Августовская жара давала себя знать даже в затемненном гараже - Дэвивесь взмок. Он брал маленькие спиральки из медной проволоки зарасплющенный кончик и осторожно опускал их одну за другой в ванночку сбурой дымящейся едкой кислотой. На поверхности вскипали пузырьки, итусклый металл начинал отливать золотисто-красным блеском. Руки у Дэвибыли потные, и каждый раз, когда он вынимал спираль из ванночки, кислотаобжигала кожу на пальцах. Дэви почти не чувствовал боли, но кончики егопальцев стали коричневыми, будто их смазали йодом. Дэви ополоснул последнюю спиральку под струей воды, со свистом бившейиз большого крана, и пошел проверить, нагрелись ли паяльники. И вдруг онпочувствовал, что изнемогает от жары, от острого запаха кислоты, от вялогопламени бунзеновской горелки. В нем накипало раздражение, потому чтострелки часов приближались к половине четвертого, а это было время, когдасилы его иссякали. Но если среди дня все становилось постылым, то по утрам вместе сосвежим, прохладным воздухом в мастерскую снова вливались бодрость инадежды. Только что прибывшие картонные коробки и ящики с оборудованиембыли похожи на рождественские подарки. Оптимизм насыщал утренний воздухвместе с запахами жимолости, клевера и свежескошенного сена; вчерашниенеудачи начисто забывались. Каждый наступающий день обещал быть днем, окотором Дэви и Кен много времени спустя скажут: "Вот когда мыпо-настоящему двинулись Вперед!" В начале каждого рабочего дня Дэви мог яснее всего оценить для себярезультаты чуть заметно подвигавшейся работы. Страстное стремлениепревратить аморфное "ничто" в сложнейшее материальное явление постепенновоплощалось в реальность. И каждый день Дэви испытывал почти чувственноеудовольствие, убеждаясь, что его гибкие пальцы становятся все болеечуткими и разумными. В эти блаженные минуты раннего утра руки тосковали по знакомомуощущению тяжести гаечного ключа, упругой силы паяльной лампы, округлойгладкости проводов собранной накануне схемы. Потом начинался коловоротрабочего дня: утренняя ясность постепенно таяла, исчезало ощущениевремени, исчезало все, кроме бесконечной вереницы мелких проблем,требующих неотложного решения. Но время шло, и мало-помалу вниманиерассеивалось, потребность в передышке становилась все настойчивее, и Дэвивзглядывал на часы. Он никогда не ошибался. Стрелки показывали половинучетвертого. Он оглядывался на Кена, но Кен обычно бывал всецело поглощенсозерцанием гудящей в его руках паяльной лампы - в пламени ее вращалсязародыш электронной трубки. Защитные очки придавали лицу Кена бесстрастнуюнеподвижность; он никогда не прерывал работы, пока ровно в три тридцать нераздавался телефонный звонок. Телефон трезвонил раз, другой, третий - Кентем временем не спеша ставил паяльную лампу, сдвигал на лоб темные очки ивытирал руки о майку, заправленную в бумажные брюки защитного цвета. Итолько приложив трубку к уху, он наконец улыбался и говорил: - Привет,Вики! При первом же звонке Дэви должен был либо выйти наружу покурить, либокак-то заглушить голос брата, пока не кончится этот разговор. И с этойминуты день катился под гору, как лавина. Дэви погружался в беспросветноеуныние, которое становилось еще горше оттого, что он упорно отказывалсядаже самому себе назвать причину своей тоски. В середине дня и работа начинала приводить его в отчаяние - ониспытывал чувства, прямо противоположные обычному утреннему настроению.Его и Кена донимали тысячи непредвиденных трудностей. Когда они работали вуниверситетской лаборатории, для преодоления таких препятствий требовалосьтолько время и терпение. Сейчас же они трудились над своим собственнымизобретением, и, кроме времени и терпения, требовались еще и деньги. Досих пор Кен и Дэви фактически не получали никакого жалованья. Всеотпущенные им деньги ушли на необходимое оборудование. Первую тысячудолларов они истратили за три недели, от второй тысячи осталось меньшеполовины. Дэви с ужасом думал о том, что они сильно недооценили стоимостьсвоих экспериментов, но пока что помалкивал. Он не знал, как отнесется кэтому Кен. И вот, как всегда в середине дня, наступил момент, когда у Дэвипоявилось ощущение, что над ними мрачной тенью повисла неминуемаякатастрофа. "Надо выйти на воздух, - сказал он себе, - и выкуритьсигарету". Он взглянул на часы - было двадцать пять минут четвертого. Он вытер руки о штаны, но не успел повернуться к открытой настежь двериамбара, как Кен неожиданно потушил паяльную лампу и, сдвинув очки почти намакушку, отер рукой пот с лица. - Мы все делаем неправильно, Дэви. По крайней мере я. - Голос его былспокоен, но Дэви почувствовал, что Кен в отчаянии. - Второй раз япросверливаю трубку и заранее тебе говорю - опять ничего не выйдет. - Разве она лопнула? - Нет еще, но лопнет. Она, проклятая, деформируется. - Кен безнадежноразвел руками. - У меня нет ни малейшего желания делать ее, потому что яне очень-то в нее верю. Откуда мы знаем, что расстояние между электродамиправильное? Ни черта мы не знаем! И не говори, что мы все рассчитали.