Глава 16. Неделю спустя Мэнни проснулся в своей собственной постели разбитый

 

Неделю спустя Мэнни проснулся в своей собственной постели разбитый. Хорошая новость – по крайней мере, головная боль была не безосновательна: по возвращении домой, он напал на Лагавулин, как на боксерскую грушу, и алкоголь сделал свое дело, треснув в ответ и отправив в нокаут.

Первым делом он потянулся за телефоном и, сонно прищурившись, набрал номер ветеринара. Ранние перезвоны вошли у них в привычку, и Мэнни благодарил Бога за то, что врач также страдал бессонницей.

Ветеринар ответил после второго гудка.

– Алло?

– Как моя девочка? – Пауза сообщила ему все, что нужно. – Так плохо?

– Ну, ее жизненные показатели остаются на нормальном уровне, и она чувствует себя так комфортно, насколько это возможно в ее подвешенном состоянии. Но меня беспокоит хромота. Поживем-увидим.

– Держите меня в курсе.

– Обязательно.

На этой ноте он мог лишь положить трубку. Разговор завершился, а Мэнни нельзя было назвать треплом… даже, будь оно иначе, пустая болтовня не даст ему желаемого – а именно здоровую лошадь, мать его.

Прежде чем будильник прозвенел в шесть-тридцать и внес свой вклад в дикую головную боль, Мэнни погрузил радио часы в вечный покой с мыслью, «зарядка, кофе, больница».

Минуточку. Кофе, зарядка, больница.

Сначала ему определенно нужен кофеин. Он не готов к бегу или силовым упражнениям в таком состоянии… управлять тяжелой машинной техникой вроде лифта тоже не рекомендуется.

Когда Мэнни опустил ноги на пол и принял вертикальное положение, в его голове словно раздался удар сердца, но он противился мысли, что может, просто может быть, мигрень не была обусловлена алкоголем: он не был болен, об опухоли мозга и речи быть не может… а даже если и так, он все равно должен ехать в Святой Франциск. Это было в его природе. Черт, в детстве он упорно рвался в школу, будучи заболевшим… даже подхватив ветрянку, и внешним видом напоминая игру «соедините точки», он все равно рвался к школьному автобусу.

В том случае его мать выиграла спор. И она психовала, утверждая, что в этом он был похож на своего отца.

Не комплимент для него, он слышал эти слова на протяжении всей жизни… и они ничего не значили, потому что Мэнни никогда не встречал этого парня. Выцветшее изображение – все, что ему осталось, – было единственной фотографией, которая удостоилась рамки…

Какого черта он вспоминает это сегодняшним утром?

Кофе – Старбакс Брекфаст Бленд. Пока варился напиток, Мэнни оделся для тренировки, и потом опустошил две кружки, стоя у раковины и наблюдая за сверхскоростным дорожным движением на северном шоссе, озаряемом тусклым предрассветным сиянием. Последним делом он подхватил айПод[42] и заткнул уши гарнитурой. Мэнни в принципе не любил попусту чесать языком, но сегодня – Господь помоги бестолковым девицам с мотором вместо рта.

Спортзал внизу оказался пустым – огромное облегчение, но блаженное одиночество продлится недолго. Запрыгнув на ближайшую к выходу беговую дорожку, Мэнни выключил новости Си-эн-би-си[43] на ТВ над головой, и приступил к бегу.

Он бежал под «Джудас Прист»[44], которые также отключили его мозг, а его напряженное, ноющее тело получило то, в чем нуждалось. Принимая все во внимание, сейчас ему было лучше, чем по прошествии прошлого уикенда. Головные боли не прекращались, но Мэнни бодро управлялся с работой и пациентами, и все хорошо функционировало.

И это его удивляло. Прежде чем Джейн врезалась в то дерево, ее тоже мучили головные боли. Значит, если бы они смогли сделать аутопсию тела, то нашли бы аневризму? Но, с другой стороны, каковы были шансы возникновения аневризмы у них двоих в течении…

Почему ты сделала это, Джейн? Зачем сфальсифицировала свою смерть?

У меня нет времени объяснять. Прошу. Я знаю, что прошу многого. Но есть пациент, который отчаянно в тебе нуждается, и я искала тебя больше часа, и сейчас выбиваюсь из времени…

– Черт… – Мэнни быстро соскочил с дорожки, поставив ноги на боковые планширы, и стиснул зубы от дикой боли. Рухнув телом на приборную панель тренажера, он дышал медленно и ровно… для человека, бежавшего со скоростью миля в шесть минут.

