КНИГА ПЕРВАЯ. БРАТ МОЙ, ВРАГ МОЙ 21 страница

над ним победу, ярко-красная сумочка показалась бы ей вещью совершенно

немыслимой. Но продавец в магазине Марка Кросса уверял, что в Париже уже

носят красные сумочки и что в самом скором времени яркие цвета станут

такими же привычными, как черный, коричневый или беж. Она решила, что

сумка стоимостью в девяносто пять долларов не может вызвать презрительной

усмешки, и купила ее; и когда сумка перешла в ее собственность, то стала

даже ей нравиться. Марго торопливо переложила в нее деньги - больше тысячи

долларов, которые она не успела истратить, губную помаду, пудреницу, пачку

сигарет, зажигалку, несколько безделушек, которые могли, или, вернее,

когда-то обещали пригодиться, и, наконец, свой единственный талисман -

старую любительскую фотографию, изображавшую ее и братьев у дверей гаража.

Какие все они юные на этом снимке и какой у них старомодный вид! Она

стоит посредине и смеется, Кен вскинул голову и скорчил надменную гримасу,

а Дэви - какое серьезное лицо у Дэви! В те времена у них не было ровно

ничего, одни только мечты. Но какие богатые мечты, подумала Марго, для

таких бедных детей! Ну что ж, теперь все сбылось: и она и мальчики получат

то, о чем они всегда мечтали. Марго была так счастлива, что ей хотелось

плакать от счастья - ведь она не могла закричать во весь голос: "Я

счастлива! Я счастлива!" - и выразить хоть малую долю той безумной

радости, которая сейчас бурлила в ней. Снова и снова она повторяла про

себя: "Я добилась! Я добилась!"

Она не могла дождаться, когда же наконец начнется этот полет туда, где

сбудутся все обещания, данные себе и братьям. В Уикершеме она ступит на

землю, неся в руках самые ценные подарки, какие только могло представить

ее воображение, и наиболее ценным из них будет то, что Дуг поможет им

добиться полного успеха. И все это сделала она, та самая девочка, которая

не так давно, стоя ночью на коленях у постели, в нижней юбочке, заменявшей

ей ночную рубашку, исступленно шептала двум жалким, оборванным

мальчуганам: "Только подождите! Наступит время, когда у вас будет все, что

вы хотите, - и я добьюсь этого!"

"И я добилась! - думала Марго. - Я дам все, о чем они мечтали, и даже

больше того!"

И словно для того, чтобы она вконец измучилась от нетерпения, один за

другим начались телефонные звонки - друзья Дуга хотели пожелать ей

счастливого пути. Каждый раз, положив трубку, она устремлялась к двери, и

новый звонок заставлял ее возвращаться. Третий раз она взяла трубку уже со

смехом. На четвертый раз попросили к телефону мистера Волрата. Едва Марго

успела сказать, что его здесь нет, как в трубке послышался взволнованный

голос Карла Бэннермена:

- Я буду говорить с нею, хелло. Центральная! Я буду говорить с нею!

Хелло, это Марго?

- Карл, я не знала, что вы в Нью-Йорке.

- Какой черт в Нью-Йорке! Я все еще тут. Где хозяин?

- Он ждет меня в Уикершеме. Что-нибудь случилось?

- Да вы что, шутите? Слушайте, скажите хоть вы: зачем он это сделал?

- Что именно? Карл, я тороплюсь на самолет.

- Разве вы не знаете, что он продал дело Бэрли? И слова никому не

сказал. Даже не попрощался. Слушайте, я заявил, что хочу работать, но

работы для меня больше нет. Меня выставили, и все. Господи, неужели он не

сделал никаких распоряжений насчет меня?

- Не знаю, Карл.

- Не может быть, чтобы он вам ничего не говорил!

- Уверяю вас, я ничего не знаю. Он и о продаже акций мне ничего не

сказал. Должно быть, он решил это внезапно - позвонил туда, и все. Мне

очень жаль, Карл. Я поговорю с ним.

- Пожалуйста, детка! Я, конечно, куда-нибудь приткнусь, но мне очень

хотелось бы остаться здесь.

Марго казалось, что это говорит какой-то незнакомый, жалкий и

испуганный человек с голосом Карла Бэннермена, и ей вдруг стало грустно.