Никакие расчеты не помешают этой трубке разлететься на куски. Через пять минут хозяин Вики, мистер Зейц, пойдет вздремнуть в заднююкомнатку, предоставив лавку и телефон в распоряжение Вики. Через семьминут зазвонит телефон, но с таким же успехом он мог зазвонить и черезтысячу лет, ибо Кен, по-видимому, вовсе не сгорал от нетерпения. - Там еще осталось пиво, - сказал Дэви. - По бутылке нам с тобойнайдется. Давай-ка сделаем перерыв. А потом все обсудим. Сидя на табуретках у рабочего стола Дэви, они пили пиво и молчали. И взадумчивой тишине оба услышали легкое "дзинь", словно кто-то в пустом залетронул самую тонкую струну арфы. Дэви взглянул на Кена; тот непошевелился. Только лицо его стало еще грустнее. И снова в еще незаконченной электронной трубке легонько зазвенела струна, возвещая окатастрофе. Кен уставился на бутылку с пивом, поставил бутылку на стол и втретий раз услышал нежный звон. И тотчас же, словно чтобы не мучить ихбольше, раздался противный глухой треск. Конец. Тонкое бледное лицо Кенаказалось изможденным; он поднял бутылку и чокнулся ею с бутылкой Дэви. - Выпьем за то, что будет впереди, - сказал он. - Ну как, начинать всесначала? - Нет, - неохотно ответил Дэви. - Мы слишком торопимся. Вместо того,чтобы биться над такой сложной трубкой, нам сперва надо было сделатьпробную модель попроще - фотоэлемент с неподвижным электронным лучом,падающим на тыльную сторону сетки. Мы запишем световые характеристикифотоэлемента и отраженного луча. И если между ними действительно естькакое-либо соответствие, то мы можем постепенно, шаг за шагом, дойти и донашей теперешней трубки. - Разумно, - подумав, согласился Кен. - Почему же ты до сих пор молчал? - Должно быть, я вопреки всему надеялся, - ответил Дэви. - А какподумать, сколько мы ухлопали денег... - Черт с ними. Деньги ушли на дело. Дэви бросил на брата быстрый взгляд. - Ты в самом деле не жалеешь о деньгах, Кен? - Ну конечно, зачем ты спрашиваешь? - Я просто хотел убедиться, что мы с тобой думаем одинаково. Мне тоженаплевать на деньги. Для меня процесс работы и есть самоцель. Я ведьдумал, что ты беспокоишься о деньгах, потому и спросил. - Ясно, беспокоюсь. Но потратили мы их правильно. И только по этойпричине ты даже не заикнулся о более простой лампе? - Нет, еще из-за времени. Работа, возможно, займет много месяцев -больше, чем мы рассчитывали. - А куда нам спешить? - Ну, я думал, ты и Вики... - Дэви запнулся. - При чем тут я и Вики? - Я ведь не знаю - у вас могут быть свои планы. Кен нахмурился. - Какие еще планы? Слушай, Дэви... Зазвонил телефон, но Кен не тронулся с места. Ему еще многое хотелосьсказать, но резкие, дребезжащие звонки настойчиво звали его к аппарату.Кен неохотно поднялся и взял трубку. Дэви вышел в открытую дверь. Жаркое послеполуденное солнце накалило булыжную мостовую. Трамвайныерельсы блестели, как прямые застывшие ручейки. Листья на деревьях нешевелились, даже вечно трепещущие тополя и те притихли. - Дэви! - услышал он приглушенный расстоянием голос Кена и медленнообернулся - значит. Вики поручила Кену спросить его о чем-то. - Вики хочетпознакомить тебя с одной девушкой. Поедем сегодня все вместе купаться наЛисье озеро. Ладно? - Нет, - отрезал Дэви. - Ну поедем, будь человеком. Освежимся - и работа пойдет лучше. - Работа и так пойдет. Скажи Вики, что я занят. - Значит, не поедешь? - Кен был озадачен и явно раздосадован. - Нет. Дэви отвернулся и опять стал смотреть на улицу. Видеть Вики для негобыло слишком мучительно, временами он даже ненавидел ее. В последнее времяона стала ему положительно неприятна, по крайней мере Дэви старалсяуверить себя в этом. Когда они с Кеном синими летними вечерамиотправлялись к ней, Дэви каждый раз давал себе слово поглубже упрятатьсвои чувства и держаться по-братски приветливо, но при первом же взглядена ее счастливое лицо ему словно вонзали нож в сердце. Вики всегда бывалаоживлена и светилась внутренней радостью. Она теперь и одевалась, ивыглядела иначе - даже походка ее изменилась, - и трудно было узнать в нейту сдержанную, печальную девушку, которую он не так давно встречал навокзале, хотя уже тогда Дэви знал, что она может быть такой, как сейчас.