КНИГА ВТОРАЯ. ДЭВИ МЭЛЛОРИ 3 страницаблеском и придавали красной комнате смутное сходство с часовней; но самое внушительное впечатление производили стены, обшитые массивными панелями темно-красного ореха, красные кожаные кресла, стоявшие ручка к ручке вокруг длинного темно-красного орехового стола, и жестокая борьба за существование, осторожно проглядывавшая в каждой гравюре Одюбона. Посетителям показывали эту комнату, когда она бывала пуста и воздух в ней стоял неподвижный, тяжелый, мертвенный. Но когда сюда вереницей входила люди, усаживались за длинный стол и наполняли комнату табачным дымом и разговорами о деньгах, она приобретала ярко-красный оттенок и словно заливалась живым горячим румянцем. - У этой комнаты любопытная история, - говорилось посетителям, но рассказанная история была лишь бледным отражением, того, что происходило здесь в последние сорок лет, ибо никто не знал о тех, кто приходил и уходил, о приступах отчаяния, о молящем шепоте и громких проклятиях, свидетелем которых был этот уголок на этом этаже здания. Задолго до того, как здесь был устроен зал заседаний, в этом уголке помещалась контора маленькой электротехнической фирмы, которой руководили два компаньона - Эбнер Джанни, длинный, тощий, нелюдимый человек, начавший свою карьеру в качестве мальчишки-подручного у Эдисона в Менло-парке, и Уолдо Тимон Стюарт, преподававший когда-то физику в Институте Кэйза и с тех пор известный под кличкой Док, маленький, хрупкий, с очень розовой кожей, облысевший уже в тридцать лет. Почти целое, десятилетие Эбнер и Док сидели возле Углового окна (тогда еще с простыми, а не цветными стеклами) - каждый за своим заваленным бумагами столом с крышкой на роликах, оба в рубашках с рукавами, подхваченными резинками, и в целлулоидных зеленых козырьках - и управляли довольно скромной фирмой, производившей индукционные катушки и мощные реостаты. В девяностые годы фирма потихоньку преуспевала. Весь штат служащих состоял из сестры Эбнера Коры, цветущей девицы, которая была умна как бес во всем, что касалось цифр. Просиживая целые дни в конторе рядом с Доком, чья большая розовая плешь полностью искупалась жесткими усиками, при улыбке загибавшимися кверху и открывавшими прекрасные ровные зубы, она не замедлила в него влюбиться. Сначала он не обращал на нее никакого внимания. Она же не могла удержаться, чтобы не задеть его мимоходом, коснуться его руки или низко наклониться над его плечом, почти теряя сознание от ощущения его близости. Дока стало это беспокоить все больше и больше. Наконец однажды вечером Кора осталась с ним наедине под предлогом проверки каких-то инвентарных списков; они просмотрели всего две страницы, потом она вдруг захлопнула книгу - терпение ее иссякло. - Ну ладно, Док, - сказала она. Голос у нее был злой, но ее трясла дрожь. - Как нам с вами быть дальше? - Нам с _вами_? - спросил он так, словно боялся услышать какое-то чудовищное обвинение. - Вам и мне, - многозначительно произнесла Кора. - Вам и _мне_? - растерянно переспросил он. - Да, вам и мне. Вы же знаете, как я к вам отношусь. - Я... - неуверенно произнес Док. Лицо его стало малиновым. - Что - я? - крикнула на него Кора. Вконец разъяренная, она притянула его к себе, поцеловала в губы, потом толкнула в мягкое кресло, стоявшее под третьим окном, и села к нему на колени. Они ушли из конторы довольно нескоро; Кора успокоилась и словно переродилась. У Дока же был несколько ошеломленный вид. Через три недели они поженились и жили очень счастливо, хотя и остались бездетными. Эбнер Джанни, брат Коры, был в восторге от этого брака. Целых пятнадцать лет у него тянулась связь с худосочной нервной учительницей, которая не соглашалась оставить больную мать, хотя дело кончилось тем, что больная мать, пережила свою дочь. Но