КНИГА ВТОРАЯ. ДЭВИ МЭЛЛОРИ 5 страницапоступает так, а не иначе. Это знала только Марго, ибо каждая женщина чутьем догадывается, когда ее любят, даже если мужчина никогда не осмелится признаться в этом чувстве самому себе. И Дэви постепенно открылась вся правда, потому что любой человек, живущий в такой тесной близости с другим, как Дэви с Кеном, не может не знать, когда и отчего страдает этот другой, даже если тот никогда ни словом не обмолвился о причине своей боли. Марго была неизмеримо больше, чем сестра, неизмеримо больше, чем мать, - и для сестры и для матери она была слишком молода; прелестная и страстная женщина, она всегда привлекала к себе мужчин немногим старше Кена. И каждый новый поклонник заставлял Кена очертя голову бросаться на поиски другой, более достижимой Марго среди льнувших к нему девушек, но так как ни он сам, ни девушки не догадывались, чего он ищет, то каждая новая попытка кончалась горестным разочарованием. Преданность и гордость не позволяли Дэви сказать даже Вики о том, что пережил Кен, доведенный почти до безумия браком сестры с ненавистным ему человеком, а после ее смерти раздавленный горем. Смерть сестры принесла Кену не освобождение, а только страшную пустоту. И вот теперь Кем снова поднял голову и осушил глаза, чтобы устремиться не к свободе, а к новому недостижимому видению, чтобы получить новую незаживающую рану. Он настолько привык носить в себе боль, что находил даже некоторое удовольствие в этом знакомом ощущении и без него не чувствовал бы себе самим собой. На этот раз, однако, выбор его мог вызвать катастрофу, ибо Вики - не Марго; непроницаемая преграда разделяет только кровных браться и сестер, для остальных же мужчин и женщин ее не существует, сколько бы они ни старались сделать вид, что это вовсе не так. Вики не знала, что значит быть сестрой Кена; - вернее, что это значит для Кена. Ветерок, которому она с улыбкой подставляла лицо, может оказаться первым дыханием еще далекого циклона. Дэви вздохнул. Больше всего на свете он хотел вернуть прежнего Кена; теперь же, когда "море отдало мертвых, бывших в нем", воскресший шагал к нему сквозь прибой с радостно протянутыми руками, но в этих руках была смерть для тех, кто ждал его с такой любовью. Желание Дэви исполнилось, но ему было страшно думать, какой ценой достанется ему воскрешение брата. Фонари на шоссе бесшумно мелькали мимо машины, спешившей к веселью. Прошло немало времени, прежде чем Дэви заметил, что Вики держит его руку, переплетя его пальцы со своими. На какую-то секунду это проявление нежности разозлило его своим притворством, хотя Вики лгала ему, даже не подозревая, что лжет. Вдруг он порывисто обнял ее и притянул к себе, словно хотел громко крикнуть, что Вики принадлежит ему и он ее не отдаст. Не открывая глаз. Вики улыбнулась и уютно прижалась головой к плечу Дэви; он терзался такими страшными мыслями, что эта доверчивая нежность застала его врасплох. В сердце его снова вливалась уверенность. "Что я делаю с собой?" - подумал он. Его охватил стыд при мысли о тех обвинениях, которые он возвел на самых близких ему людей; он поклялся никогда не обнаруживать того, что чувствовал, и, поклявшись, тотчас же сказал: - Я хочу, чтобы первый танец ты танцевала со мной. Она широко раскрыла глаза, услышав неожиданно страдальческие нотки в его голосе, но изумление тотчас же уступило место жалости. Вики взяла в ладони его лицо и грустно сказала: - Ах ты дурень! - Не смейся надо мной, - взмолился Дэви. Вики нежно поцеловала его и ответила не сразу. - Ты дурень, - шепотом повторил она. - Дорогой мой дурень! - Ничего подобного. Но даже если я и дурень, то мне от этого не легче. - Мы едем танцевать. В первый раз, и это лишь начало. Давай же веселиться. Ну, прошу тебя! - Только если