоску по неизведанным чувствам, хотя в тоже время ее забавляли эти бутафорские страсти. - Спасибо за чемодан, -добавила она. - Мне было бы жаль его потерять. Там вещи моей покойнойматери. Маленькая девушка еще раз сверкнула алой улыбкой и засеменила навысоких каблучках к юноше, который, стоя поодаль, неловко переминался сноги на ногу. Вики посмотрела ей вслед, и снова легкая грусть затуманила ее лицо. Ивнезапно Дэви отчетливо представил себе, какая она, эта девушка. Ее будтоозарил невероятно яркий свет контраста с мелкой женской сущностью еесобеседницы, озарил и просветил насквозь. И взор Дэви глубоко проник вдушу, исполненную печальной романтичности, которая уживалась с иронией надсобственными грезами. Дэви видел так же ясно изнутри, как и снаружи, этувысокую спокойную девушку с узкими запястьями без всяких побрякушек илегкой статью мальчика, приготовившегося к уроку фехтования. - Мы сидели рядом в поезде, и она думала, что я тоже еду на бал, -сказала Вики, следя глазами за маленькой девушкой. - У нее и сомнения небыло на этот счет. Она боялась, что ее кавалер сегодня напьется. По еесловам, он ей даже не очень нравится, просто она и думать не может о том,чтобы пропустить бал. Это и вправду так замечательно? - Не знаю. Никогда не бывал на балах. - Неужели? - Вики взглянула на него с внезапным любопытством. - Ну вот,а эта девушка считает, что лучше ничего на свете нет, и когда я сказала,что еду не на танцы, что я не студентка и никогда не училась в колледже,ей сразу захотелось пить и она убежала. Но она не догадывалась об этом,пока я сама не сказала, - добавила Вики, как бы удивляясь про себя тому,что внешность ее оказалась настолько обманчивой. - Должно быть, она неочень-то умна, - сказала Вики и тихонько рассмеялась - не над девушкой, анад собой. Но прежде чем Дэви успел сказать что-нибудь, что положило бы началозадушевному разговору, Вики подхватила один чемодан, оставив ему другой;заметив, как согнулись от тяжести ее хрупкие плечи, Дэви вдруг сноваувидел в ней только слабую, беззащитную девушку. - Куда идти? - спросила Вики. Дэви шагал рядом, украдкой рассматривая ее. Он жалел, что не успелсхватить оба чемодана и доказать ей, что тяжесть, которую она такмужественно несла, для него сущий пустяк. Ему стало не по себе, ибо онугадывал ранимость и скрытое страдание в непринужденной грации еедвижений, в гордой посадке кудрявой головы, в открытом взгляде ее темныхглаз. Дэви шел рядом с ней, плечом касаясь ее плеча, но им владелобезнадежное ощущение, что она, едва успев войти в его жизнь, уже прошламимо, даже не оглянувшись" Спортивный "додж", собранный из сотни разрозненных частей, стоял утротуара, сияя свежей краской, и издали казался даже элегантным благодаряжелтым ободьям колес. Но Дэви, привязывая чемоданы к багажнику, болезненносознавал убожество машины и почти злился за это на девушку. Она ступила наподножку; ее короткие локоны трепетали на ветру, а юбка лениво билась околени. Дэви отвел глаза - слишком уж хороша была Вики в эту минуту. - Да, - кисло протянул он, включая мотор, - "кэнинхем" - вот этамашина. Вы когда-нибудь ездили на "кэнинхеме"? - Это он и есть? Дэви повернулся и пристально поглядел на нее. - Вы что, смеетесь надо мной? - И не думаю, - сказала Вики, удивленная тем, что ее заподозрили внеискренности. - Я ничего не понимаю в машинах. И, по-моему, этозамечательный автомобиль. Разве нет? - Нет, - отрезал Дэви. - Впрочем, тут сойдет и такой, ведь, должнобыть, наш городишко кажется ничтожным по сравнению с тем, откуда выприехали. - Он опять взглянул на нее краешком глаза. - А вы неразыгрываете меня насчет машины? - Да нет же, - спокойно ответила Вики; но это подтверждение обошлосьему дорогой ценой - ее внимание отвлеклось, а это было для него так жеощутимо, как если бы она убрала свою руку из его руки. Он повел машину по Арлингтон-авеню, чтобы все увидели его с этойдевушкой. Всякий раз, когда он переключал скорость, его плечо легонькоприкасалось к ней. Это получалось нечаянно, но Дэви остро чувствовалкаждое