к тому времени Эбнер решил, что и холостяком жить неплохо. Так он никогда и не женился. Однажды в ясное майское утро 1905 года, когда оба компаньона сидели за своими столами, в конторе появился представитель министерства морского флота Соединенных Штатов и от имени правительства предложил им сделать некое приспособление для беспроволочного телеграфа. Эбнер заколебался и взглянул на Дока; тот, секунду подумав, ответил, что они согласны. Док знал, что Кора мечтала завести автомобиль, прекрасный, зеленый, с медной отделкой "пирлео" и, если это дело выгорит, он сможет преподнести ей великолепный подарок к десятой годовщине их свадьбы. Кора иногда заглядывала в контору, главным образом чтобы проверить, следует ли новый бухгалтер (по ее настоянию это был мужчина) заведенной ею системе. Заказ морского министерства был выполнен с успехом. За ним посыпались новые заказы; фирма начала расти и решила занять нижний этаж, как только удастся вынудить агентство по найму и фирму, занимающуюся производством клеенки, подыскать себе другое помещение. Контора оставалась на прежнем месте до 1914 года - до тех пор, пока доктору Стюарту и мистеру Джанни, преуспевающим дельцам средних лет, не нанесли визита сначала три англичанина, потом четыре француза, а вскоре и три русских, причем один из них был настоящий князь. Каждая из трех делегаций дала фирме заказы, которые подлежали выполнению в трехмесячный срок и превышали ее годовую продукцию на пятьсот процентов. И каждый раз, когда Док любезно соглашался, Эбнер бледнел и начинал заикаться. - Ты что, с ума сошел? - набросился Эбнер на Дока, когда они остались одни. - Разве делать деньги - сумасшествие? - Но ты же хочешь перевернуть все вверх дном, а война, быть может, кончится раньше, чем мы успеем выполнить хоть половину заказов! Док все же настоял на своем и перекупил у компании по производству оконных штор аренду на верхний этаж, куда и перебралась контора. В прежней же конторе разместился склад, которым заведовал Клайд Беттертон, суховатый старик, хромающий от раны, полученной им сорок пять лет назад под Чанселорсвилем. В комнате появились полки и лари, занявшие все стены и пространство между окнами. Все содержалось в образцовом порядке, так как Клайд, ничего не понимавший в радио и электричестве, отлично знал складское дело, которому научился в Пулман-сити, - он был уволен после забастовки и попал в черный список. Тринадцать лет он кое-как перебивался, иногда получая временную работу; потом его нашел Док, пославший тех, кто занес его в черный список, к чертям в пекло. Это было единственный раз, когда Док на глазах у служащих почти лишился языка от бешенства; впрочем, поговаривали, будто Док всегда был радикалом - не то социалистом, не то сторонником Брайана. Кора не скрывала своей гордости за мужа, потому что, повторяла она, нет ничего ужаснее несправедливости. В 1915 году от обилия военных заказов фирма "Стюарт - Джанни" стала расти, как на дрожжах, и заполнила собой все здание. Клайда Беттертона вместе с его кладом вытеснили на другой этаж, а известная нам комната стала прибежищем сборочных столов, за которыми девушки собирали радиоприемники для британского правительства. Хихиканье и вздохи раздавались в этой комнате каждый раз, когда с инспекционным визитом являлся молодой английский офицер, который, несмотря на кавалерийские сапоги, бриджи и офицерский щегольской стек, был на самом деле инженером из Манчестера. Кора, уже седовласая дама, любившая тратить деньги на туалеты и разъезжать на новом "пирс-эрроу", которым управлял шофер, тоже находила офицера очень милым и не раз говорила ему, что он напоминает ее мужа в молодости. Так как Док к тому времени нажил солидное брюшко и совершенно облысел, молодому инженеру не слишком льстило такое