первый танец ты будешь танцевать со мной. - Я все время буду танцевать только с тобой. Дэви ласково рассмеялся. - Нет, только первый танец. Можешь потанцевать и с Кеном тоже. Кен обернулся к ним, ветер сбросил его светлые волосы на лоб, и от этого лицо его казалось совсем юным. Он что-то говорил, глаза его были веселы, а от волнения стали особенно выразительными. - Что? - крикнул Дэви. - Ничего не слышу! - Он наклонился к брату. - Что? - Я говорю: знаешь, как важно оказалось для меня то, что представлять нашу работу сегодня пришлось мне? - Он протянул руку и в порыве благодарности сжал запястье Дэви. - Это меня спасло. Господи, будто вернулись прежние времена! - Он вгляделся в лицо Дэви, жадно стремясь убедиться, что тот разделяет его радость. - Мы одолеем их, малыш, правда? Никто нас не остановит, никто и никогда! Дэви со смехом откинулся назад, к плечу Вики. - Что он сказал? - спросила она. - Он рад, что я заставил его говорить на сегодняшнем заседании. - Через секунду он с жаром добавил: - И я тоже! Я тоже рад!
Нетерпение молнией пронизывало сон, взвинчивая Дэви, так что он то и дело просыпался, но каждый раз, постепенно приходя в себя, видел, что за окном все еще ночь. - Что с тобой, Дэви? - услышал он наконец сонный голос Вики. - Ничего, - беспокойно приподнявшись в постели сказал он. - Ты спи. - Ты чем-то встревожен? - Она повернула голову и посмотрела на него. - Не могу дождаться, пока мы начнем, вот и все. - Он вздохнул и опустил голову в подушку. - Боже, как я хочу, чтобы работа пошла хорошо! Чтобы она была удачной! Вики обвила обнаженными руками его шею и сонно приникла к нему всем своем стройным телом. - Конечно, все будет хорошо, - пробормотала она. - А теперь спи. - Не могу! - сказал он с отчаянием, но через секунду закрыл глаза и снова помчался сквозь непрочную пелену сна навстречу утру. Наконец, открыв глаза, он увидел, что ночь прошла; холодный северный ветер пригнал в город утренний свет и привел все небо в беспокойное движение. Дэви мгновенно вскочил с кровати подошел к окну. Курчавые белоснежные барашки неслись по небу на юг, а над ними длинные пряди перистых облаков, как белые стрелы, летели туда же. Дэви казалось, будто и на земле и на небе все торопит его, подталкивает вперед, и, хотя рабочие приходили только к восьми тридцати, он быстро принял душ, оделся, выскользнул из отеля и в семь часов уже шагал по направлению к еще безлюдному заводу. Все в том же состоянии нервной приподнятости он миновал ворота и пошел вдоль пустынных корпусов; его энергии не было предела, как этому тысячемильному небу над головой. Он повернул за последний угол; вот она, лаборатория, освещенная ярким солнцем, - уродливое, приземистое здание, еще более широкое по фасаду, чем ему показалось в прошлый раз. Дэви смотрел на него жадно и влюбленно. Прошло целое мгновение, прежде чем он заметил, что на ступеньках перед дверью, лениво развалился какой-то элегантный молодой человек, а еще через мгновение узнал Кена, который улыбался ему, щурясь от солнца. - Уже почти пора, - сказал Кен. Дэви расхохотался. - Почему ты не сказал мне, что идешь сюда? - А ты мне почему не сказал? - Кен встал и отряхнул с себя пыль. - Я сам не знал, что так получится. Понимаешь, просто не мог лежать в постели. Кен бросил на него иронический взгляд. - Ты не мог, а я, по-твоему мог? Отпирай-ка эту тихую обитель, посмотрим, что они нам преподнесли. Мне не терпится начать. - Сперва сделай глубокий вздох, - предупредил Дэви, - к помещению надо еще привыкнуть. Кен распахнул дверь и быстро зашагал по гулкому полу. Пройдя полпути до ящиков, он обернулся к Дэви и безмолвно развел руками. Затем пошел уже гораздо медленнее. - Издеваются они над нами, что ли? Зачем нам такие просторы? - спросил он приглушенным