Ее чуть расширенные глаза, с ожиданием устремлявшиеся на Кена, когда онподнимался по ступенькам веранды, ее радостная, выражавшая нечто болееглубокое, чем просто удовольствие, улыбка - все в ней так беззастенчивоговорило Кену "я тебя люблю", что Дэви становилось не под силу удерживатьна лице свинцовую тяжесть маски дружелюбия. Чувствуя себя чересчур большими неуклюжим, Дэви молча ждал, пока Вики его заметит. В начале лета он иногда ходил гулять вместе с Кеном и Вики. Они сейчасже отдалялись от него и, прильнув друг к Другу, погружались в бесконечнуюбеседу, не предназначенную для посторонних ушей. Стоило кому-нибудьзаговорить с ними, как таинственная беседа тотчас же обрывалась и обатерпеливо ждали, пока нечуткий собеседник отойдет прочь. Они, должно быть,говорили о чем-то очень важном; впрочем, Дэви не раз видел, как ихсерьезность улетучивалась в одно мгновение и они начинали сравнивать длинусвоих ладоней или измеряли шаги, споря, кто из них шагнет шире, а порой,когда Кен, очевидно, принимался дразнить ее, она яростно колотила кулакамипо его бицепсам. Кен смеялся и под конец, наверное, просил пощады, потомучто Вики тоже начинала смеяться. А потом, ласково обхватив обеими ладонямируку, которой только что от нее досталось. Вики вместе с Кеном шла дальше,Дэви догадывался, что она пока что не допускает большей близости, но отэтого ему было не легче, ибо он видел, что Кен никогда еще не был такувлечен. Эти вечерние прогулки не доставляли Дэви никакого удовольствия. Вприсутствии Вики он всегда испытывал неловкость и в конце концов накрепкорешил больше не ходить с ними. Он уже в третий раз отказывался, и, когдаКен повесил трубку и стал рядом с ним в дверях амбара, Дэви почувствовал,что он ждет объяснений. - В чем дело, Дэви? Тебе не нравится Вики? Дэви обернулся, сделав удивленные глаза. - С чего ты взял? - Я ведь все-таки не такой уж идиот. И потом - то, что ты сказал передтем, как зазвонил телефон. - Ничего особенного я не сказал. - Ты очень прозрачно намекнул, что она мешает нашей работе. - Никогда я этого не говорил, Кен. - Ты сказал, что давно уже знаешь, что мы с тобой идем по неверномупути, и ты сказал, что не хотел говорить об этом, так как Вики, вероятно,будет недовольна, если работа затянется. - Ты меня не так понял. Ради бога, брось ты это, Кен, Болтаешь, сам незная что. У тебя все в голове перепуталось. - Нет, это у тебя все перепуталось. Ты очень странно ведешь себяпоследние две недели. - Кен заколебался. - Ты на меня за что-нибудьсердишься? Дэви поглядел на свои руки. - Нет, - сказал он с расстановкой, - мне не за что на тебя сердиться.Ты тут ни при чем. - А кто же? Марго? - Нет. - Ну кто же, черт тебя дери?! Дэви поднял голову. - Никто, - сказал он, твердо решив поверить в это. - Все дело просто вработе. - А если мы наладим работу, все опять будет хорошо? - Конечно, - сказал Дэви, входя в гараж. - Все будет хорошо. За ужином Дэви молчал, а Кен ушел сейчас же после того, как они вымылипосуду. Дневной свет начинал еле заметно меркнуть, хотя небо еще непотеряло прозрачной голубизны. На западе высоко над горизонтом протянуласьдлинная гряда облаков, похожая на изумленно приподнятую бровь над огромнымзолотым глазом, заглядывавшим за край земли. Марго пришла поздно, усталая, побледневшая - в городе сегодня былоособенно жарко. Лицо ее с чуть выступавшими скулами стало как будто ещетоньше, изогнутые губы были крепко сжаты. Она ходила по кухне босиком, врасстегнутом ситцевом платье. Наконец она уселась напротив Дэви с каким-тошитьем в руках. - Ты сегодня никуда не уходишь? - спросил Дэви. - Нет, - кратко ответила Марго. Дэви поднял на нее глаза. Его смуглое лицо стало задумчивым. - Скажи, Марго, - заговорил он, - что чувствуют хорошенькие девушки?Мне просто интересно. Целый день на тебя смотрят мужчины, и ты отличнопонимаешь, как они смотрят. Ты ощущаешь их взгляды? Марго не улыбнулась и не подняла своих серых, слегка раскосых глаз. Онаотбросила со лба прядь волос и продолжала шить. Сейчас она казалась совсемдевочкой - такой, какой была на ферме десять лет назад. - Как тебе сказать, - не сразу ответила она. - Мне не бывает неловкопод мужским взглядом, если ты это имеешь в виду. И взгляды эти на себе яощущаю не больше, чем ты. А что чувствуют в таких случаях мужчины? - Нет, серьезно. Марго! Ты же знаешь, что я хочу сказать. Человек идетпо улице и видит девушку. Одна секунда - и она проходит мимо, но онуспевает рассмотреть ее лицо, ее фигуру - все. - Ну, а девушки, по-твоему, слепые, что ли? - Ты хочешь сказать, что они поступают так же? - Да, а что ж тут такого? - Ты хочешь меня убедить, что, глядя на мужчину, женщина видит сквозьодежду? - Разве это не естественно? - И у нее при этом такие же мысли, что и у мужчины? - настаивал Дэви. Марго рассмеялась. - Ну, может, не такие определенные, но в общем сводятся к тому же. - Но что же может интересовать девушку, когда она смотрит на мужчину?