ГЛАВА 9 Откровение

 

Какое-то время мы посидели в тишине. Я обнимала Джоди, а она – Джули. Мое сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Подтвердилось самое худшее из моих опасений. Все прежние подозрения указывали на это, но я убеждала себя не торопиться с выводами и надеялась, что ошибаюсь. Джоди вручила мне ключи ко всем своим страданиям, боли, отвращению к себе и отчаянию.

Нужно было еще порасспрашивать ее, выжать все из этого момента, пока она сама готова говорить, но я боялась. Я не хотела слышать ответов, не хотела знать, насколько серьезно было все, что происходило с этой несчастной девочкой. Но мой профессиональный опыт говорил, что сказанное ею сейчас станет решающим в определении ее дальнейшего будущего, и не только в отношении того, вернется ли она к своим родителям. Возникла перспектива возможного расследования. Проходя подготовку к практике опекунства, я посещала занятия по вопросам сексуального насилия. Я усвоила, что неизмеримо важно первое откровение ребенка, поскольку дети редко лгут, и поэтому то, что они скажу! должно быть зафиксировано дословно, чтобы потом это можно было использовать в суде. Я должна была выяснить все досконально. Нас учили: нельзя задавать наводящие вопросы, надо спрашивать так, чтобы ребенок сам рассказал о происшедшем. Увы, больше нам ничего не объяснили, и уж точно, мне самой никогда прежде не доводилось сталкиваться с подобной ситуацией. Но зато я научилась непринужденно обращаться с детьми, которые пережили физическое насилие и испытывали недостаток внимания. Я знала, что сейчас мне необходимо вытащить все это из Джоди наружу, и надеялась, что так я смогу помочь ей раскрыться.

Я опустила взгляд на куклу. Этой куклой Джоди изображала себя, неудивительно, что она назвала ее именем, похожим на собственное. Дети иногда прибегают к ролевым играм, чтобы изобразить те события своей жизни, которые они не могут выразить словами.

– Джоди, – тихо позвала я. – Ты очень храбро поступила, что рассказала мне это. Я понимаю, как тебе трудно. Теперь постарайся рассказать мне все, что ты можешь вспомнить, и я помогу тебе, хорошо?

Она кивнула.

– Умница! – Я прервалась и перевела дух. Нужно быть осторожнее. Нельзя подсказывать, иначе все доказательства, которые можно было бы использовать в суде, будут обесценены. – Когда я только что вошла в комнату, ты играла, будто Джули – это ты, а ты – твой папа… – Ком застрял у меня в горле. – Если мы сделаем так еще раз, ты сможешь точно показать мне, как все было? Я знаю, милая, это непросто.

Она снова кивнула, и я обняла ее, потом взяла из ее рук куклу и положила на диван между нами. Я надела на нее трусики и одернула платье. Нужно, чтобы она воспроизвела все шаг за шагом, чтобы быть готовыми к перекрестному допросу.

– Так, значит, Джули теперь – Джоди. Где она? В машине, в спальне, на кухне, в саду? Скажи.

– В каком саду, глупая, – хихикнула она, – в комнате.

– Так, и чья это комната?

– Моя. Комната Джоди. Дома.

– И что надето на Джоди?

– Пижама.

– Тогда это будет как будто ее пижама, – кивнула я на трусики Джули. – Джоди уже лежит в постели или еще нет?

– Лежит, – твердо ответила она.

– А свет горит или нет?

– Нет.

– Теперь скажи, Джоди спит или еще нет?

– Спит. – Она закрыла глаза, чтобы показать: спит.

– Хорошо, умница. Так, Джоди спит в своей кроватке, дальше что?

Мы обе посмотрели на куклу. Она подумала с минуту, потом встала и пошла к двери.

– Я вхожу, – пробасила она, расправив плечи и тяжело прошагав по комнате, по-своему изображая взрослого мужчину.

– Ты входишь в комнату Джоди? А кто ты?

– Папа. Мой папа. Я сейчас у Джоди.

Она приблизилась к кукле, замешкалась и взглянула на меня.

– Мне подвинуться? – догадалась я.

– Туда. – Она ткнула в дальний угол комнаты, у двери.

Я отошла и осталась стоять там затаив дыхание. Я хотела запечатлеть каждую подробность, ведь позже мне нужно будет все записать. Я наблюдала, как она нагнулась над куклой, задрала ей платье, потом грубо стянула с нее трусики. Не сознавая, что она делает, она раздвинула кукле ноги и приблизила лицо. Она стала издавать низкие хриплые звуки, как и прежде, потом растянулась на кукле, накрыв ее с головой, лицом уткнувшись в диван. В ритмичном подергивании она начала приподниматься и опускаться, задышала громче. Она подняла голову и издала протяжный стон, прежде чем замереть без движения. Это было точное и однозначное изображение полового акта. Мне стало дурно.