сравнение и он не преминул при случае сказать Коре, что дома его ждет невеста. Прошла целая минута, прежде чем Кора сообразила, до чего неправильно ее поняли, - ведь она относилась к мальчику только как к славному племяннику или вроде того! Она долго смеялась и со смехом рассказала об этом Доку. В 1916 году фирма превратилась в акционерное общество; вскоре Эбнер, в пятьдесят пять лет выглядевший на двадцать лет старше, отошел в лучший мир, оставив горько оплакивавшую его Кору своей единственной наследницей. Док дожил до 1922 года, успев организовать новое отделение фирмы, выпускавшее только радиовещательные приемники - "Кор - Док", так он назвал этот приемник. Кора, кругленькая пятидесятишестилетняя вдова, меняла одного управляющего за другим, пока, наконец, не нашла подходящего человека, которому дала десять процентов акций. Должно быть, он оказался настолько дельным, что через три года, в 1925 году, потребовал еще тридцать процентов; Кора договорилась с ним о двадцати, втайне удивляясь, что так дешево отделалась. В тот год уборные, расположенные возле известной нам комнаты на третьем этаже, были перенесены в другое помещение вместе со всем безымянным творчеством, запечатленным карандашом на мраморной облицовке, а сюда переехала бухгалтерия со своим стуком и трескотней. В 1927 году началось объединение крупных радиокомпаний; Кора делала вид, будто недовольна этим, на самом же деле была в восторге от того, что сможет прибавить лишние двенадцать процентов к пятнадцати миллионам в ценных бумагах. Тем не менее она сохранила в душе нежность к некой комнате, где когда-то пережила то, что вспоминалось ей теперь, как необычайно романтическое ухаживание, поэтому бухгалтеров перевели куда-то еще, а здесь был устроен зал заседаний, который Кора обставила сама. Том Констэбл, маленький, хрупкий, лысый человек лет под сорок, с колючими усиками, которые, когда он улыбался, загибались кверху, в настоящее время пользовался ее доверием до известной степени: он мог распоряжаться ее акциями в мелких делах, но важные решения она всегда оставляла за собой. Том Констэбл, конечно, не Док, но, с другой стороны, она сомневалась согласился ли бы Док финансировать работу над новым изобретением, которую, быть может, придется оплачивать несколько лет, хотя, как убеждал ее Том Констэбл, по логике вещей это и есть будущее всей радиотехники. Американская радиокорпорация, Филадельфийская корпорация и Ассоциация фирм, поставляющих электрооборудование, уже пытаются осуществить у себя такое изобретение, и, если "Стюарт - Джанни" не хочет отставать от других, ей следует тоже заняться этим. Том принялся старательно объяснять, в чем состоит принцип изобретения Мэллори, но Кора ничего не поняла заподозрила, что он и сам понимает не больше ее. Техническая сторона меня не интересует, - сказала Кора. Они были одни в зале заседаний. Несмотря на то, что Том регулярно приходил к ней домой каждую пятницу, она не могла преодолеть своей привычки неожиданно "заглядывать" на Завод - разумеется, не для деловых разговоров, а просто, чтобы вручить подарок по случаю дня рождения какого-нибудь служащего или чек для новорожденного ребенка. И визиты ее неизменно кончались тем, что они с Томом оказывались в зале заседаний, ибо Том был достаточно хитер и каждый раз приветствовал ее словами: "Как хорошо, что вы зашли, миссис Стюарт! Мне необходимо посоветоваться с вами..." - Не все ли равно, знаю я, как действует эта штука, или нет, - продолжала Кора. - Ведь я до сих пор так и не знаю, как работает обыкновенное радио. Меня интересует одно - сколько это будет стоить. - Может обойтись в миллион. Главное - мы должны будем решить задолго до того, как запахнет миллионом, намерены мы доводить это дело до конца или нет. Поначалу это обойдется