Кроме лица, конечно. Вопрос Дэви опять рассмешил Марго. - Да я думаю, все. Мне, например, нравится, когда мужчина держитсяпрямо. Иметь широкие плечи и выпуклые бицепсы совсем не обязательно. Ипотом сзади у мужчины не должно быть совсем плоско. - Господи, да как же ты можешь это знать? - Надо _смотреть_ - вот и все. Когда мужчина идет, брюки облегают еготак же, как женщину - юбка. - Дэви приоткрыл рот, и Марго поспешилауспокоить его: - У тебя сзади все в порядке, можешь не беспокоиться. - Неужели _все_ девушки так смотрят на мужчин? - За всех поручиться не могу. Я говорю только о себе. Разве ты знаешь,что у девушек на уме? Вот Кен знает. Как по-твоему, почему он так легкоодерживает победы? - Я никогда не думал об этом, - медленно сказал Дэви. - Но Кен ничегоне знает про тебя и Волрата. Марго впервые за весь разговор опустила свое шитье на колени. - Что же тут знать? - А вот я знаю _тебя_. И всегда знаю, когда у тебя кто-то есть. Кстати,тебе это известно. - Да, пожалуй, - согласилась Марго. Ее серые глаза стали задумчивыми. -Тебе это не очень неприятно, Дэви? - Почему мне может быть неприятно? - удивился Дэви. - Только вот...тебе это не приносит много радости. - Он любит меня, Дэви, по-настоящему любит, только не знает, что с этойлюбовью делать, - сказала она мягко, как говорят о проказах ребенка. - Онсовсем запутался: разрывается между тем, что он чувствует, и тем, что, поего мнению, он должен чувствовать. Знаешь ведь, как относятся к намстуденты с Университетского холма: они считают, что только круглый дуракможет влюбиться в девушку из города. Дуг воображает, будто так жеотносится ко мне, и, уже если говорить всю правду, стесняется знакомитьменя со своими друзьями... Но ты бы видел его дом, Дэви! - с оттенкомудивления в голосе воскликнула Марго. - Люди, у которых уйма денег, такоемножество вещей принимают как должное, что порой это смахивает наребячество. - Где он сегодня? - В Загородном клубе - это одно из мест, куда он меня с собой не берет.Уверяет, будто мне там не понравится. Вот почему я говорю, что он совсемзапутался. Уж лучше бы прямо сказал, что таким, как я, там не место. Иливообще ничего бы не говорил. Но он _оправдывается_, понимаешь, и вдобавокделает вид, точно оказывает мне услугу. Как будто я не отдала бы десятьлет жизни, чтобы посмотреть, какой он внутри, этот клуб! - Погоди-ка, неужели ты хочешь водиться со всякими там Беттингерами,Броками и Квигли? Это же чванные болваны! - Я тоже так думаю, - вздохнула Марго. - Но какие элегантные болваны! Зазвонил телефон; Марго встала и пошла в темную мастерскую. Черезнесколько минут она с сияющим лицом вбежала в кухню, и усталости ее как небывало. - Он сейчас заедет за мной, - сообщила она. - Он повезет тебя туда? - Нет. Он звонил оттуда. Едет домой. Минут через десять будет здесь.Дэви, принеси мне воды, пожалуйста. Надо скорее вымыться. Должно быть, впоследнюю минуту кто-то натянул ему нос. Знаешь что, в один прекрасныйдень этот молодой человек получит такой сюрприз, какой ему не снился завсю его молодую счастливую жизнь, и этим сюрпризом буду я! Марго, надев свое единственное нарядное белое платье, вся светиласьтихой радостью и была так поглощена собой, что даже не обратила вниманияна Дэви, который тоже успел переодеться. На нем была чистая белая рубашкаи отутюженные брюки защитного цвета. Волосы, смоченные водой, были гладкозачесаны, рукава рубашки он аккуратно подвернул выше локтя. За окномсгущались синие сумерки, но в кухне еще не зажигали света. Снаружи загуделгустой переливчатый гудок. Марго быстро повернулась на каблуке, оглядываятемную кухню - не забыто ли что-нибудь. Впрочем, оглянулась Марго толькопо привычке - сейчас она ничего не видела от волнения. У самой двери онавдруг остановилась, почувствовав угрызения совести. - О Дэви, ты знаешь, я бы с радостью взяла тебя с собой, но... - Валяй, - усмехнулся Дэви. - Я тоже сейчас ухожу. Марго уехала, и все звуки в доме стали постепенно затихать, какзатихает хлопанье крыльев вспугнутых с дерева птиц, которые одна за другойснова усаживаются на ветках. Тишина принесла с Собой ощущение одиночества;в первый раз за всю жизнь Дэви почувствовал себя никому не нужным. Онвышел из кухни, хлопнув