прикосновение. А Вики, казалось, вовсе не думала о сидящем рядом сней юноше. - Этот бал будет где-то здесь? - спросила она. - А вам, видно, очень хочется пойти? - Не знаю. Дело не в танцах, а скорее в том, что с этим связано. Дэви покачал головой. - Я давно уже старался представить себе, какая вы, - сказал он. -Изысканная барышня или деловая особа, а может, ни то, ни другое. Я думалоб этом с тех пор, как узнал, что вы приедете. Вики удивленно повернула к нему лицо. - Вы обо мне думали? - А почему бы нет? - Ну, не знаю почему, - призналась она, помолчав. - Вам рассказывал обомне дедушка? - А разве обязательно, чтобы кто-то рассказывал? - Но ведь вы меня совсем не знали. - Вы же писали письма. Вики придержала развевавшиеся у висков кудряшки. - А вы их читали? - Да, - сознался Дэви. - Он мне показывал... не все, но некоторые. Ачто, мне нельзя было их читать? - Не в этом дело, - медленно сказала Вики. - Я писала только для него -вот и все. И его письма значили для меня очень много. Вы... вы их тожечитали? - О нет! - с жаром сказал Дэви, искренне радуясь, что ему не приходитсякривить душой: он понимал, что этой девушке нужно говорить только правду. - Это были чудесные письма, - продолжала она, словно и не слыша егоответа. - Он будто знал, что именно мне нужно написать. - Должен вам сказать, что в нем живут как бы два разных человека. Одинне нуждается ни в ком и ни в чем. Другой, как мне кажется, очень одинок, иименно этот другой человек подобрал в свое время нас, детишек, и писал вамписьма. Но никогда нельзя знать наперед, какой человек возьмет в немсегодня верх. - Вы хотите сказать, что сегодня неудачный день и поэтому он меня невстретил? - спросила Вики. - Не совсем. - Дэви, снова отметив про себя ее проницательность,постарался смягчить ответ. - Он действительно занят. Разве вам никогда неприходилось встречаться с изобретателями? - Нет. - Она даже улыбнулась нелепости этого вопроса. - Никогда. А вы -изобретатель? - Я? - спросил Дэви с неискренним удивлением, но втайне польщенный. - Счего вы взяли? - Вы как-то особенно произнесли это слово. - Может, потому, что, по правде говоря, я хотел бы стать изобретателем,- признался Дэви. - Мы с братом давно уже решили, кем быть, когда станемвзрослыми. Даже не помню, с чего это началось. Наверное, с чтения - мычитали все, что попадалось под руку. Помню, как мы вычитали, что на землекогда-то были сплошные ледники, а потом узнали, что каждые пятьдесят тысячлет наступает ледниковый период... - Неужели это правда? - На этот раз Вики действительно взглянула прямона него. - Так было в прошлом - ледниковый период наступал каждые пятьдесяттысяч лет, - и, по-видимому, так будет всегда. Это происходит благодарясмещению земной оси, и мы решили, что первым нашим великим изобретениембудет способ удержать ось на месте. Дэви чувствовал на себе взгляд ее широко открытых глаз, но не знал,поражена ли она тем, что когда-то двое мальчишек вознамерились изменитьмир, или просто считает, что он шутит над нею. - Конечно, это звучит смешно, - сказал Дэви. - Но мы в самом делеломали над этим голову. Даже придумали, как собрать деньги, заставивкаждую страну внести свою долю... - Ну и что же? - Ну и ничего. Следующий ледниковый период придет своим чередом, а мыбольше не занимались этим, потому что в то время задумали удрать из дому. - С той фермы? - По взгляду Вики, будто увидевшей его впервые, Дэвипонял, что для нее мысль о побеге из дому так же непостижима, как иочередное наступление ледникового периода. Она колебалась, борясь сжеланием задать прямой вопрос. Но когда она все-таки его задала, Дэвипонял: девушка смотрела на него, не видя. - А как же ваши родители? - У нас не было родителей. Мы убежали от дяди. - И вам не было страшно? - Видите ли, на этой ферме мы не оставили ничего хорошего. - Понятно, - кивнула Вики и снова отвернулась, глядя на магазины. - Ивам никогда не приходилось жалеть об этом? - Жалеть? - удивленно переспросил Дэви. - О чем же нам жалеть? Мыдобились всего, чего хотели. - Да, ведь вы учились в