Теэтет. Ты совершенно прав.
Сократ. Итак, нужно объявить, что ложное мнение —
это нечто иное, нежели отход мысли от ощущения. Иначе
мы никогда не заблуждались бы в области мысли как та-
ковой. А так получается, что либо не бывает ложного мне-
ния, либо можно не знать известного. Что из этого ты вы-
бираешь?
Теэтет. Трудный выбор ты предлагаешь, Сократ.
Сократ. Однако боюсь, наше рассуждение не допус-
кает ни того ни другого. Впрочем, надо дерзать до конца:
что, если нам отбросить стыд?
Теэтет. Каким образом?
Сократ. Пожелав ответить, что такое есть знание.
Теэтет. Что же в этом бесстыдного?
Сократ. Тебе, как видно, и невдомек, что с самого
начала наше рассуждение было поиском знания; ведь мы
не знали, что это такое.
Теэтет. Нет, я понимаю.
Сократ. А по-твоему, это не бесстыдство, не зная
знания, объяснять, что значит «знать»? Дело в том, Теэ-
тет, что мы давно уже нарушаем чистоту рассуждения.
Уже тысячу раз мы повторили: «познаём» и «не познаём»,
«знаем» или «не знаем», как будто бы понимая друг друга,
а меж тем, что такое знание, мы так еще и не узнали. Если
хочешь, то и теперь, в этот самый миг, мы опять употреб-
ляем слова «не знать» и «понимать», как будто бы уместно
ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.
Теэтет. Но каким образом ты будешь рассуждать,
Сократ, избегая этих слов?
Сократ. Никаким, пока я — это я. Если бы я был за-
взятым спорщиком или если бы такой муж здесь при-
сутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и уп-
рекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди
маленькие, то хочешь, я возьму на себя смелость сказать,
что такое «знать»? Мне кажется, какая-то польза в этом
была бы.
Теэтет. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воз-
держишься от тех слов, то все равно получишь полное
прощение.
Сократ. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это
самое «знать»?
Теэтет. Может быть, и слыхал, однако сейчас не
припоминаю.
Сократ. Говорят, что это значит «обладать знанием».
Теэтет. Верно.
Сократ. Значит, мы не много изменим, если скажем
«приобретать знание»?
Теэтет. А чем, по-твоему, второе отличается от пер-
вого?
Сократ. Возможно, ничем. Однако выслушай, что
мне здесь представляется, и проверь вместе со мной.
Теэтет. Если только смогу.
Сократ. Мне кажется все же, что «обладание» и «при-
обретение» — не одно и то же. Например, если кто-то,
купив плащ и будучи его владельцем, не носит его, то мы
не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он
его приобрел.
Теэтет. Верно.
Сократ. Смотри же, может ли приобретший знание
не иметь его? Например, если кто-нибудь, наловив диких
птиц, голубей или других, стал бы кормить их дома, со-
держа в голубятне, ведь в известном смысле можно было
бы сказать, что он всегда ими обладает, поскольку он их
приобрел. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. В другом же смысле он не обладает ни
одной [из пойманных] птиц, но лишь властен когда угод-
но подойти, поймать любую, подержать и снова отпус-
тить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными.
И он может делать так столько раз, сколько ему вздума-
ется.
Теэтет. Это так.
Сократ. Опять-таки, как прежде мы водрузили в ду-
ше неведомо какое восковое сооружение, так и теперь
давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде голу-
бятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стая-
ми отдельно от других, другие же либо небольшими стай-
ками, либо поодиночке, летая среди остальных как
придется.
Теэтет. Считай, что построили. И что же дальше?
Сократ. Следует сказать, что, пока мы дети, эта
клетка бывает пустой — ведь под птицами я разумею зна-
ния, тот же, кто приобрел знание, запирает его в эту огра-
ду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к ко-
торому относилось это знание, и что в этом-то знание
и состоит.
Теэтет. Пусть будет так.
Сократ. Впоследствии, когда вздумается, он опять
ловит знание и, поймавши, держит, а потом снова отпус-
кает, — смотри сам, какими это нужно назвать словами:
теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание], или
другими. И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею
в виду. Ведь арифметику ты относишь к искусствам?