дверью. Открытый трамвай, покачиваясь, плыл порельсам, как галеон. Дэви вскочил на ступеньку, и вагон, продуваемыйвечерним ветерком, поплыл дальше. Пейдж-парк находился у озера, на окраине города, в конце трамвайнойлинии. Блестящие точки фонарей обозначали изгибы дорожек. На помосте дляоркестра было темно и пусто, а посреди неровной луговины, являвшейсяцентром парка, статуя полковника Захария Армстронга грозила бронзовымкулаком призракам войны Черного сокола [восстание индейцев противамериканцев в 1831 году, возглавляемое вождем по имени "Черный сокол"];впрочем, получалось, что полковник показывает кулак бронзовомумальчику-барабанщику, который в четверти мили от него шагал ему навстречус 1871 года. По ту сторону кобальтово-синего озера, над темнымивисконсинскими берегами, багрово светилась полоска заката, а высоко в небемерцали крохотные огоньки, похожие на миллионы Пейдж-парков; огонькивнушали пребывавшим в самообольщении бледным теням в летних платьицах ирубашках с расстегнутыми воротами, что они познали небесное блаженствобольше, чем кто-либо на земле. Возле киоска с мороженым Дэви встретил знакомого, одного иззавсегдатаев парка; он предложил Дэви пошататься - может, попадетсяпарочка стоящих девчонок. Дэви отрицательно покачал головой. - Та, которую я ищу, не станет ходить в паре. Она будет одна. Ему показалось, что он нашел ее - девушка сидела на скамейке надозером, держа руки на коленях и аккуратно скрестив ноги. Дэви прошел мимо;лицо ее в рамке матово-золотых волос показалось ему матово-серебряным. Нокогда он сел рядом, раздумывая, с чего бы начать разговор, то оказалось,что он знал ее еще тринадцатилетней девчонкой - она жила на той же улице,что и он, в полумиле от гаража. Сначала девушка не слишком обрадоваласьему, но потом, видимо, убедившись, что прекрасный незнакомец не выйдет кней из таинственной ночной тьмы - во всяком случае сегодня, - приняласьболтать о людях, которых Дэви давно забыл или вообще никогда не знал.Помня до малейших подробностей золотые школьные времена, она рассказывалао своих школьных друзьях так, будто Дэви был членом этой компании. Девушкадаже не знала, что с тех пор, как она переехала на другую улицу, Дэви пятьлет проучился в университете, а он не счел нужным сказать ей об этом. Дэви старался не слушать ее болтовню. Он обнял девушку за узенькиеплечи, а она привалилась к нему негнущимся телом и без умолку рассказывалачто-то озеру и постепенно сгущавшейся ночи. Выложив все, что знала,девушка покорно прильнула к нему, притихшая, податливая, и снова сталакрасивой, будто на нее упал волшебный отсвет той девушки, что будет сидетьсовсем одна... На другое утро прохладный, свежий ветерок с солнечных полей принес вмастерскую новые надежды. Вчерашние неудачи были забыты, и оптимизмнасыщал воздух вместе с запахами жимолости, клевера и свежескошенногосена. Сегодняшний день обещал быть тем днем, о котором они с Кеном многовремени спустя скажут: "Вот когда мы по-настоящему двинулись вперед!" Спустя два месяца, октябрьским вечером, Марго стояла одна в большойгостиной Волрата, глядя, как синеют сумерки. В полутьме лицо Марго с чутьраскосыми глазами и тонко очерченными, немного впалыми щеками казалосьнежным и задумчивым. В этот вечерний час северная осень окрашивала всевокруг в сине-голубые тона, исполненные особой грустной прелести, иказалось, отныне никогда уже не будет на земле таких цветов, как красный,золотистый, зеленый, ни одно человеческое существо не улыбнется в этойбесконечной ночи, которая надвигалась так быстро, и на всем свете толькоодна Марго знает эту тайну, поэтому лицо ее стало печальным, а взглядмудрым и проникнутым состраданием. Футах в сорока от нее, в залитой светом, сверкающей кухне Артур -вывезенный из Нью-Йорка дворецкий в белой куртке - готовил коктейли.Наверху, как раз над ее головой, переодевался Дуг. Снаружи в бешеной,пляске, сшибаясь друг с другом, кружились черные листья, в окна билсяканадский ветер, ему отвечало потрескивание дров в камине, слабоосвещавшем комнату. Марго не зажигала свет, убеждая себя, что предпочитаетбыть в полутьме. Уже который месяц она бывала в этом доме, и все-такиздесь ее сковывала неловкость. Она не имела права дотрагиваться до этоймебели, и мебель, казалось, знала это. Но если и здесь Марго чувствовала себя чужой, тогда у нее не былосвоего места на земле, - ведь каждый раз, уходя от Волрата и возвращаясь ксвоей обычной жизни, она как будто с головой ныряла в горьковато-соленуюводу и, задержав дыхание, ждала момента, когда снова почувствует на лицетеплые лучи солнца. Но солнце она так и не