недорого. Братья хотят по десяти тысяч в год каждый и оплату расходов по лаборатории, пока они будут разрабатывать свой принцип. Это не будет жалованьем, понимаете, а только авансом под отчисления, которые будут получать владельцы патента, когда их изобретение начнет приносить доход... - Но до тех пор это все-таки будет жалованьем, - возразила Кора. - Я не хочу сказать, что я против, но это значит, что они поступают к нам на службу. - Не совсем. Мы ведь, собственно, не нанимаем этих мальчиков - мы покупаем акции их компании и заключаем договор на десять лет, дающий нам право контролировать ход работ и затем приобрести патент. Причем мы оговариваем условия продажи, размеры жалованья, дополнительные расходы и так далее. Сюда входит также проверка всех других патентов. У этих молодых людей, кажется, блестящие способности... - Возможно, - перебила Кора. - Я это узнаю, да и вы тоже, когда нам представят результаты их работы. Скажу вам откровенно, меня интересует другой человек - этот Волрат. Мне он нравится. - Вы с ним знакомы? - мгновенно насторожился Констэбл. На него самого Дуг Волрат произвел большое впечатление, но ему не хотелось знакомить его с Корой, пока не выяснятся их официальные взаимоотношения. У Констэбла было инстинктивное предчувствие, что Волрату ничего не стоит ловкими маневрами вытеснить его из фирмы, разве только он не сочтет это нужным. Если Волрат таков, как о нем говорят, то, едва лишь будет заключен договор, он перекинется в какую-нибудь другую область. Нет, не знакома, - ответила Кора - Но я постоянно читаю о нем в газетах. Сначала эта кинофирма, затем история с авиационным заводом. И потом он, кажется, не то победил в авиационных соревнованиях, не то поставил новый рекорд? Вы понимаете, что человек, которому нет еще и тридцати, с недурной внешностью, сумевший нажить такие деньги, безусловно, заслуживает внимания! Если это изобретение интересует его, значит, оно должно интересовать и нас, вот и все, что я могу сказать. - Верно, меня смущает только одно - он их зять. Кора покачала головой. - Если их идея - бред и ему всего-навсего хочется доставить мальчикам удовольствие, он бы просто платил им из своего кармана. Но он поступает иначе. - Вы желаете, чтобы я заключил с ними договор? - Нет, я желаю, чтобы вы послушали, что они будут говорить. Но мысли ее были заняты совсем не тем, хотя она никому не призналась бы в этом. Она вспоминала, что Док взялся за радио прежде всего потому, что надеялся много заработать на этом деле и купить ей к десятой годовщине свадьбы зеленый автомобиль "пирлес". Она обожала Дока за то, что он вспомнил о ее желании. В 1905 году одна новинка - радио - уже принесла им счастье; кто знает, быть может, в 1929 году это новое изобретение тоже окажется для них счастливым номером? Сентиментальность настраивала ее на благожелательный лад, но холодный здравый смысл требовал более точных сведений. Том Констэбл мгновенно угадал причину ее колебаний и, прежде чем она успела что-либо произнести, заявил, что не заикнется о подписании договора пока сам не увидит и не выслушает то, что молодые изобретатели предъявят правлению, и пусть все сообща разберут их работу по косточкам и посмотрят, насколько это серьезно. А там будет видно - сохранит ли он свою уверенность в большом будущем этого изобретения и захочет ли прийти к ней, чтобы убедить и ее. Кора поправила свои превосходно причесанные седые волосы и с удовольствием оглядела комнату, которую так любила. Она ответила, что отношение Тома к этому делу ее вполне устраивает - вполне. Но она не обманулась ни на секунду: Том говорил не о своих опасениях, а читал ее мысли.