голосом, когда Дэви поравнялся с ним. - Это же курам на смех! - зло продолжал он. - Мы затеряемся в этой пустыне! - Со временем нам понадобится много места. - Так то "со временем"! - воскликнул Кен, расхаживая между ящиками. Озлобление придало кошачью упругость его походке. - А я говорю о демонстрации. Вот о чем надо сейчас думать. Никакого "со временем" не будет, если демонстрация не удастся. - А почему, собственно, она может не удаться? - спросил Дэви. - Слушай, наш прибор не займет тут и маленького уголка. При его размерах он будет казаться здесь с булавочную головку. Значит, мы пригласим весь этот синклит посмотреть жалкие крохотные зигзаги на экране жалкой крохотной трубки. И ты воображаешь, что это произведет на них впечатление? - Знаешь, когда до этого дойдет дело, тогда и будем волноваться, - отмахнулся Дэви. - Для тебя демонстрация - спектакль, а для меня - доказательство возможностей техники. Нам нужно место для работы - мы его получили, вот и все. Если тебя пугает пространство - плюнь! Мы всегда можем поставить перегородки. Сделаем отдельную комнатку для прибора, контору, мастерскую, чертежную - что угодно. И когда разгородим, можем втиснуть членов правления в такую клетушку, что прибор покажется им громадиной, какой еще свет не видал! Я тоже сначала испугался, как ты, но, поразмыслив, решил, что это не так уж страшно. Кен внезапно перестал шагать. - Размышлять - это в твоем духе, малыш, но не в моем, - сказал он. - Я работаю иначе. - Он сбросил пальто. - Я должен что-то _делать_, черт возьми! Кен бросился к дальней стене, где лежал на полу лом, взял его и, не говоря ни слова, вернулся назад, подсунул острый конец под крышку одного из ящиков и изо всех сил нажал на другой конец. Лицо его было мрачно. Доска поддалась с треском, отозвавшимся эхом среди голых стен. Не успело замолкнуть эхо, как Кен принялся за второй ящик. Доска отскочила со стоном. Светлые волосы двумя крылышками упали Кену на лоб; Он мотнул головой, откидывая их назад, и без передышки, с размеренной яростью стал вскрывать один ящик за другим. Треск дерева и стук падающих на цементный пол досок сливались в беспрерывный гул. Когда последний ящик был открыт, последняя доска, полетела на пол и затихло последнее эхо, Кен оперся на лом. Волосы его снова упали на лоб, лицо раскраснелось и вспотело, но глаза горели таким веселым ликованием, что Дэви не мог не улыбнуться. - Ну вот! - сказал Кен. - Можно считать, что мы обосновались. Теперь пошли завтракать. Когда вернемся, придут остальные и мы приступим к работе. - Он огляделся. - Ей-богу, любое пространство можно сократить до нужного размера! Кен, как всегда, пошел вперед сквозь гулкую пустоту, но застоявшаяся тишина больше не казалась гнетущей. Кен уже нарушил ее однажды, а он был из тех людей, которые верят, что каждая их победа будет длиться вечно. Почти дойдя до двери, он вдруг заметил, что никого за собой не ведет. Он удивленно обернулся - Дэви и не думал следовать за ним. Для Дэви понятие "обосноваться" означало нечто совсем другое. Очень осторожно, почти нежно, он вынимал из ящика деревянную клетку высотой фута в два. С помощью пружин и обтянутых войлоком деревянных колец в клетке была укреплена круглая стеклянная лампа необычной формы, величиной с человеческую голову. Осторожно открепив по очереди четыре медных зажима, державших ее на весу, Дэви взял в руки хрупкий шар, который был сердцем, мозгом и жизнью прибора. Шар походил на огромный прозрачный глаз - по крайней мере так считал Дэви, именно это он и стремился создать. Семь стеклянных стерженьков, которые торчали сбоку и заканчивались проводами, представлялись ему оптическими нервами; камерной влагой глаза служил воздух, почти такой же разреженный, как в межзвездном пространстве. Медленно