видела - встречаясь с Волратом,особенно в его доме, Марго, несмотря на свой легкомысленно веселый вид,всегда испытывала тайные муки. Когда Волрат с небрежной ласковостьюобнимал ее за плечи или крепко прижимал к себе своими крупными руками, он,к удивлению Марго, видимо, и не догадывался, что вместе с желанием в нейпросыпается панический страх. Она еле удерживалась, чтобы не закричать:"Не верю - что во мне может найти такой человек, как ты? Какойпростенькой, некрасивой, сухопарой я, должно быть, кажусь по сравнению ствоими прежними женщинами! Ах, ты, наверно, просто смеешься надо мной!" Когда Марго, бывая в его доме, смотрелась в зеркало, она неизменнопоражалась: вместо бледного испуганного лица и застывшего взгляда онавидела веселую улыбку, сияющие серые глаза и живость в каждом своемдвижении. И когда она начинала презирать себя за лицемерие, когда ейхотелось сорвать с себя маску и признаться в притворстве, она вдругубеждалась, что и улыбка и радость - настоящие; сна не могла бы согнать ихс лица, даже если б хотела. Она любила сильно и страстно, и, если бы неэта пугающая способность смотреть на все происходящее со стороны, она былабы совершенно счастлива. В соседней комнате послышалось звяканье стекла, серебра и кусочков льда- дворецкий ставил на поднос коктейли. Марго, ступая по мягким шкурам,устилавшим пол, прошла через комнату и зажгла свет, чтобы дворецкий неспоткнулся в темноте. Раньше дворецкие всегда казались ей смешнойнелепостью, глупой выдумкой легендарных богачей. Она не решилась бысказать Кену и Дэви, что у Волрата есть настоящий, взаправдашнийдворецкий, - братьям показалось бы странным, что она не смеется над этим.А между тем Артур вовсе не вызывал желания смеяться. В такие минуты, каксейчас, он подавлял Марго своей бесшумной ловкостью и молчаливостью. Онаукрадкой взглядывала на его грубоватое, непроницаемое лицо и ждала, что онвот-вот скажет ей вполголоса: "На вас грошовое, совсем не подходящее кслучаю платьишко, ваша пудра и губная помада - просто смех, да и только,но мы же знаем, вы никогда не жили в Нью-Йорке или в Голливуде, а чудес насвете не бывает. Поглядели б вы, что вы собой представляете по сравнению снастоящими леди, - и самой стало бы смешно". В спальне Дуга висели голливудские фотографии, но не те глянцевитыеоткрытки с портретами кинозвезд, которые может получить каждый, послав вкиностудию десять центов и почтовую марку. Нет, это были обыкновенныелюбительские снимки - Дуг и Норма Ширер возле живой изгороди, Дуг и РодЛа-Рок, прищурившиеся от солнца. Или фотография, снятая во время пикникана приморской даче Алисы Терри: пятнадцать молодых мужчин и женщин стоят вряд, и вид у них чуть смущенный, как у самых обыкновенных людей, но вселица на фотографии настолько знамениты, что неофициальная обстановка втысячу раз усиливает их обаяние. Крайний справа был Джон Гилберт, а слевого края, рядом с Вильмой Бэнки, стоял Дуг Волрат, юный, худощавый,выглядевший совсем мальчиком, потому что он, единственный средиприсутствующих, нахмурил брови. - Ты с _ней_ приехал на пикник? - спросила как-то Марго, указывая наБэнки; она старалась говорить как можно равнодушнее, и от этого голос еестал совсем тоненьким. Дуг приподнялся на локте и ткнул пальцем в другое,не менее красивое лицо на фотографии. - Нет, вот с этой. Она тогда снималась у меня в "Венецианском принце". - У тебя? - изумленно уставилась на него Марго. - Разве эту картинуделал ты? - Я сделал две картины. - Волрат откинулся на подушку, устремив глаза впотолок. - Как только я познакомился с Томми Уинфилдом, я в ту же минутурешил, что мы с ним выстроим киностудию. Ни я, ни он никогда в жизни неставили картин, но это оказалось не таким уж сложным делом. С "Принцем" мысели в лужу, зато "Карнавал" побил все рекорды. - "Карнавал" тоже твоя картина?! - О господи, мое имя было написано на ней большущими буквами. - Волратдобродушно усмехнулся. - Первое время я был там всеобщим посмешищем. Заглаза меня называли "Маленький лорд с золотой сумой". Черт возьми, мнебыло всего двадцать два года - просто сопляк, - но скоро надо мнойперестали смеяться. Знаешь, Том сейчас был бы знаменитым режиссером, еслиб после моего ухода не сбился с пути. - Я помню "Венецианского принца", - медленно сказала Марго; увлекшисьвоспоминаниями о великолепии этой картины, она не заметила, что в рассказео крушении карьеры режиссера Тома прозвучало что-то знакомое. Все люди, скоторыми когда-либо был связан Дуг, почему-то сходили на нет после того,как лишались его поддержки; по его словам выходило так, будто мир восновном населен