Впервые она подумала о том, что Карлу уже за пятьдесят, словно возрастом

можно было объяснить то, что с ним происходит.

Грусть не оставляла Марго и когда она спускалась вниз на лифте -

грусть, вызванная каким-то тяжелым предчувствием. Садясь в машину, Марго

была очень задумчива.

Лимузин скользил по Парк-авеню, забитой машинами до отказа, потом по

прямым улицам-ущельям, каждый конец которых упирался в голубое небо,

словно город был выстроен на высоком плато. Затем переправа на пароме и

соленый запах нагретой солнцем воды и бесконечное шоссе, которое

извилистой ниткой тянулось по равнинам Джерси и потом отлого спустилось к

аэродрому в Ньюарке.

Всю дорогу Марго твердила про себя, что она богата, молода и что вся ее

будущая жизнь ясна, как эти дали, простиравшиеся за передним стеклом

большой черной машины. Все, что ее сейчас окружало, было как бы залогом

того, что отныне ее никогда не коснется нужда, и постепенно на душе у нее

становилось легче.

Серебряный трехмоторный самолет с рифлеными боками был готов к отлету,

и шестнадцать пассажиров уже сидели на своих местах. Безошибочное чутье

мгновенно подсказало Марго, что она находится в особом обществе, члены

которого узнают друг друга по невидимым ярлыкам и этикеткам. Идя вслед за

стюардессой по наклонному проходу между креслами. Марго чувствовала на

себе оценивающие взгляды.

Она незаметно улыбнулась, вдруг поняв, что действительность намного

превзошла ее давнюю заветную мечту о том, чтобы продолжить ту незабываемую

поездку с родителями в пульмановском вагоне и совершить путешествие к

счастью, обставленное всеми атрибутами роскоши. Много лет мечта о такой

поездке была для нее олицетворение всего того, к чему она стремилась, - и

вот сбылось даже это, и к тому же в обстановке, далеко превзошедшей все ее

мечты, ибо лететь в этом огромном новом самолете было гораздо романтичнее,

чем ехать в купе любого вагона.

Наконец дверь захлопнулась, и большой "фоккерфорд", описав над

аэродромом круг, взмыл кверху; покрытый дымкой Манхэттен промелькнул внизу

и остался где-то позади - самолет, кружа в воздухе, устремился на запад, в

ясную летнюю голубизну. Марго села поудобнее, восхищаясь мощным самолетом,

- жаль, что его делал не Дуг. "Вот чем ему следовало бы заняться

по-настоящему, - подумала она, решив при случае сказать об этом Дугу. -

Именно в пассажирских, а не скоростных военных самолетах будущее авиации,

- скажет она ему. - И как бы это было кстати для Мэла Торна!"

За час до Филадельфии из левого мотора вдруг вырвался язык голубого

пламени, и самолет вздрогнул; пассажиры привстали, ожидая аварии, но

вскоре снова раздался ровный, монотонный гул мотора, и все опять уселись

на места, - одни переглядывались, другие, делая вид, что они люди бывалые,

даже не поднимали глаз.

Марго снова погрузилась в свои размышления, но характер их сразу

изменился. Мысли ее потекли совсем в другом направлении, как будто от

минутного испуга слетело все внешнее благополучие и остался только мрак,

надвинувшийся на нее после разговора с Карлом Бэннерменом. Ее вдруг

охватило нетерпение, в она стала нервничать.

Она снова подумала о том, что Дугу следует заняться авиазаводом, но

теперь эта мысль приобрела совсем иной оттенок. Непременно надо будет

отвлечь его внимание чем-нибудь в этом роде, как только он согласится

финансировать работу ее братьев. И тогда она уговорит Дуга предать ей пай

и возьмет дело в свои руки. Это же вполне естественно, скажет она Дугу,

она всегда была очень близка с братьями, - кроме того, у нее трезвый,

деловой склад ума. А Дуг пусть занимается авиацией, которая, в конце

концов, интересует его больше всего.

И вдруг нить ее мыслей оборвалась, их разметал и вытеснил нарастающий

страх: а что если Дуг уже встретился с Дэви и Кеном и в эту минуту

разговаривает с ними без ее участия? Тогда между ними непременно вспыхнет

раздор.