поворачивая лампу в руках, Дэви глядел на нее с гордостью творца. Вот он, результат многих лет умственной работы, многих лет учения, раздумий точных математических вычислений и, наконец, испытаний, опытов и ошибок. То была работа, требовавшая сложнейшей технической аппаратуры, и, однако, они с Кеном сумели обойтись с помощью примитивных приспособлений в мастерской позади гаража. Для того чтобы сделать этот шар, нужны были знания, воображение, интуиция и изощренность всех пяти чувств, ибо после того, как детали были разработаны в теории, для практического их осуществления понадобилось восемь месяцев почти ювелирной технической работы и такое высокое стеклодувное мастерство, какое требуется, чтобы создавать чудесные, тончайшие вазы. Что бы ни означало для Кена слово "обосноваться", только вот это знакомое ощущение стеклянной трубки в руках было для Дэви признаком того, что работа продолжается. Всю ночь он мчался сквозь хрупкие сны, сгорая от нетерпения поскорее взять трубку в руки; и теперь, прикоснувшись к ней, он сразу почувствовал себя как дома в этом здании, куда он вошел всего второй раз в жизни. Трубка успокаивала его, внушала уверенность в будущем, которого, в сущности, он должен был бы страшиться. Он любил эту лампу, и у него стало тепло на сердце, когда Кен подошел и стал рядом, но Кен только вздохнул. - Господи, да ты сам взгляни! Разве можно кому-нибудь показывать такую дрянь? - Ты о чем? - оторопел Дэви. - О трубке? - Конечно, о трубке. Ты посмотри на запайку, на соединения, посмотри, как она вся собрана! Может, дома она и казалась нам великолепной, но здесь ни к дьяволу не годится! Слушай, Дэви, мы живем теперь совсем в другом мире. Эту штуку придется показывать людям, которые ворочают миллионами, людям, которые предоставили нам помещение на территории, где самый маленький корпус - тот, что они отдали нам без всякого для себя ущерба, - гораздо больше, чем Дом администрации штата в Уикершеме. Что подумают люди, когда увидят такой хлам? - Почему хлам? - негодующе возразил Дэви. - Трубка работает, не так ли? - Этого мало, что она работает, - возразил Кен. - Она должна иметь _вид_! - Перестань! - рассердился Дэви. - Мы будем демонстрировать ее работу, а не вид. Внешним видом можно заняться потом. Ведь мы же, черт возьми, инженеры, а не косметички из кабинета красоты! Идея - вот что самое главное. - Знаешь, - медленно сказал Кен, - ты такой невыносимый сукин сын, каких я сроду не видел! Для людей, лишенных слуха, музыка не существует, однако они могут обойтись и без нее: дальтоники не отличают синего цвета от желтого и тоже как-то живут: но ты же сам обедняешь свою жизнь. У тебя нет чувства денег. Ты их просто не воспринимаешь! Ты не знаешь, откуда они берутся, как их добывают и для чего они. Твои понятия о деньгах сводятся к тому, чтобы сунуть руку в карман, вытащить долларовую бумажку и заплатить за что-то. Да еще, может, пересчитать сдачу, хотя сомневаюсь чтобы ты стал утруждать себя. Наш прибор должен не только работать, он должен _выглядеть_ так, будто работал и до того, как мы повернули выключатель. На сей раз дело не в том, чтобы _удивить_ скептиков. Эти молодчики должны быть заранее поражены настолько, чтобы мы могли сразить их одним щелчком. А, чтоб тебя, Дэви, у меня было такое отличное настроение, пока ты не вытащил эту трубку! А теперь я только и могу думать о том, что нам придется переделывать все с самого начала. И меньше чем за два месяца мы не справимся. - Мы, как обещали, только соберем наш прибор, - твердо сказал Дэви. - Он будет работать точно так, как работал. Потом, прежде чем показывать правлению, мы попросим Дуга решить, нужно его переделывать или нет. - _Дуга?