Хорошо одетые немолодые люди, собравшиеся в еще по-утреннему прохладном зале заседаний, непринужденно уселись за длинный стол и с удовольствием закурили первые после сытного завтрака сигареты. Они лениво беседовали о том, кто как провел конец недели, о жаре, гольфе, семейных делах, потом несколько оживленнее заговорили о положении на бирже. Лица у них были самые обыденные - интеллигентные, но без признаков одухотворенности. Все они долгое время работали вместе и разговаривали друг с другом полускучающим фамильярным тоном, как члены большой семьи, где жизнь каждого известна другим до мельчайших подробностей. Но когда открывалась дверь, разговоры смолкали и по комнате словно пробегал ток; однако, убедившись, что вошел кто-то из своих, а не автор того изобилующего научными доказательствами технического доклада, который был недоступен пониманию большинства присутствующих, они отворачивались и, чтобы скоротать ожидание, возобновляли бессвязную болтовню. И все же, когда пришедший закрывал за собой дверь, напряженность не проходила, и, хотя никто этого не сознавал, вскоре атмосфера стала наэлектризованной до предела. Наконец красная дверь отворилась и вошли два незнакомых молодых человека. Все головы повернулись и все взгляды устремились на них. И у каждого из ожидавших мелькнула одна и та же, почти возмущенная мысль: "Да ведь это же просто мальчишки!" Недобрая настороженность мгновенно передалась от одного к другому, каждый почувствовал, что его неприязнь разделяют все остальные, и сразу же образовался единый фронт против молодых чужаков, стоявших у порога. Однако члены правления тотчас заметили, что и на них тоже смотрят испытующим, оценивающим взглядом; таким образом, никто не успел еще произнести ни слова, а все предпосылки для войны были уже налицо - иначе говоря, создалась именно та ситуация, которой Дэви боялся больше всего. С самого раннего утра Дэви мучили дурные предчувствия. Задолго до завтрака он был уже тщательно одет. - Ты очень волнуешься, Дэви? - спросила Вики, наливая ему кофе. Она наклонилась над столом, одной рукой придерживая на груди свободный голубой халатик, чтобы не задеть им тарелки. - Ни капельки, - коротко ответил он, прихлебнув кофе, но про себя думал об одном: господи, хоть бы перед заседанием завязался какой-нибудь пустяковый разговор - тогда, быть может, исчезнет этот сухой комок в горле, который не прошел даже от горячего кофе. Больше всего его страшило, что он, очутившись перед целым синклитом солидных, сведущих людей, не сможет выговорить ни слова, а они будут смотреть на него враждебно и насмешливо, потому что уже обнаружили множество пороков в их проекте, не замеченных им и Кеном по неопытности. Вики бросила на него быстрый беспомощно-сочувственный взгляд. Несмотря на всю выдержку Дэви, она тотчас же уловила в его голосе знакомые глухие нотки, но решила смолчать. Вики знала, что Дэви не становится легче, когда он говорит о своих тревогах: он замыкался с ними в темной глубине своей души - так упавший в медвежью яму охотник, притаившись и почти не дыша, прислушивается к дыханию зверя, пока какой-нибудь звук не подскажет ему, куда нанести удар. А потом Дэви выходил из своего душевного затворничества, спокойный, отлично владеющий собой... Вики не могла придумать, чем ему сейчас помочь, и молча страдала за него. Кен ждал Дэви на тротуаре у заводских ворот, почти затерявшись среди потока грузовиков, с грохотом въезжавших и выезжавших из ворот огромного завода, высившегося за его спиной. Кен, как всегда, выглядел безупречно и, как всегда, был полон трепетной внутренней силы, но та электризующая уверенность в себе, которая когда-то заставляла всех оборачиваться ему вслед, теперь исчезла. Раньше среди целого десятка мужчин прежде всего привлекал к себе Кен - и не громким голосом или властным тоном, а особым уверенным поворотом головы, радостным изумлением, постоянно мелькавшим на его