хрупкими, неустойчивыми людьми, однако до сознанияВолрата, видимо, не доходило, что он до некоторой степени ответственен зато, что его жизненный путь усеян человеческими останками. Но в егоприсутствии Марго захлестывала такая торжествующая радость, что, приди ейв голову эта догадка, она отвергла бы ее с негодованием. Для Марго он былсовершенством и олицетворением всемогущества; одурманенная воспоминаниями,она продолжала: - Боже, как мне нравилась эта картина! Там про то, как... Волрат засмеялся. - Ну уж мне-то, пожалуйста, не рассказывай содержания. Как-никак, ееделал я. - Вдруг он повернул к ней голову, и в глазах его мелькнулинтерес. - А мне говорили, что простой народ не поймет картины! Эти слова ничуть не задели Марго - она слишком любила Дуга. Но вот в гостиную осторожно вплыл позвякивающий поднос, за ним -дворецкий Артур. Через минуту по лестнице быстро сбежал Дуг с той улыбкой,которая ей так нравилась, и внутренний трепет ее сразу исчез. Поправляябелые манжеты, он остановился на нижней ступеньке, сильный, коренастый ибезукоризненно свежий. Он был в отличном настроении и даже потер руки отудовольствия. - Третьего прибора не надо, Артур, - сказал он. - Мне очень жаль, нопроизошло недоразумение. Мистер Торн подъедет позже. - Хорошо ли доехал мистер Торн? - осведомился Артур. - Вряд ли, раз ему пришлось ехать поездом, - засмеялся Дуг и обернулсяк Марго. - В жизни не встречал человека, который так любил бы летать.Лучшего летчика у нас в эскадрилье не было. На земле он - ничто, ноподымите его в воздух или просто заведите речь о самолетах - и в немвспыхивает вдохновение. Ну, теперь на заводе дело пойдет на лад. Артур,мисс Мэллори и я умираем с голоду. Марго никогда не описывала Кену и Дэви столовой, потому что не решаласьрассказывать о подаваемых там кушаньях. Мальчики никогда не видели устрици уж, конечно, не могли представить себе, каковы они, жирные и холодные,под соусом, изготовленным по особому рецепту Артура и имевшим десятьразличных и острых привкусов. И как им объяснить, какой тонкий вкус бываету прозрачного бульона? А эти бифштексы толщиной в два дюйма, нежные, какмасло, розовые, как цветок! Ведь если братьям приходилось есть бифштексы,так только тонкие, как бумага. - Работа у мальчиков идет превосходно, - произнесла она вслух. Голос еебыл негромок, но этими словами она хотела как бы подчеркнуть своюлояльность по отношению к братьям. - Да? Это здорово, - отозвался Дуг. Небрежный тон, каким были сказаныэти слова, заставил Марго поднять на него взгляд, в котором мелькнулосдержанное негодование. Но он продолжал: - Марго, почему бы тебе небросить свой магазин и не поступить ко мне секретаршей? У меня никогда небыло толковой секретарши. А лучше тебя я не найду. Марго почувствовала такое облегчение, такую радость, что чуть нерасплакалась. Значит, Дуг вовсе не бессердечен, он способен думать изаботиться о других. К нему надо относиться, как к слепому, внушала онасебе. Должно быть, позади глаз у него маленькие зеркальца, обращенныевнутрь, так что он никогда не видит ничего, кроме самого себя, разветолько сделает специальное усилие, чтобы поглядеть на внешний мир.Раздражаться, бранить его - так же нелепо, как немедленно исполнять всеего прихоти. - Я подумаю, - неторопливо сказала она, глядя в чашку с кофе. - О чем же тут думать? - Видишь ли, мне нравится моя работа. К тому же там у меня есть виды набудущее. Дуг сжал губы. - А разве со мной у тебя не может быть будущего? У меня еще добрыхсорок лет впереди. - Ведь я не обязательно должна отвечать сразу, правда? - Не представляю себе, почему бы тебе не согласиться сразу. - Резкимдвижением он встал из-за стола. - Я дам тебе вдвое больше, чем тыполучаешь сейчас. - Дело не в деньгах. - А в чем же? - Не знаю. Если б знала, сразу бы дала тебе ответ. - Ответ твой заключается в том, что тебе на меня совершенно наплевать,- со злостью сказал он. - Я тебе нужен только для развлечения. Ладно, ятебе доставлю развлечение. Пошли наверх. - Благодарю, - холодно сказала Марго, не двигаясь с места. - Я сейчасне расположена к такого рода развлечениям. - Черт возьми, ты-то что злишься? Ведь это ты меня обидела, а не ятебя. - Я тебя не обижала. - Ты не сказала "да". - А теперь я и вовсе _не могу_ этого сказать, - отплатила ему Марго. -Даже если б хотела. - Марго, - покаянным тоном произнес Волрат. - Послушай, прости меня.