_ - Да, Дуга! Если нам нужен совет человека, знающего, что такое деньги, то пусть это будет настоящий знаток. Не новичок-любитель, вроде тебя. Можешь говорить сколько тебе угодно, но я утверждаю, что ты прежде всего инженер, а для меня это _гораздо_ важнее, чем все остальное. Я соглашусь делать новую, только если мы будем знать, как сделать, чтобы она лучше _работала_, а не просто лучше _выглядела_. Ну что ж, теперь мы обосновались. Пошли завтракать! На этот раз впереди шел Дэви, и они вышли таким же решительным шагом, как и вошли, но тогда в них трепетало радостное ожидание, а сейчас кипела злость друг на друга, и оба молчали. Они вернулись в таком же настроении, но к тому времени подошли рабочие: слесари, плотники, электротехники. Тотчас же под руководством Кена началось превращение пустой бетонной коробки в лабораторию. С десяток людей в комбинезонах, разбившись на группки по два-три человека, возились у голых стен - прокладывали водопроводные трубы для раковин и охладительных систем, подводили газ для бунзеновских горелок и автогенной сварки, тянули электрические провода, расчерчивали мелом пол, отмечали линии перегородок. Кен наотрез отказался распаковывать прибор. Он не желает видеть ни одной его части, заявил он, пока не будут созданы условия для работы. Распаковкой занялся Дэви, ему помогал Ван Эпп. Старик работал молча и выполнял все указания аккуратно; но через некоторое время его молчание и холодная сдержанность стали смущать Дэви. Он терпеть не мог ссориться с Кеном, и, хотя был уверен в своей правоте, все же слова Кена не выходили у него из головы и немножко поколебали его уверенность. Ван Эпп, конечно, мог бы оценить прибор по достоинству, но старик хранил упорное молчание. В былые времена, подумал Дэви, Ван Эпп славился своими золотыми руками; сейчас опытный взгляд старика, должно быть, подмечал техническое несовершенство деталей, проходивших через его руки. Дэви старался смотреть на них так же критически, как старик, без любви и гордости, думая лишь о том, какие функции они должны выполнять, и надеясь, что это поможет ему увидеть все недостатки, признаки спешки или неумелости, которые Ван Эпп оставлял без всяких замечаний. С тех пор как Дэви и Кен окончили университет, они работали в полном одиночестве. Они никогда не видели других лабораторий и не показывали свою работу специалистам, которые могли бы судить об их успехах. То, чего они достигли, доказывало, что они на правильном пути, но практические результаты были еще очень незначительны и совсем недоступны пониманию мелких дельцов, дававших им деньги, - людей, которым загадочная техника, желание верить в нее и запах наживы внушали такую растерянность и такой благоговейный трепет, что они никогда и не пытались здраво оценить достижения молодых изобретателей. Ван Эпп был первым инженером, первым по-настоящему творческим человеком, который увидел их работу в ее теперешнем состоянии, и Дэви жаждал услышать его мнение. Из деликатности Дэви не решался спросить его прямо, но при каждом удобном случае старался вызвать старика на разговор. - У нас всегда не хватало денег для работы, - заметил он. - Приходилось пользоваться тем, что попадалось под руку. - Понятно, - тихо отозвался старик. - Это бывает. - Взять хотя бы тот трансформатор в блоке питания, - продолжал Дэви. Он понимал, что говорит слишком много и нажимает на старика слишком явно, но остановиться не мог. - Узнаете, что это такое? Ван Эпп обернулся и долго глядел на трансформатор. - Узнаю ли я? - переспросил он с таким видом, будто вопрос показался ему странным, потом хотел было что-то сказать, но в конце концов покачал головой. - Нет. - Это старый линейный трансформатор, который мы с Кеном буквально украли со столба. Конечно, мы перемотали его и сделали масляный кожух, но изоляторы все же выдают его происхождение. Ван