Теэтет. Да.
Сократ. Предположи, что арифметика — это охота за
всевозможными знаниями четного и нечетного.
Теэтет. Предположил.
Сократ. С помощью своего искусства тот, кто его
передает, думаю я, и сам держит прирученными знания
чисел, и обучает им других.
Теэтет. Да.
Сократ. И передающего [знания] мы называем учи-
телем, принимающего их — учеником, а содержащего
приобретенные [знания] в своей голубятне — знатоком?
Теэтет. Именно так.
Сократ. Обрати же внимание на то, что из этого сле-
дует. Не тот ли знаток арифметики, кто знает все числа?
Ведь в душе у него присутствуют знания всех чисел.
Теэтет. Ну и что?
Сократ. Значит, в любое время он может либо про
себя пересчитывать эти числа, либо сосчитать какие-то
внешние предметы, поскольку они имеют число?
Теэтет. А как же иначе?
Сократ. И мы предположим, что считать — это не
что иное, как смотреть, какое число может получиться?
Теэтет. Так.
Сократ. Значит, кто исследует то, что знает, кажется
как бы незнающим, а мы уже договорились, что он знает
все числа. Тебе случалось слышать о подобных несообраз-
ностях?
Теэтет. О, да.
Сократ. В нашем сравнении с приобретением и охо-
той за голубями мы говорили, что охота была двоякая: до
приобретения с целью приобрести и после приобретения,
чтобы взять в руки и подержать то, что давно уже приоб-
ретено. Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что
он давно уже изучил, и может снова изучить то же самое,
вновь схватывая и удерживая в руках знание каждой
вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем ра-
зуме наготове?
Теэтет. Правильно.
Сократ. Только что я тебя спрашивал, каким выра-
жением нужно воспользоваться, говоря о тех случаях,
когда знаток арифметики, собираясь считать, а знаток
грамматики — читать, вновь стал бы узнавать от себя,
знающего, то, что он знает?
Теэтет. Но это нелепо, Сократ.
Сократ. Но можем ли мы сказать, что он читает или
считает неизвестное, если признаем, что он знает все
буквы и любое число?
Теэтет. Да и это бестолково.
Сократ. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что
нам дела нет до того, куда заблагорассудится кому пота-
щить слова «знать» и «учиться», коль скоро мы определи-
ли, что одно дело — приобретать знания, а другое — ими
обладать? И не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы
кто-то не приобрел того, что он приобрел, так что никог-
да уже не может получиться, что кто-то не знает того, что
он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об
этом возможно. Дело в том, что можно и не иметь како-
го-то знания и, охотясь за порхающими вокруг знаниями,
по ошибке принять одно за другое. Так, например, можно
принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого
знание одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голу-
бя вместо ручного.
Теэтет. Твои слова не лишены смысла.
Сократ. Когда ты схватываешь то, что собирался
схватить, тогда ты не ошибаешься и имеешь мнение о су-
ществующем, так? Значит, бывает истинное мнение и
ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде, не
становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной со-
гласишься. Или как ты поступишь?
Теэтет. Соглашусь.
Сократ. Ну что ж, от одного мы избавились: от не-
знания известного. Ведь приобретенное остается приоб-
ретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более
страшным кажется мне другое.
Теэтет. Что же?
Сократ. Возникновение ложного мнения от подме-
ны знаний.
Теэтет. Как это?
Сократ. Прежде всего так, что имеющий знание
о чем-то не ведает этого не по неведению, а из-за своего
знания. Затем бывает, что одно представляется другим, а
другое — первым. И разве не получится страшная бес-
смыслица, когда при наличии знания душе ничего не из-
вестно и все неведомо? Ничто не мешает заключить на
этом основании, что при неведении можно знать, а при
слепоте — видеть, коль скоро знание заставляет кого-то
не знать.
Теэтет. Но может быть, нехорошо, Сократ, что толь-
ко знания представляли мы себе в виде птиц, — нужно
было и незнания пустить летать вместе с ними в душе, и
тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание
одного и того же; ложное представлял бы себе с помощью
незнания, а с помощью знания — истинное.