тонком лице, прямой осанкой человека, который по первому же знаку готов занять свое место во главе колонны и с улыбкой повести ее за собой на любой подвиг. В нем было нечто такое, что заставляло людей становиться его сторонниками прежде, чем он успевал произнести хоть слово. Теперь же все это исчезло. И без этого Кен показался Дэви каким-то немощным и слабым. - А где Дуг? - спросил Дэви. - Пошел вперед занять место в рядах противника, - слабо усмехнулся Кен. - Он еще по дороге стал изображать из себя "члена правления", ну, мне стало противно, и я решил подождать тебя здесь. - Давно ты ждешь? - спросил Дэви. - Да нет. Минут десять. - И тут Дэви убедился, что Кен - уже не Кен. Настоящий Кен после нескольких минут ожидания перестал бы улыбаться и нахмурился бы; пять минут ожидания - и он, нетерпеливо прищелкивая пальцами, зашагал бы взад и вперед. Десять минут вызывали бы трескучие искры сарказма, но не эту равнодушно-ироническую покорность. Сердце Дэви сжалось - в Кене что-то умерло. И хотя он сам за последние годы во многом дорос до Кена, все же он всегда верил в неиссякаемую волю Кена-вожака, в его способность подчинять себе людей, зная, что в случае чего брат придет ему на выручку. Теперь Дэви понял, что отныне предоставлен самому себе, что Кен надеется на него, как он сам надеялся на Кена все эти годы. Тяжесть этой грустной ответственности Дэви воспринял как свой неизмеримый долг Кену, и этот долг должен быть уплачен. - Как твои нервы? - спросил Кен почти таким же тоном, как спрашивала утром Вики. - Лучше некуда! - солгал Дэви, но, к своему удивлению, тут же понял, что это правда. Внезапно он поверил, что все будет хорошо. Чего, собственно, им бояться? Три года исследований и опытов - солидная почва под ногами. Трудные проблемы, которые еще предстояло решить, могут обескуражить, только если забыть, что он и Кен справлялись с каждой неразрешимой проблемой, возникавшей за годы работы. И если сейчас они еще не нашли кое-каких решений, то, разумеется, со временем найдут. Дэви верил в это, как верил, что впереди еще много лет жизни. В самом худшем случае правление сегодня откажется дать деньги на дальнейшие исследования. Так черт с ним, даст кто-нибудь другой. Их идея уже окрепла и зажила своей собственной жизнью, и никто не может ни погубить ее, ни даже задержать ее развития. Дэви был рад, что на этот раз вместо Кена будет говорить он. Они молча дошли до зала заседаний, но перед дверью Дэви вдруг остановился и, сдвинув брови, взглянул на брата. - Кен, - спросил он, - скажи, ради бога, что с тобой? - Ничего, - ответил Кен, и в его тоскливых глазах мелькнуло удивление. - Я чувствую себя отлично. - Ты меня не проведешь, - не отставал Дэви. - У тебя на лице все написано. Я не могу видеть тебя таким, Кен! Кен был слишком поглощен другим, чтобы говорить о себе. Он попытался проскользнуть к двери. - Нас ведь ждут, - без всякого выражения сказал он. - Ничего, подождут! - воскликнул Дэви, и вдруг ему пришло в голову, что не надо было отнимать первенство у Кена; ведь Кен безвольно уступил только потому, что слишком потрясен смертью Марго и ему все безразлично. Дэви стало стыдно, словно он помогал ограбить брата. Секунду назад Дэви сильнее всего хотелось выступить перед правлением вместо Кена - это принесло бы ему огромное удовлетворение. Сейчас ему еще сильнее хотелось, чтобы Кен стал прежним. - Слушай, Кен, - порывисто сказал он. - Я передумал. Я хочу, чтобы говорил ты. - Я? - Да. Раньше всегда говорил ты и неизменно попадал в самую точку. Зачем нам рисковать теперь? Кен бросил не него острый взгляд. - А ты все-таки волнуешься, малыш? - ласково спросил он. Дэви замялся, подыскивая подходящую ложь. - Мне было бы спокойнее, если б это сделал ты, вот и все. - Не знаю, - сказал Кен. - Я не в