Эпп взглянул на Дэви почти в упор и сказал: - Я бы никогда не догадался. Но несмотря на все уловки, Дэви не мог вытянуть из старика ничего, кроме безмолвного кивка или уклончивого бормотания. Должно быть, думал Дэви, Ван Эпп слишком тактичен, чтобы высказать вслух свое мнение об их работе, и в то же время слишком честен, чтобы изображать притворное восхищение. Внезапно Дэви решил устроить старику последнее испытание. Он взял электронную трубку, прикосновение к которой недавно доставило ему такую радость, и принялся объяснять Ван Эппу ее действие. Он вложил ее старику в руки, и тот, слушая объяснения, медленно поворачивал в пальцах замысловатый шар, разглядывая его устройство. Выцветшие голубые глаза Ван Эппа были лишены всякого выражения, на морщинистом лице не отразилось ничего, однако Дэви решил, что прочел на нем все то, чего так боялся. - Конечно, нам следовало бы раздобыть настоящего стеклодува, - вздохнул Дэви, осторожно укладывая трубку в ее колыбель. В душе он был горячо предан этой трубке, которую наполовину создал сам, но, видно, Кен прав, и, если так, спорить не приходится. - Вы не знаете подходящего человека здесь, в городе? - Нет, - сказал Ван Эпп. Только удивительным тактом можно было объяснить этот тон старика - он как будто и не понимал причины, заставившей Дэви обратиться к нему с такой просьбой. - Люди, с которыми я когда-то работал, жили в Нью-Йорке. - Все-таки найдите кого-нибудь. Вы знаете, какого рода работа нам нужна. - Вам нужен человек, который может выполнить _такую_ работу? - спросил Ван Эпп, кивая на стоящий на полу ящик с электронной трубкой. - Нет, - обрывисто сказал Дэви. Он не мог больше вынести неодобрения, как бы ловко оно ни было спрятано под маской вежливости. - Нам нужно, чтобы это было сделано в тысячу раз лучше! - Он резко повернулся и пошел в противоположный конец лаборатории к Кену. - Ты был прав, а я неправ: нельзя показывать нашу работу, пока мы все не переделаем - с начала до конца. - Но ведь только час назад ты убеждал меня в обратном, - удивленно сказал Кен. - Я передумал, вот и все, - упрямо заявил Дэви. - Неужели ты, наконец, начинаешь понимать, как важно произвести впечатление на этих тузов? - Пошли они ко всем чертям! - сказал Дэви. Неужели Кен так никогда и не поймет, что его по-настоящему волнует? - Дело совсем не в этом. - Тогда что же случилось. - Ничего! - Ты с кем-нибудь говорил? - Ни с кем! - Что же тебя вдруг так взбудоражило? - Выражение лица Ван Эппа. Тут не требовалось никаких слов. - А-а, - спокойно протянул Кен и, бросив взгляд на старика, положил руку на плечо Дэви. - Слушай, малыш, мне нет дела до того, что думают другие, - сказал он ласково, как не говорил Дэви уже несколько лет. Кен, всегда поглощенный собою, иногда вдруг сознавал, что кто-то, а подчас и он сам, причиняет боль младшему братишке, и что именно он должен прийти на помощь огорченному малышу. Послушай, ты же переубедил _меня_, - сказал Кен. - Самое главное - чтобы трубка работала. Пока мы не поставим все на место и не наладим, что толку говорить о переделках? Ты же сам сказал: это лаборатория, а не кабинет красоты. - Ты все-таки ничего не понимаешь, - настаивал Дэви. - Будь на его месте кто-то другой, кого интересовали бы лишь деньги, которые можно за это получить, мне было бы наплевать. Но Ван Эпп не такой. Когда-то он был среди тех, кто делал великое дело, - дай бог и нам с тобой очутиться среди них. И я хочу, чтобы то, что мы с тобой делаем, было таким же важным, имело такое же огромное значение для всего мира. А старик считает, что мы еще не вступили в эту лигу. - Нет, вступили, - упрямо возразил Кен. - Я тебе докажу это. Вынь все из ящиков, собери, заставь работать - и увидишь, у чертова старика глаза на лоб полезут!