В комнате было тихо. Я смотрела на изнасилованную куклу, стараясь скрыть отвращение и отчаянную жалость к девочке. Какой ребенок в свои восемь лет может показать такое, или знать такое, или испытать такое? Мысль о том, через что она прошла, была невыносима, меня переполняла ненависть к тому чудовищу, которое смогло поступить так с собственной дочерью. На глазах выступили слезы от злости и жалости, но я сдержала их.

Глубокий вздох. Сейчас не время для эмоций. Сейчас нужно было сохранять спокойствие ради Джоди. Она не была смущена. Она слезла с Джули и подошла ко мне.

– У меня получилось? – спросила она.

– Ты очень смелая, – слабо улыбнулась я.

Но смелость ей не требовалась. Джоди не проявляла ни замешательства, ни осознания происходящего. Это было частью того, что для Джоди являлось обычной жизнью. Я взяла ее за руку и подвела к дивану, где мы сели рядом. Мы обе смотрели на Джули. Все же было несколько несоответствий, которые мне предстояло прояснить. Я крепко сжала ее руку:

– У тебя замечательно получилось, Джоди. Я только не уверена насчет нескольких вещей. Попробуй вспомнить и ответить на мои вопросы. Если не знаешь или не можешь вспомнить, так и скажи. Не надо гадать или выдумывать, ладно?

Она кивнула.

Я, продолжая держать Джоди за руку, развернула ее к себе, чтобы видеть ее лицо. Совершенно пустое выражение.

– Ты только что изображала своего папу?

Она кивнула.

– А настоящая Джоди спала в постели и свет не горел?

Снова кивнула.

– Если ты спала, откуда ты знаешь, что он вошел в комнату так, как ты мне показала? Может, он подкрался на цыпочках или прополз по полу. Ты спала, и глаза были закрыты, верно?

Она немного подумала.

– Если не знаешь или не помнишь, просто скажи, – напомнила я.

– Знаю. Я иногда спала, а иногда не спала.

– Ясно. Ты помнишь, как он был одет?

– Джинсы и майка, – ответила она, не раздумывая. – Он всегда так ходит.

– Он оставался в одежде или что-то снимал?

– Он снимал молнию.

«Расстегивал молнию, наверное», – подумала я, но нужно было уточнить:

– Не покажешь, как это?

Она поднялась, расстегнула пуговицу на джинсах и молнию.

– Понятно. И так и оставался, пока был сверху тебя?

– Нет. Больше… – Она спустила джинсы на щиколотки и чуть было не сняла трусики.

– Хорошо, не надо показывать, просто расскажи.

– Спускал трусы и джинсы.

– Вниз?

– Да.

– Понятно. Одевайся, солнышко. – Я помогла ей застегнуть молнию и усадила рядом с собой на диван.

– Папа вел себя плохо, Кэти? – Ее брови поползли вверх.

– Да, Джоди. Очень плохо. – Не мне судить родителей, но было очевидно, что Джоди немедленно должна узнать, что все это было очень плохо, но что она ни в чем не была виновата.

– Папа плохой, – сказала она и с силой стукнула кулаком по колену, – Сделал мне больно. Я хочу сделать ему больно. Как ему это понравится?!

Я обняла ее и прижала к себе. Ах, если бы было в моей власти вытащить из нее эту боль и исцелить.

– Все хорошо, Джоди. Теперь ты в безопасности. Больше этого не случится, обещаю.

– Хорошо, – сказала она, даже слишком быстро успокоившись. Но этот безмятежный вид и скупость в эмоциях означали, что мы даже близко не подошли к основной причине ее страданий.

– Джоди, ты только что сказала, что он делал тебе больно. Не расскажешь как? – Вопрос ужасный, но так иди иначе ей задаст его офицер отделения по защите детей, и ее первый ответ нужно будет записать.

– Потом у меня болел животик. – Она положила руку в низ живота, ближе к бедрам. – А потом он писал, и это было невкусно.

– Невкусно? Он что-то клал тебе в рот?

Она скривилась и сплюнула:

– Когда мы были в машине, он сделал пи-пи мне в рот.

Я отвернулась, чтобы она не видела моей реакции. Я горела от гнева и стыда, стыда, который должна была чувствовать и Джоди, но не чувствовала. Я не собиралась говорить ей, что это было на самом деле. Зачем? К тому же наивные определения, единственные, которые могли прийти ей в голову, не только делали картину еще более ужасной, но и еще раз подтверждали подлинность истории. Вне всякого сомнения, она говорила правду.

Я повернулась к Джоди и снова посмотрела на нее:

– И последнее, что мне нужно знать. Это было один раз или несколько?

– Много, Кэти. Папа плохой. Кэти, почему ты плачешь?

Но я больше не могла сдерживаться. По лицу текли слезы.

– Мне рассказали очень грустную историю, милая.

– Почему грустную?

Тот факт, что она не понимала кошмарной природы всего случившегося, только усугублял ситуацию.

– Потому что это очень плохо, Джоди, и такое никогда ни с кем не должно происходить.

– Да. Папа плохой, – повторила она. – Можно мне теперь поесть?