Последнюю неделю он методом проб и ошибок выяснил, что когда атаковала мигрень, лучшим вариантом было очистить разум и ни о чем не думать. И действенность этого когнитивного фокуса разбивала теорию об аневризме в пух и прах: если что-то способно проделать дыру в мозговой артерии, то никакая йога и дыхательные упражнения не помогут.

Однако все же просматривалась некая схема. Приступы следуют за мыслями о Джейн… или эротическим сном, который он постоянно видит.

Гребаный ад, он столько раз кончал во сне, что мог истощить даже свое либидо. Он был настолько больным ублюдком, что малейшая возможность вновь быть с той женщиной в своих снах заставляла его впервые в жизни с нетерпением ждать времени, когда он снова сможет придавить подушку.

Хотя Мэнни не находил объяснения тому, как определенные мысли могли вызывать головную боль, все же хорошей новостью было то, что он шел на поправку. С каждым днем после той странной черной временной дыры длиною в выходные, он чувствовал себя лучше.

Когда осталась лишь слабая тупая боль, Мэнни вернулся на беговую дорожку и закончил тренировку. По пути к выходу он кивнул вошедшим в зал утренним пташкам, но успел свалить, пока никто не накинулся на него с «о-боже-мой-с-тобой-все-в-порядке?», заметив его одышку.

Поднявшись в свою квартиру, он принял душ, переоделся в чистый хирургический костюм и белый халат, а затем, подхватив портфель, направился к лестнице. Чтобы объехать пробки, он держался мощеных дорог. Северное шоссе в это время дня всегда забито под завязку, и Мэнни неплохо провел время, слушая старый-добрый «My Chemical Romance[45]».

«Я не в порядке»[46] – по какой-то причине он не мог наслушаться этой песней.

Когда он въехал на территорию Больницы Святого Франциска, рассветное солнце уже должно было взойти, и значит, день ожидался облачный. Не то, чтобы это имело для Мэнни значение. После того как однажды он оказался в эпицентре торнадо, которые никогда не происходили в Колдвелле, погода не имела на него никакого влияния. Черт, много дней он приходил на работу затемно и уходил до рассвета… но никогда не чувствовал себя так, будто упускает жизнь потому что «не видел солнца, видел дождь»…

Забавно. Сейчас он чувствовал, будто что-то упускает.

Он приехал в Колдвелл из Йельского Медицинского Колледжа после хирургической резидентуры[47], и планировал отправиться в Бостон, Манхэттен или Чикаго. Вместо этого, он сделал карьеру здесь, и сейчас прошло уже десять лет, а он находился все еще там, откуда стартовал. Конечно, он добился самого высокого положения, так сказать, спас множество жизней, выучил следующее поколение хирургов.

Но проблема была в том, что пока он съезжал по наклонному спуску на подземную парковку, все достигнутые успехи казались ему бессмысленными.

Ему было сорок пять, по меньшей мере, половина его жизни выброшена в помойку, и что он получил взамен? Квартиру, полную найковских шмоток, работу, которую он изучил вдоль и поперек. Ни жены. Ни детей. Рождество, Новый год и четвертое июля проведенные в больнице… а его мать вынуждена сама отмечать праздники и вздыхать по внукам, которых без сомнений может даже не ждать.

Господи, сколько случайных женщин он трахнул за все эти годы? Сотни. Должно быть так.

Голос его матери прозвучал в голове: Ты так похож на своего отца.

Совершенно верно. Его отец тоже был хирургом. Придерживавшимся политики странствования.

Именно поэтому Мэнни остановил выбор на Колдвелле. Его мать работала медсестрой в отделении интенсивной терапии, чтобы содержать его в школьные годы. А когда он окончил медицинский колледж? Вместо гордости за сына Мэнни увидел на ее лице отстраненность и скрытность… Чем больше он становился похожим на отца, тем чаще он натыкался на этот отсутствующий взгляд матери. Он решил, что проживая в одном городе, они как-нибудь смогут наладить общение. Однако ничего не вышло.

Но с ней было все хорошо. Сейчас она жила во Флориде, в домике на площадке для гольфа, за который он платил, играла с дамами ее возраста, ужинала с командой в бридж, и обсуждала, кто кого оскорбил на благотворительной вечеринке. Мэнни был более чем счастлив, финансируя ее, но этим их отношения ограничивались.

Отец был похоронен на кладбище «Сосновая Роща». Он погиб в автокатастрофе в 1983 году.

Машины - опасные творения.

Припарковав Порше, он вышел и, минуя лифты, направился к лестнице, чтобы размяться; потом по дорожке для пешеходов зашел в больницу, поднявшись сразу на третий этаж. Проходя мимо докторов, медсестер и прочего персонала, он просто кивал им, не замедляя движения. Первым делом он всегда заходил в свой кабинет, но, что бы он ни говорил своим ногам, сегодня они вели его в иное место.