университете, - согласилась она. - Ну да, и это тоже. А вы в детстве мечтали стать кем-нибудь? - Нет, - задумчиво сказала она. - Ни о чем определенном не мечтала. О,конечно, мне казалось, что со мной непременно произойдет что-тонеобыкновенное... - В каком роде? - допытывался Дэви. И словно рука, опустившаяся на ееплечо, голос Дэви заставил ее обернуться и взглянуть ему в лицо. Но в свой внутренний мир она все-таки его не впустила. - Даже не знаю точно. Я много читала. Воображала себя героиней каждойкниги. Что случалось с ними, то случалось и со мной. - Вики опять отвелавзгляд в сторону. - Это все - студенческие общежития? - Да, - ответил Дэви. Он вел машину по Фратернити-роу очень медленно,чтобы со стороны казалось, будто они с девушкой увлечены разговором. - Норазве вы не представляли себе, кем вы хотите быть? Вики покачала головой. - Я была всем, чем мне хотелось, - сказала она не сразу. - И мнеказалось, что я так всегда и буду жить на Парамус-авеню, в доме номер 654,играть все в те же игры и читать те же книги всю свою жизнь. И в этойжизни никогда не было войны, никто не слышал об эпидемиях инфлюэнцы, ародители никогда не умирали - разве только в книгах. Когда-то Вики мечтала о златокудром юноше, который подведет ее ксобравшимся в круг юношам и девушкам, всегда вызывавшим у нее восхищение.Их объединял таинственный заговор, паролем у них служили напеваемые безслов мотивы песенок и ходовые шуточки, их улыбки предназначались толькодруг для друга, а к непосвященным - неуклюжим и робким чужакам - ониотносились с холодным презрением. Вики смотрела на них, как завороженная,с жадной тоской. Юноша, которого она ждала, проведет ее в самый центрволшебного круга. Она взглянула на Дэвида Мэллори, сидевшего за рулемрядом с нею. Увидев его на вокзале, она в первую же секунду убедилась, чтоон принадлежит к совсем иному типу молодых людей, и ей захотелось убежать,прежде чем он успеет заявить на нее какие-либо права. Но она осталась наместе и ускользнула от него другим способом. Она отгородила его от себя, асебя от него холодным безразличием, которое в случае его настойчивостимогло превратиться в гнев. Вики глядела на старинные особняки - каждый был украшен гербом илищитом с греческими буквами. Если она когда-либо лелеяла в своемвоображении образ человека, которого могла бы полюбить, то он должен былжить именно на такой улице. Но в эту минуту, проезжая по главной улицесвоих грез, она почему-то чувствовала себя бесконечно несчастной и уже нио чем не могла думать. Точно Золушка, которая поехала на бал и вдругобнаружила, что фея-крестная попросту посмеялась над нею и направила подлинной петляющей дороге, приведшей к двери все той же кухни. Миновав запущенные особняки, они поехали по улице, где было многомагазинов и где кишели толпы студентов, потом свернули на аллею,обсаженную старыми ивами. Теперь они подымались на длинный отлогий холм служайками по обе стороны дороги; здесь дорога кончалась. Несмотря нанепогожий день, на траве виднелись пары; их желтые дождевики казалисьгигантскими лютиками на зеленом фоне травы. - Вон в том здании помещается инженерный факультет, ближе к немуподъехать нельзя, - сказал Дэви, выходя из машины. - Мне придется оставитьвас на минутку: надо узнать, есть ли свободная комната для экзамена.Ничего, что вам придется подождать? - О, ради бога, - еле заметно улыбнулась Вики. Дэви облокотился на дверцу машины, в его глубоких глазах мелькнулосочувствие. - Не беспокойтесь, вам будет здесь хорошо. У меня бездна работы, ноесли я могу быть хоть чем-то полезен, я забегу вечером ненадолго. Выдумали о вашем дедушке, правда? - Отчасти, - сказала она. - Только отчасти? - Да, только. - А о чем же в основном? - В основном? - повторила она и на секунду задумалась. - В основном,кажется, я старалась припомнить, о чем же я когда-то мечтала. Примернотак. Однако, хоть ей и казалось невозможным свести туманные мечты к однойяркой точке, которая выражала бы их сущность, для Дэви это было бы легко.