Но эту нетерпеливую тревогу заслонила собой еще более страшная мысль:

Дуг может оказаться очень опасным для братьев. Рано или поздно он поступит

с ними точно так, как с Мэлом Торном и Карлом Бэннерменом. Ничто на свете

его не остановит, и нет никакой возможности предугадать его намерения. И

Марго волей-неволей пришлось наконец признать истину, от которой она все

эти годы довольно успешно пряталась: Дуг - чрезвычайно опасный человек.

Тревога жгла ее все сильнее и превратилась в панику. Ей так страстно

хотелось выполнить данное когда-то братьям обещание, что она нарочно

закрывала глаза на то, какую цену потребует с них за это Дуг. Ничто не

могло колебать ее любви к Дугу - она была слишком предана ему, несмотря на

все его недостатки; она даже позволяла себе поверить в то, что при ее

посредничестве он и ее братья через несколько лет смогут работать в

дружном единении. Положим, Кена или Дэви не так легко раздавить, как Мэла

или Карла, но она даже не станет уверять себя, будто они смогут выстоять

против Дуга, если его хищные интересы и безжалостная воля двинутся на них,

как колесница бога Кришну. Никто не мог устоять против Дуга, никто, думала

Марго со все возрастающим страхом.

Если Дуг прилетел в Уикершем еще утром, то, быть может, в эту минуту

между ними происходит ссора. Она почти явственно слышала ожесточенные

голоса, язвительные упреки, презрительные слова и злобные обвинения.

"Скорей, - шептала она скрытому от нее глухой перегородкой пилоту. - Ради

бога, скорей!" А самолет скользил в небе по невидимому спиральному спуску,

снижаясь над окраиной Питтсбурга, который сверху казался распростертой на

земле грозовой тучей.

Марго, взволнованная, вышла из самолета. Ей не сиделось на месте. Ее

одолевало искушение разыскать телефон и позвонить в Уикершем, но она

отвергла эту мысль, боясь опоздать на самолет. Когда пилот дал сигнал к

посадке, она первая взбежала по лесенке. Через двадцать минут после вылета

из Питтсбурга левый-мотор опять взревел, как в тот раз, потом снова утих,

но это затишье было обманчивым, так как вдруг из него трижды, одна за

другой, вылетели струи пламени.

И наконец, через какую-то долю секунды, показавшуюся вечностью, мотор

оторвался от крыла и медленно, как бывает во сне, рухнул вниз, а по

широкому лонжерону поползли неровные языки желтого огня. Самолет

накренился вправо и с минуту летел на боку, - Марго соскользнула со своего

места в проход, думая только о том, что платье ее будет наверняка

испорчено. Потом самолет выпрямился и тут же круто пошел вниз; пассажиры,

сбившись в кучу, покатились по проходу и сгрудились у двери кабины пилота.

"Как мы, должно быть, смешно выглядим", - мелькнуло в голове Марго. Она

лежала на куче барахтавшихся тел, все еще сжимая в руке сумочку. Она

мельком увидела пронесшееся мимо иллюминатора облако - это было похоже на

отвесный спуск лифта с неба на землю...

С удивительной ясностью, как бы со стороны, она поняла, что ей

становится жаль себя - где-то в животе у нее нарастала боль, не слишком

острая, не быстро перешедшая в леденящую тоску, какой она еще никогда не

знала. Через несколько секунд она, вероятно, умрет - невозможно поверить,

но это жестокая правда. Она не могла шевельнуться: ощущение отвесного

падения парализовало ее, и она впервые осознала, что вокруг нее раздаются

крики, плач и проклятия. Слава богу, подумала она, среди пассажиров нет

детей, и неожиданно почувствовала досаду на тех, кто копошился под нею.

Тише, хотелось ей крикнуть, мы все в одинаковом положении. Никому не

выбраться отсюда! Внезапно из глаз ее хлынули слезы, потому что она не

хотела умирать. О боже, это, наверно, будет так больно! Бедный Кен...

бедный, бедный Кен!

Фермер застыл на месте, глядя на падающий серебряный факел, и первая

мысль, пришедшая ему в голову, была о том, что самолет рухнет на его

кукурузное поле. Будь она проклята, эта засуха, - огонь пожрет все в одну

минуту: целый год работы - и вот прошлогодние сбережения вспыхнут и сгорят

дотла, как кусок старой, пожелтевшей газеты, годами валявшейся на жарком

чердаке. Ну что же, по крайней мере он подаст в суд на авиакомпанию. Хоть

чем-нибудь донять этих разъевшихся сволочей!