форме. Я не подготовлен... - А к чему тут готовиться? Скажи о том, что ты знаешь, как ты всегда говорил. - Не знаю, - очень тихо повторил Кен. - Я... - Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести нелегкие слова. - Должно быть, я уже в это не верю. Должно быть, я перестал верить, что это величайшая идея в мире и что из нее будет толк. А защищать то, во что не веришь, - ведь это жульничество. - Но ты не можешь не верить! - горячо возразил Дэви. - Ведь прибор не изменился. Данные, что мы собрали, не изменились. Факты остаются фактами, хочешь ты этого или нет. Вспомни, был у нас хоть один опыт, когда бы мы обманывали себя или подтасовывали данные, стараясь доказать, что результат лучше, чем он был на самом деле? - Нет, - медленно покачал головой Кен. - Тогда что же случилось? - Ничего. Не знаю. Просто у меня такое чувство и я - чего не могу с собой поделать. - Ну, давай же, давай, Кен, - убеждал его Дэви, и эти слова как будто глухо донеслись из тех лет, когда он, исполненный слепой веры, стоя среди зрителей, подбадривал брата, из последних сил старавшегося прийти первым на окружных соревнованиях в беге или с триумфом выйти из головокружительного поворота для последнего удара битой в крикете. Это была молитва божеству, заклинание, и потребность в этих словах никогда не исчезала ни у того, ни у другого: они были необходимы Кену и бессознательно вырывались у Дэви. - Сделай это, Кен! Сделай ради меня! Когда ты начнешь говорить о нашей работе, все оживет для тебя снова. Все вернется! Кен пристально поглядел на Дэви, но сказал только: - Пойдем, я посмотрю сначала, как это все выглядит. Дэви открыл дверь. После однообразных серых коридоров красные тона комнаты ошеломляли неожиданностью. Через секунду появление братьев в дверях привлекло внимание всех присутствующих. Больше десятка голов повернулось в их сторону, и больше чем на десятке лиц отразилась полнейшая отчужденность. Все медленно поднялись с мест. Кен, стоявший сзади, стиснул локоть Дэви, не то желая его подбодрить, не то охваченный такими же дурными предчувствиями, как и он. Дуг, сидевший у противоположной стороны стола, тоже поднялся и перешел поближе к ним в сопровождении невысокого лысого человека с колючими усиками и улыбочкой, которая всегда была у него наготове и могла означать в равной степени "Я хочу быть вашим другом" и "Пропадите вы пропадом". - Том, это те самые Мэллори, Дэвид и Кеннет, - говорил Дуг. - Мальчики, это Том Констэбл, председатель правления. - Всегда рад видеть молодых людей с творческим воображением, - сказал Том Констэбл. Он держался напыщенно, как все самодовольные люди. Пожимая им руки, он сильно перегнулся через стол, желая показать, какая это для него честь, однако его подчеркнутая любезность больше смахивала на снисходительность. - Сегодня ради вас устроен целый парад, потому что в этой вашей штуке, быть может, заложено будущее целой промышленности, не говоря уже о фирме "Стюарт - Джанни". Он представил им всех членов совета по очереди, объявляя специальность каждого с таким видом, будто провозглашал их чемпионами мира. Для своих людей у него была наготове ласковая улыбка, дружеский хлопок по спине или одобрительная шутка. Имена их ничего не говорили Дэви. Он понял только, что перед ним пять инженеров, три юриста, два бухгалтера и представитель отдела рекламы, который заявил: - Скажу вам прямо, в вашем докладе все абсолютно понятно до середины первой фразы. - Значит, я куда понятливее вас, - подхватил один из юристов, явно считавший себя остряком. Он произнес эти слова сухо, с нарочитой небрежностью протирая пенсне. - Я добрался до конца фразы. - Ну, ну! - снисходительно усмехнулся какой-то седой человек. Лежавший перед ним экземпляр доклада зловеще щетинился закладками - кусочками
|