Ибо если бы в тот момент, пока Дэви стоял на подножке машины, Вики, глядявниз, на озеро, рассказала ему, пусть даже в самых общих и уклончивыхвыражениях, о своей смутной, меняющей оттенки и формы мечте, он все равноузнал бы в ней хорошо знакомый образ и, скрывая боль за бесстрастнымвыражением лица, совсем просто сказал бы: - Вы говорите о моем брате, Кене. Сосредоточенно насупив брови, Кен работал в гараже среди едкогоголубого дыма, под завывание мотора грузовой машины. Рылоподобный капотбольшого "мака" был задран вверх, и весь грузовик напоминал дракона сразинутой пастью, который как бы кричал застывшим в дремотемашинам-калекам, что нет смерти для тех, кто не хочет умирать. Сидя вкабине грузовика - в мозгу дракона - Кен убрал ногу с педали. Завываниеперешло в невнятный ропот, потом в виноватое покашливание, но Кен сновадал газ, и мотор издал самый вульгарный ослиный рев. Кен, подобнокоролевскому врачу, прислушивался к реву высочайшей особы с чистопрофессиональным интересом - вот опять заело впускной клапан, а Кен ужеминут десять возился, стараясь его наладить. Кен сидел неподвижно, напряженно глядел прямо перед собой и, казалось,забыл обо всем на свете. Его тонкие светлые волосы свесились на лоб двумягладкими крылышками, доходившими до уголков глаз. Вдруг он резко откинулголову, волосы отлетели назад, и от этого лицо его сразу стало ясным, юнымк вдохновенным. На самом же деле он просто насторожился, напрягая всечувства, кроме зрения. Уши его пытались уловить недостающий стук, ногасквозь толстую подошву ощущала паузу между подачей и искрой, ноздривтягивали запах невоспламененного бензина, а в дрожи, сотрясавшей машину,он различал синкопированную неровность: вместо четырех - три биения ипауза. Чуткие пальцы Кена уже знали на ощупь разные части механизма; моторпредставлялся ему как бы близким другом, просившим помощи, и он непременнопоможет ему справиться с бедой. Ржавый блок цилиндров был словнопрозрачной оболочкой, сквозь которую Кен видел происходящую внутри четкуюработу. Кен умел и любил работать руками; в этом смысле его одинаковоувлекали мотор грузовика или сложнейший прибор для научного исследования.Быть инженером для Кена означало - сооружать. Пусть теоретики вроде Дэвизанимаются всякими догмами и доктринами науки, Кена интересовало лишь то,что можно потрогать: только осязаемые результаты научного труда имели длянего смысл. В такой работе, слава богу, не было соперничества, ничто незаставляло Кена в тысячный раз доказывать, что он самый ловкий, самыйпроворный и самый сильный, и не приходилось лезть вон из кожи, чтобывыполнять опрометчивые обещания, срывавшиеся с его языка прежде, чемблагоразумие успевало сомкнуть ему рот. Только среди людей он становился пленником своего слова, и каждый раз,когда это случалось, он переживал тайные муки, скрывая их под внешнимспокойствием. В таких случаях бывало похоже, будто он, спасаясь от преследования,бежит вверх по лестнице в высокой башне, останавливается на каждойплощадке, чтобы захлопнуть и запереть за собою дверь, а, добежав до верха,неизменно оказывается в ловушке, и уже ничего не остается, как промчатьсячерез верхнюю комнату башни к балкону, прокричать оттуда последниевызывающие слова и броситься вниз, не зная, упадет ли он на копну сена илина груду камней. Однако Кен всегда бывал вознагражден за пережитые мучения. Когда,пробыв под водой намного дольше других мальчишек, он выныривал наповерхность пруда, восхищение в глазах окружающих действовало на егоготовое выпрыгнуть из груди сердце как успокаивающее лекарство. Когда,играя в бейсбол, Кен в последнем пробеге тяжелой битой отбивал мяч, онсознавал, что Дэви и другие игроки команды всецело полагаются на него. Онбыл тем, от кого ждали чуда; и за это доверие, за эту сердечность Кен вподобные моменты так любил своих товарищей, что готов был умереть радиних. В бейсбол удавалось играть редко, плавать - тоже редко, так как наферме у мальчиков было по горло работы, но, что бы ни делал Кен, во всемучаствовал Дэви, его неизменный спутник и товарищ. Так хотелось Дэви, да иКену было спокойнее, когда