Раздался удар, еще более громкий, чем он ожидал, и, что было особенно

страшно, послышался треск, будто какой-то великан крушил все вокруг.

Фермер оцепенел, ожидая, что сухие кукурузные стебли вот-вот поглотит

надвигающийся вал огня. Но, должно быть, самолет рухнул где-то дальше,

наверно, среди холмов. Ну, спасибо хоть за это - и тут фермер неожиданно

почувствовал прилив горького разочарования. Только сейчас он осознал, что

всю свою жизнь ждал и надеялся на какую-нибудь ужасную катастрофу, которая

разразится над ним, уничтожит все его неудачи, ошибки, вечный поток

несчастий, тоску, а заодно и его самого. "А, будь оно все проклято!" -

снова и снова повторял он, почти не сознавая, что бежит на ферму, где был

телефон, а по щекам его текут слезы.

 

 

Весь первый день после сообщения о катастрофе Дэви прожил словно в

беспокойном сне, окруженный какой-то странной тьмой, сам не понимая, то ли

он среди навязчивого кошмара на короткие мгновения приходит в себя, то ли

временами погружается в забытье, притуплявшее мысли о страшном приговоре,

вынесенном ему нынче днем. И только ужас утраты был реальным.

Этот первый день был нестерпимой пыткой, ибо Дэви все время не

оставляла безумная надежда: вот-вот зазвонит телефон и окажется, что

никакой катастрофы не было, что Марго жива и все так же весела,

жизнерадостна и прелестна, как тогда, когда он видел ее в последний раз.

Он был растерян, потрясен. До этой минуты он всегда жил с ощущением,

что нет пределов тому, что он может достичь в жизни, а окрыляющее сознание

успеха, пришедшее во время последнего опыта, вселяло в него уверенность,

что жизнь всегда будет такой, как сейчас. Ссоры с Кеном объяснялись только

тем, что у них разное представление о наилучшем и вернейшем пути к той

цели, которой они рано или поздно достигнут, и тогда жизнь станет еще

ярче, а все они будут вечно молоды, вечно прекрасны и преисполнены надежд.

И вот впервые он вдруг ясно увидел тот предел, который неизбежно ждет

каждого, несмотря ни на какие успехи.

В гибели Марго не было никакого смысла, эта гибель ничего не

доказывала, ничему не поучала, никому не принесла выгоды, даже не явилась

расплатой, - смерть, нелепая во всех отношениях, кроме того, что это была

смерть. Она подтверждала только один реальный факт - всех впереди ждет

смерть, когда-нибудь неизбежно наступит конец всему.

Как ни тяжело было Дэви, он понимал, что для Кена, который двигался,

точно оглушенный, и только временами через силу делал вид, что занят

работой, ожидание, пока привезут тело Марго, было беспросветным мраком.

Все это утро Дэви придумывал для него какие-то занятия, стараясь создать

видимость, что Кен ему необходим, но пальцы Кена вскоре переставали

двигаться, и он сидел, уставясь куда-то вдаль, с застывшим и изможденным

лицом.

У Дэви дело шло не лучше, работа потеряла в его глазах всякое значение,

хотя он обладал преимуществом, которого был лишен Кен, - после похорон у

него начнется другая жизнь. Вики провела у них всю ночь, и Дэви впервые

видел, как она прикасается к его брату, говорит с ним, держит его руку и

сидит с ним рядом, и не ощущал в себе ревности, за которую ему всегда

бывало так стыдно.

- Никогда еще мы с тобой не были так близки, - сказал ей Дэви, когда

Кен под вечер задремал на диване. Дэви сидел напротив нее у заваленного

бумагами стола; протянув руку, он накрыл ладонью пальцы Вики. - Даже это,

- прошептал он, пожимая ее руку, - даже это сближает нас с тобой больше,

чем все, что было между нами раньше. Я часто говорил себе, что ты не

любила меня, когда я был так сильно в тебя влюблен, и что, когда ты меня

полюбила, я уже был другим. Мне казалось, что мы с тобой шагаем не в ногу.