Ван Эпп поглядывал на братьев, разговаривавших на другом конце лаборатории; по его бесстрастному лицу никто не догадался бы, что он изнемогает от отчаяния. Он знал - братья говорят о нем. Все утро он мучительно боялся, как бы по своему невежеству не сказать чего-нибудь такого несуразного, что Дэви уставился на него, открыв от удивления рот, а потом разразится обидным хохотом. О чем бы Дэви его не спрашивал, он старался отмалчиваться, а когда молчать было уже нельзя, он лихорадочно искал среди всех возможных ответов тот, которого, по-видимому, от него ждали; и даже тогда он отделывался минимальным количеством слов из страха сказать что-нибудь не то. Никогда в жизни он не переживал такого ужаса - ему казалось, что вот-вот он услышит смертный приговор. Ни один из приборов, которые показывал Дэви, не был ему даже отдаленно знаком. Он никогда не видел таких сложных устройств. Он держал в руках такие странные предметы, что казалось, они занесены сюда с других планет, где наука достигла куда более высокого уровня; сила воображения и мастерство, присущие молодым изобретателям, очевидно, не придававшим этому особого значения, вызывали в нем благоговейный восторг, но он не смел его выразить, боясь показать, что не знает даже названия столь удивительных предметов. В это утро через его руки проходили одно за другим шасси со сложнейшими схемами - вряд ли он когда-нибудь поймет, как они работают После объяснений, которые быстро отбарабанивал Дэви, было неловко спрашивать. "Но все-таки что же это такое?" Голос его наверняка дрожал бы от слез бессилия и злости на себя. "Глупый, невежественный старик", - говорил он себе. Меньше чем за двадцать лет все настолько изменилось, что сейчас он столкнулся с совершенно новой наукой, а новые науки - только для молодых. Он хмурил брови, чтобы сдержать судорожное подергивание, сводившее ему лицо. Не удивительно, что все эти годы он был никому не нужен. Старик даже не мог определить, что это за опыт Видимо, он заключался в своего рода радиопередаче, но передаче _чего_? И нет никаких вех, чтобы нащупать правильный путь, беспомощно думал Ван Эпп. Он смотрел, как Дэви Мэллори вынимает из ящиков с полдюжины вариантов одной и той же стеклянной конусообразной лампы невероятно сложной конструкции, видневшейся сквозь прозрачные стенки; нечто отдаленно похожее на это он видел только раз в жизни, много лет назад, на фотографии в журнале; то был прибор, доказывающий существование электронов. "Воспроизводящая трубка", - небрежно пояснил Дэви. "Ради бога, воспроизводящая - что?" Другая, очень большая вакуумная камера с линзой, впаянной с одной стороны, с несколькими стеклянными нервами, торчащими с другой, напоминала прозрачный глаз. "Фотооптический коллектор", - сказал молодой Мэллори; и у Ван Эппа бешено завертелось в голове: Фотооптический коллектор, оптофотический коллектор, коллектор - чего?" Ван Эпп только мельком увидел одну из трубок, но она показалась ему таким совершенством, что, получив властное распоряжение найти местного стеклодува, он заволновался, испугавшись огромной ответственности: где он найдет человека, способного удовлетворить этих великолепных мастеров своего дела, а если и найдет, как объяснить, что от него требуется? Он увидел, что младший Мэллори отошел от брата и идет к нему со строгим и решительным лицом. "Вот оно, - с ужасом подумал Ван Эпп, - сейчас меня выгонят". В уме он быстро перебирал заводы, где может понадобиться добросовестный ночной сторож Какое несчастье, думал он, что его узнали, - ведь этого позора могло и не быть. Сколько лет он ждал такого случая, а когда дождался, оказалось слишком поздно. Дэви снова принялся за работу, даже не взглянув на старика. Ван Эпп стоял, опустив руки, пока Дэви не сделал нетерпеливый знак, чтобы он
|