Он направлялся к стационарной палате.

Чтобы проверить пациентов, сказал себе Мэнни, и это было ложью. Пелена в его голове все сгущалась, но он упорно ее игнорировал. Черт, уж лучше туман, чем головная боль… и возможно, дело в гипогликемии, ведь он не поел после тренировки.

Пациент… он искал пациента… без имени. Он не знал имя, но знал номер палаты.

Когда он подошел к ближайшей к пожарному выходу в конце коридора палате, все тело согрела волна тепла, и он обнаружил, что проверяет, ровно ли сидит халат на плечах, а потом проводит рукой по волосам, приглаживая их.

Прокашлявшись, он собрался с духом, вошел внутрь и…

В постели спал восьмидесятилетний мужчина, и он отнюдь не отдыхал, трубки входили и выходили из него, будто он был автомобилем, который прикуривали от аккумулятора.

Тупая боль стучала в висках, пока Мэнни стоял и просто смотрел на мужчину.

– Доктор Манелло?

Раздавшийся позади голос Голдберга стал облегчением, потому что он предоставил ему опору, за которую можно ухватиться… край бассейна, так сказать.

Он обернулся.

– Хэй. Доброе утро.

Брови парня взлетели вверх, но потом он нахмурился.

– Эм… что вы здесь делаете?

– А ты как думаешь? Проверяю пациента. – Господи, все здесь с ума сдвинулись, что ли?

– Я думал, что вы возьмете неделю отдыха.

– Прости, что?

– Так… эм… так вы сказали мне. Когда уходили этим утром. После того… как мы обнаружили вас здесь.

– Ты о чем говоришь? – потом Мэнни махнул на все рукой. – Слушай, позволь сначала позавтракать…

– Время ужина, доктор Манелло. Шесть часов вечера. Вы уехали из больницы двенадцать часов назад.

Теплая волна, которая чуть раньше согрела тело, сейчас водоворотом покинула его, мгновенно сменяясь на холодную струю чего-то, что Мэнни никогда ранее не ощущал.

Ледяной страх окатил его с головы до пят, колени задрожали.

Неловкую паузу прервала суматоха в коридоре: люди проходили мимо в обуви на мягкой подошве, они спешили к пациентам, катили корзины с грязным бельем или бежали на завтрак… поправка, на ужин, конечно же… из комнаты в комнату.

– Я… собираюсь домой, – сказал Мэнни.

Его голос был спокойным и сильным как всегда, но выражение на лице коллеги открыло всю правду: неважно, что он говорил себе насчет улучшения самочувствия, он был уже не тем, что раньше. Он выглядел так же. Да. Его голос оставался прежним. Та же походка.

Он даже пытался убедить себя, что совсем не изменился.

Но что-то случилось в те выходные, и Мэнни боялся, что произошедшее имеет необратимые последствия.

– Хочешь, чтобы тебя отвезли? – осторожно спросил Голдберг.

– Нет. Я в порядке.

Потребовалась вся его гордость, чтобы не побежать, когда он отвернулся к выходу: усилием воли он откинул голову назад, выпрямил спину, и принялся спокойно переставлять ноги одну перед другой.

Странно, но пока он следовал тем же путем, каким заходил в больницу, он вспоминал о своем старом профессоре по хирургии… его администрация колледжа «отправила на пенсию» в семьдесят лет. Мэнни в то время учился на втором курсе.

Доктор Теодор Бенедикт Стэнфорд Третий.

Мужик был конкретным капитальным придурком, из разряда мудаков, с нетерпением ожидающих неверного ответа студента на поставленный вопрос, ведь тогда он получал возможность опустить незадачливого парня в унитаз. Когда администрация в конце года объявила о его уходе, Мэнни и его приятели закатили прощальную вечеринку жалкому ублюдку, все они напились, празднуя тот факт, что стали последним поколением, обучаемым этой навозной лепешкой.

Нуждаясь в деньгах, Мэнни тем летом устроился уборщиком в колледж, и как раз натирал коридор, когда грузчики выносили последние коробки из кабинета Стэнфорда… а потом из-за угла вывернул сам старик, в последний раз проходя по коридору.

Он ушел с высоко поднятой головой, спустился по мраморным ступенькам и вышел через парадный вход, гордо задрав подбородок.

Мэнни смеялся над высокомерием мужчины, неугасающим даже перед лицом физической старости и морального износа.

Сейчас, уходя тем же образом, Мэнни сомневался, так ли было на самом деле.

Более вероятно, что Стэнфорд чувствовал себя так же, как и Мэнни сейчас.

Списанным на утилизацию.