И я думал, что так и пройду всю жизнь не в ногу с тобой...

- Не много же счастья от такой любви, - заметила Вики.

- Я и не надеялся, что буду счастлив, - сказал Дэви. - Я хотел быть с

тобой на любых условиях. Но сейчас все так, как если бы мы полюбили друг

друга в одно и то же время.

На следующий день он и Кен встретились с Волратом у гробовщика. О том,

чтобы устроить отпевание в доме Волрата, не могло быть и речи, и было

решено сделать это в церкви. То есть решали Дэви и Дуг, Кен не произнес ни

слова. Готовность Дуга во всем советоваться с ними была лишь

замаскированным предложением дружбы, которое Дуг затруднялся высказать

словами; поэтому встреча была большим испытанием для Дэви, который видел,

что Дуг подавляет готовую вырваться мольбу. Расстаться с ним у дверей было

все равно, что повернуться спиной во время разговора. Дэви предложил ему

пойти посидеть с ними в мастерской, и лицо Волрата просветлело; но он тут

же сдержанно отказался, словно повинуясь тайному приказу властной силы,

которая с некоторых пор стала ему ненавистна.

Ночью Кен, оцепеневший от горя, неожиданно разразился припадком ярости.

Он медленно перелистывал составленные Дэви заявки на патенты и вдруг,

стукнув кулаком по пачке бумаг, вскочил со стула с искаженным от отчаяния

лицом.

- На кой черт все это! - выкрикнул он. - На кой черт строить планы и

надеяться, когда все равно ничего не выходит или надежды сбываются так,

что тебе после этого жить не хочется! Все время воображаешь, что если план

грандиозен, а желание достаточно сильно, то уж наверняка не попадешь

впросак. И каждый раз шлепаешься в лужу на потеху людям! И смешнее всего

мы с тобой.

- Почему?

- Потому что вся наша работа, все наши замыслы совершенно бессмысленны.

Даже методы, которым нас учили, - чистая ложь. Мы якобы можем решить любую

проблему, планируя все заранее, проверяя каждый шаг, прежде чем сделать

следующий. А в жизни так никогда не бывает. Все происходит с

бухты-барахты, случайно - и хорошее, и плохое. Человек ни над чем не

властен. Мы воображаем, будто что-то создаем, а к чему все это сводится? И

если нам удается довести работу до конца, то это просто потому, что мы

сами внушаем себе, будто кончили ее. А ведь никакой работе нет конца,

разве что происходит полный крах и остается только плюнуть на нее. Вот как

бывает в жизни: затяжной прыжок в никуда - падаешь, а на лице дурацкая

счастливая ухмылка, потому что думаешь, что все-таки куда-то попадешь. А

как долго длится прыжок? Долю секунды, потом конец - и глупой ухмылке и

всему на свете.

- Слушай, Кен, через несколько недель, через несколько месяцев мы...

- Успокоимся, ты хочешь сказать? - с горечью спросил Кен. - Ты опять

себя обманываешь. На самом деле ты думаешь, что немного погодя мы забудем

эту гнусную правду, которой сейчас заглянули в лицо. Мы опять сможем

погрузиться в мечту так, чтоб падать было удобнее. Но то, что нам

открылось сейчас, - это подлинная действительность, и такой она будет

всегда, хотим мы этого или нет. В жизни человека важна только та минута,

которая уже наступила, но еще не прошла, и кто ею не пользуется сполна,

тот осел.

- Не говори так! - резко остановил его Дэви.

- Ты тоже думаешь, как я, Дэви, только боишься признаться в этом. Ты не

можешь не думать так.

- Это просто паника, Кен, - твердо возразил Дэви. - Хорошо, допусти,

что человек состоит из ощущений и потребностей, но ты забыл об одной не

менее важной вещи - о могучем, сладостном стремлении созидать - все равно

что: идею ли, новую машину, дом, платье или растение, выращенное из

семени, но созидать именно так, как ты замыслил. И когда людей лишают

такой возможности, им чего-то не хватает в жизни, даже если они сами не

вполне понимают, в чем дело. Мне однажды сказал об этом старик, и я

поверил ему, потому что теперь знаю это по себе. И ты тоже знаешь.