он знал, что малыш где-то рядом, что он тащитсяза ним по пятам, подгоняя его и подбадривая напоминаниями о свершенныхпрежде чудесах. "Давай, давай, Кен!" - и Кену дышалось легче под этотпронзительный крик, в котором звучала несокрушимая вера в него. Человек, пользующийся всеобщей любовью, как Кен, должен очень любитьлюдей, но Кен никогда не задумывался над тем, за что, собственно, еголюбят, - он принимал это как должное. Впрочем, часто он не знал, какизбавиться от прилипчивого внимания людей, принявших простую вежливость запроявление особой симпатии. Так бывало с очередной девушкой, котораянеизбежно становилась для Кена обузой, или с каким-нибудь студентом,навязывающим свою ненужную дружбу, ибо Кен не нуждался ни в каких друзьях,кроме Марго и Дэви. Остальные были нужны ему лишь для развлечения, итолько от него зависело прекратить любое развлечение, когда оно теряло вего глазах интерес. Когда Кена чересчур одолевали люди, он бросался к любимой работе, к ееосвежающему бесстрастию и с головой погружался в прохладные глубины, гдецарило мирное спокойствие. Но потом наступал момент, когда Кеномовладевало беспокойство; тогда он бросал инструменты, шел на пляж и,отирая брызги с лица, выжидательно улыбался юношам и девушкам, стараясьопределить, кто приветствует его громче и радостнее других, ибо тот, ктобольше всех ему радовался, мог заполучить его - на время, конечно. Ощутив еле уловимое изменение в ритмичном постукивании мотора, Кеноблегченно вздохнул: наконец заработал и четвертый цилиндр. Он как разсобирался выключить зажигание, когда Дэви въехал в гараж. Дэви всегдаездил очень быстро, когда бывал один; легкая низкая машина молниеносноописала узкий полукруг по булыжной мостовой и, аккуратно вкатившись воткрытые двери, остановилась в нескольких футах от грузовика. Не поворачивая головы, Кен спросил: - Ну и что она собой представляет? - Кто? Кен пристально взглянул на брата сверху вниз. - Уоллисовская внучка. - Да так, ничего себе, - небрежно бросил Дэви. Кен отвернулся, снова принявшись за работу. - Хорошенькая? - Она почти ребенок. Слушай, Кен, тебе еще много осталось? К вечерукончишь? - Какой черт к вечеру! Я уже кончил. - Кен выключил зажигание и ловкоспрыгнул вниз. - Я привел в порядок "бьюик", андерсеновский "Гудзон" и вотэто. - Не может быть! - Вот, представь себе! - засмеялся Кен. - Дело в том, что вечером уменя свиданье с Алисой. - С Алисой? Я думал, у тебя с ней все кончено. А как же завтрашнийэкзамен? - А что? Если мы знаем недостаточно, чтобы выдержать хоть сейчас,значит нам уж ничто не поможет. Да ведь ты и не собирался заниматься. - Именно собирался. - Ты же говорил, что будешь возиться со своим радио до половиныодиннадцатого. - Я думал, ты раньше не кончишь работу. - Да не все ли равно? Я поскорее отделаюсь от Алисы и к этому временибуду дома. - Так я тебе и поверил! Ей-богу, ты ведешь себя, как набитый дурак. Тыже знаешь, что от этого экзамена зависит не только получение степени, а всто раз более важные вещи. Да разве у тебя есть сейчас время бегать насвиданья? - Времени, может, и нет, но куда мне девать свою энергию? Все утро япротирал штаны в библиотеке и случайно откопал новое решение теоремыПойнтинга. А что касается Алисы, так это я из-за тебя должен тратить нанее время. Ты ушел - и некому было подойти к телефону. - Нечего сваливать на меня! Каждый раз, когда ты бросаешь девушку, онапристает ко мне, чтобы я вернул ей тебя. Как-нибудь сам справляйся сосвоими красотками, я же не навязываю тебе своих. Позвони ей и скажи, чтобудешь занят. - Нет, - упрямо сказал Кен. - Чего ради? Из-за экзамена? Он пролетит,как дым, - мы и не заметим. Вот что я добыл тебе в подарок. - Кен вытащилиз кармана два посеребренных стеклянных баллончика и протянул Дэви. -Лампы с экранирующей сеткой. Одна для дела, другая про запас. Работают,как черти. Я сегодня читал их описание. Дэви поглядел на блестящие электронные лампы, наслаждаясь ощущениемшелковистой поверхности стекла, согревавшегося в его ладони. - А ну тебя, делай, что хочешь. То