Подумай как следует - вот и все. Ну идем же. Марго молчала. - Ну, пожалуйста. Видишь, я прошу тебя. А то скоро придет Торн. А мненужно еще взять у тебя мерку для платьев, которые я хочу тебе заказать. - Спасибо, но я вполне обойдусь своими собственными платьями. - Новые будут гораздо лучше. - Я не могу себе этого позволить. - Ах, черт, ну я вычту из твоего жалованья. Прошу тебя, Марго. Марго подняла глаза и вдруг увидела Дуга таким, как он есть, - безголливудских фотографий, без роскошного дома, без слуг, машины и этихизысканных блюд, - просто коренастого, пахнущего чистотой и свежестьюмужчину с умоляющими и виноватыми серыми глазами. Марго чуть заметноулыбнулась. Она любила этого мужчину всем сердцем. - Ты глупый, - ласково сказала она. - Ну, хорошо. Когда они снова спустились вниз, Торн ждал их в гостиной. Он поднялсяим навстречу с несколько растерянным видом. Это был высокий худой человеклет под сорок, черноволосый, краснолицый, с черным шнурочком усов на верх"ней губе и впалыми щеками. Туго натянутая кожа его лица была вся в буграхи рубцах, словно его когда-то исхлестали кнутом до неузнаваемости.Запавшие глаза, обведенные темными нездоровыми кругами, казалисьогромными. Если бы не большие рабочие руки, Торна, одетого в элегантный,заграничного покроя костюм из синей шерсти, можно было бы принять заизнуренного работой профессионального танцора. - Здравствуй, человек-птица! - громко воскликнул Дуг, хватая его заруку. - Знакомьтесь, Марго, это Мэлвин Джайлс Торн, главный инженер моегоавиационного завода и главный виновник его существования. Мэл научилсялетать еще мальчишкой, шестнадцать лет назад, у братьев Райт в Париже и уСантоса Дюмона. Один из первых пришел в эскадрилью и выучил летать всехнас. - Дуг еще раз крепко стиснул руку Торна, потом обнял его за плечи. -Мэл, это мисс Мэллори, которая собирается стать моей секретаршей. - Очень приятно, мисс Мэллори. Вы только, пожалуйста, не верьте этомуболтуну. Мне было двадцать три года, когда я начал летать с Уилбером. А уСантоса Дюмона я работал всего две недели, когда братья Райт вытурили меняв наказание за проступок. Уилбер, знаете ли, был строг, точно монастырскийнастоятель. Голос у Торна был грубоватый, как у всех уроженцев Среднего Запада.Марго заметила, что он застенчив. В этом доме он не знал, куда деватьруки, и ей страстно захотелось, чтобы Дуг обращался с ним как можноласковее, тем более, что у него такой болезненный вид. Странно, удивиласьпро себя Марго, что он, столько лет прожив в такой стране, как Франция,очевидно, совсем не поддался ее чарам. А вот здешние ветераны прошлойвойны до сих пор полны воспоминаний о веселом Париже. - Присаживайся, Мэл, я хочу, чтоб ты на время дал себе передышку, -сказал Дуг. - Мне удалось, наконец, наладить дела на заводе так, как тебехотелось. - _Мне_ хотелось! - Ясно, тебе! Чего ради, по-твоему, я купил завод в этом богом забытомгородишке? Чтобы с твоей помощью заставить американскую авиацию догнатьавиацию всех прочих стран. Торн смущенно засмеялся, лицо его густо покраснело. - Ну, знаешь, если бы я думал, что дело обернется так, я быпорекомендовал тебе десяток других заводов покрупнее. Дуг покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ты выбрал именно этот, еще не зная, заинтересуюсьли я. И тут ты и начнешь. Если в тебе действительно есть то, что я чуюнюхом, так через полтора года мы с тобой будем ворочать крупными делами наБольшой бирже, а еще через полтора переплюнем сразу братьев Райт! Тыбудешь моей ракетой, Мэл. И мы с тобой вместе совершим этот гигантскийвзлет. Первым делом ты переедешь из той комнаты, которую ты здесь снял.Неподалеку продается дом вроде моего. Он будет твоим. Весь этот год у насс тобой будут общий кошелек и общие заботы. Я уже написал в Нью-Йорк, чтобтебе прислали слугу не хуже Артура. - Эй, погоди минутку! - Торн поставил свой бокал. Глаза его лихорадочноблестели. - Я не знаю, что я с ним буду делать, с этим слугой. Денщик вовремя la guerre [война (фр.)] - еще куда ни шло, но лакеи - нет, уволь,ради бога! - Хорошо, я тебе подыщу служанку, - сказал Дуг. - Слушай, дитя мое, тыуже спокойно можешь начать жить сообразно с твоими будущими доходами. Этоочень важно. Может, ты и старше меня на несколько лет, но во всем, чтокасается денег, слушайся меня. Учись быть богатым. Чем ты богаче, темменьше это должно бросаться в глаза, но где-нибудь в петлице пиджакаобязательно должна поблескивать золотая пуговичка, видимая невооруженнымглазом. Дуг увлекся советами. Марго следила за выражением измученного лицаТорна и представляла себе, какое у него сейчас должно быть восхитительноеощущение, - словно он вошел в только что приобретенный сад, окутанныйзолотым мерцающим туманом. И не нужно ничего хватать наспех. Он можетспокойно вдыхать ароматы, ибо рано или