- Ты не понимаешь, о чем я говорю, - страдальчески поморщился Кен. -

Меня угнетает то, что, по-видимому, как ни старайся, как ни торопись:

человеческой жизни не хватит, чтобы завершить работу. Бог мой, у меня

просто ноют руки, - выкрикнул он. - У меня просто голова кругом идет -

столько я вижу вещей, которые еще надо сделать. Но мы не успеем. Мы ничего

не успеем!

- Успеем!

- Нет, - в отчаянии сказал Кен. - Ты вот толковал о завтрашнем дне, но

это слишком далекий прицел. Ты сейчас понимаешь, как нелепо надеяться на

завтрашний день?

- Нет, это правильно, Кен. Правильно, несмотря ни на что.

- Для думающей машины - да, - возразил Кен. - Для того, у кого есть

мозг и никаких чувств, никаких эмоций. Но не для человеческого существа. Я

утверждаю это и говорю тебе напрямик; я с этим никогда не смогу

примириться. Наша жизнь слишком коротка, чтобы мы могли получить от нее

хоть какое-то удовлетворение. Если та еще настаиваешь на том, чтобы

выбросить всю нашу работу на свалку и начать сначала, так давай разделимся

сейчас же. Но я тебя предупреждаю, Дэви, я теперь все вижу яснее, чем ты.

Давай держаться нашей прежней линии. Противники наши серьезнее, чем нам

представлялось. Что ж, если мы привлечем Волрата, перевес будет на нашей

стороне. И тогда той кампании из Сан-Франциско против нас не устоять.

Угодно сочетать наши идеи с их идеями? Ладно, пусть они приходят к _нам_,

и _мы_ возьмем у них то, что нам подойдет. Мы можем их заставить. Мы можем

нанять так много лаборантов, что нас никто не обгонит!

- И ты думаешь, мы сможем работать с Волратом?

- А почему бы и нет? Работали же мы с Карлом Бэннерменом, а потом с

Броком...

- И в конце концов порвали с ними обоими. Волрат работал с Мэлом Торном

и Карлом Бэннерменом и превратил их в марионеток. Я боюсь Дуга, Кен. Нам

такие непокладистые еще не попадались.

- Ну, и таких, как мы, тоже не часто встретишь. Дэви, - умоляюще

произнес Кен, - будь со мной малыш! Не бросай меня!

- Кен, ты делаешь ошибку.

- Ты в этом не уверен - я по голосу слышу ты говоришь слова, которым

сам не веришь.

- Только из-за Марго.

- Вот из-за Марго-то я окончательно убедился, что я прав!

Дэви порывисто встал, словно пытаясь спастись от брата.

- Сейчас не время говорить об этом.

- Нет, именно сейчас - Кен схватил Дэви за руку, спеша воспользоваться

тем, что тот заколебался. - Сейчас, пока нет никаких поводов, чтобы снова

впасть в самообман. Сейчас! Ты хочешь бросить меня, Дэви, и мае становится

страшно!

- Я не брошу тебя - мы будем вместе, что бы ни случилось.

- В ту ночь, когда мы удрали с фермы, Дэви, я потерял тебя из виду в

лесу. Потом я услышал плеск и чуть не умер - я почему-то сразу

почувствовал, что сам ты не сможешь выбраться...

- Почему ты думаешь, что я могу это забыть? - медленно спросил Дэви.

Сердце его билось редкими, тяжелыми ударами, дыхание почти остановилось,

словно чья-то рука грубо придавила глубоко скрытый сердечный нерв.

- Дэви, пока я бежал к тебе, я больше всего боялся, что останусь один.

- Сжав кулаки, Кен умолк, потом крикнул: - Дэви, никогда больше не

заставляй меня испытывать этот страх!

Дэви медленно опустился на стул, стискивая и разжимая пальцы. Бремя

горечи было слишком тяжким, и он сам не узнал своего голоса, мертвого и

тусклого.

- Хорошо, Кен, пусть все будет по-твоему.

...Гроб прибыл с ночным поездом; Дэви вместе с Кеном и Дугом ожидал его

на вокзале. В ту секунду, когда длинный блестящий ящик спускали вниз из

товарного вагона, смерть Марго стала для Дэви достоверной реальностью, от

которой уже не спрячешься, сколько ни отводи глаза. Фоторепортеры озаряли

вспышками душную, клейкую темноту. Вики не отходила от Дэви, обеими руками

держа его руку, и даже сейчас, стоя с низко опущенной головой, он

чувствовал страстную потребность в ней, в ее жизнеутверждающей теплоте.

Гроб поставили на катафалк; Дуг сказал, что похороны назначены на

одиннадцать часов утра, и ушел. Дэви, Вики и севший с ними Кен поехали

домой; все трое точно оцепенели от изнеможения. Кен сразу же бросился на

постель и в ту же минуту заснул, словно лишился сознания. Дэви вышел в

темную контору и с трудом разглядел сидевшую на диване Вики.

Он стал возле нее на колени и зарылся лицом в ее платье.

- Я останусь с тобой на всю ночь, - проговорила она, гладя его по

голове.

На другое утро в церкви, где в этот день предполагали венчаться Дэви и

Вики, шла заупокойная служба по Марго. С разрешения Дуга отпевание было

отложено на десять минут, до прибытия губернатора. Нью-йоркские друзья

Дуга телеграфировали, что приедут на похороны с чикагским поездом в 10:48

утра, но поезд опоздал на несколько минут.

О катастрофе, происшедшей уже три дня назад, газеты писали как о

национальном бедствии, и со вчерашнего вечера Дуг был прощен. Уикершем

принял это трагическое событие чрезвычайно близко к сердцу - среди

заполнившей церковные скамьи толпы никому не известных людей бросались в

глаза несколько политических деятелей, которые после строгого отбора на

специальных собраниях двух главенствующих партий были делегированы на

похороны в знак уважения к одному из виднейших граждан штата. Дуг публично

утвердил свое гражданство, выразив настойчивое желание, чтобы Марго была

похоронена в Уикершеме, хотя Дэви почувствовал в этом жесте скрытый смысл

- ему казалось, что Дугом движет упрямое желание хоть в чем-то одержать

победу над смертью, дав возможность Марго закончить начатое путешествие.

Даже в полутемной ризнице, наедине с молодыми людьми. Дуг сохранил

властные манеры. Пришел Нортон Уоллис - его попросил об этом Дэви. Он сел,

взяв Вики за руку, но держался отчужденно.

До начала службы явились какие-то докучливые люди, очевидно, питавшие

самые добрые намерения, они пожимали руку Волрату и невнятно бормотали

соболезнования Дуг представлял Дэви и Кена то как своих шуринов, то как

братьев Марго и очень часто - без тени смущения - как своих братьев. Ему,

вероятно, казалось, будто он ведет себя с выдержкой и достоинством, но

глаза на этом бесстрастном лице были глазами потрясенного ребенка, а

учтивые слова благодарности он произносил словно в трансе. Оглянувшись,

Дэви поразился тем, какими юными выглядели Кен и Вики - как испуганные

дети в черной одежде, потихоньку взятой у старших.

Никому не известные люди вереницей потянулись через полуоткрытые двери

к церковным скамьям. У них были напряженные лица и вытаращенные глаза, они

шли на цыпочках и переговаривались торжественным шепотом. Дэви заметил

несколько знакомых лиц - это были девушки из универсального магазина, где

работала Марго, и даже несколько завсегдатаев Пэйдж-парка, на сей раз

надевших крахмальные воротнички и темные костюмы.

Вдруг из этой процессии в ризницу хлынул вихрь еле сдерживаемого

возбуждения, светлых красок и непривычного изящества - это приехали с

востока друзья Дуга. Они пожимали ему руки с горячностью, которая казалась

почти наигранной по контрасту с благопристойной сдержанностью людей,

наполнивших церковь. Дэви, Кена и Вики оттерли в сторону, и Дуг стал

главным лицом на похоронах и как бы единственным, кто горевал за Марго. Не

успел он представить братьев своим друзьям, как помощник гробовщика шепнул

ему, что губернатор уже прибыл и сидит на четвертой скамье справа. Дуг

кивнул. Приезжие друзья удалились, и Дуг обернулся к тем, кого считал

своими близкими, но и они отдалились от него, снова став маленькой,

обособленной семьей.

Всю дорогу до кладбища четверо молодых людей ехали в полном молчании.

Нортон Уоллис, извинившись, отправился домой Похоронный обряд оказался

очень недолгим, в расширенных глазах Кена не было слез, и ни разу не