Сократ. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако
посмотри еще раз, что ты сказал, и пусть будет так, как ты
говоришь: схвативший незнание будет, по-твоему, мнить
ложно. Не так ли?
Теэтет. Да.
Сократ. Он, конечно, не будет считать, что он ложно
мнит.
Теэтет. Как это?
Сократ. Наоборот, он будет считать, что его мнение
истинно, и как знаток будет распоряжаться тем, в чем он
заблуждается.
Теэтет. Именно так.
Сократ. Стало быть, он будет считать, что поймал
и имеет знание, а не незнание.
Теэтет. Ясно.
Сократ. Итак, после долгого пути мы вернулись в
прежний тупик. И тот наш изобличитель скажет со сме-
хом: «Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и другое, и
знание и незнание, — разве он примет одно известное за
другое, также известное? Или не знающий ни того ни
другого разве представит себе одно неизвестное вместо
другого? Или зная одно, но не зная другого, разве примет
он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет
за известное? Или вы опять мне скажете, что бывают в
свою очередь знания знаний и незнаний, которые он при-
обрел и содержит в каких-то там смехотворных голубят-
нях или восковых слепках и знает их с тех пор, как при-
обрел, даже если и не имеет их наготове в душе? И таким
образом вы неизбежно будете тысячу раз возвращаться к
одному и тому же, не делая ни шагу вперед». Что же мы
ответим на это, Теэтет?
Теэтет. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что
сказать.
Сократ. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он
нас в этой речи, указывая, что неправильно исследовать
ложное мнение раньше, чем знание, отложив это послед-
нее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще не-
достаточно понятно, что же есть знание.
Теэтет. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твои-
ми словами.
Сократ. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит:
что есть знание? Ведь мы пока не отказываемся от этого
вопроса?
Теэтет. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.
Сократ. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы
меньше противоречить самим себе?
Теэтет. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего
другого я не вижу.
Сократ. А как это было?
Теэтет. Сказать, что знание — это истинное мнение.
По крайней мере, истинное мнение безошибочно, и то,
что с ним связано, бывает прекрасным и благим.
Сократ. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, про-
водник говорит: «Река сама покажет». Так и здесь если мы
продолжим исследование, то само искомое по ходу дела
откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем
стоять на месте, мы ничего не узнаем.
Теэтет. Ты прав. Давай посмотрим дальше.
Сократ. Итак, это не требует долгого рассмотрения,
поскольку есть целое искусство, которое указывает тебе,
что знание вовсе не есть истинное мнение.
Теэтет. Как? И что же это за искусство?
Сократ. Искусство величайших мудрецов, которых
называют риторами и знатоками законов. Дело в том, что
они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают
то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их та-
кими великими учителями, что не успеет утечь вся вода,
как они досконально изложат всю истину тем, кто не при-
сутствовал в то время, когда кого-то грабили или еще как-
то притесняли?
Теэтет. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.
Сократ. А убеждать — не значит ли это, по-твоему,
внушить мнение?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что
знать что-либо можно, только если ты видел это сам,
иначе же — нет, в то же время судят об этом по слуху, по-
лучив истинное мнение, но без знания? При этом убежде-
ние их правильно, если они справедливо судят.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы ис-
тинное мнение и знание были одним и тем же, то без зна-
ния даже самый проницательный судья не вынес бы пра-
вильного решения. На самом же деле, видимо, это разные
вещи.
| Знание не есть правильное мнение с объяснением
|
Теэтет. Сейчас я вспомнил, Co-
крат, то, что слышал от кого-то,
но потом забыл: он говорил, что
знание — это истинное мнение с
объяснением, а мнение без
объяснения находится за пре-
делами знания. Что не имеет объяснения, то непознавае-
мо — так он это называл, — а то, что его имеет, позна-
ваемо.
Сократ. Ты прекрасно говоришь. Но скажи, как он
различал это познаваемое и непознаваемое — одно ли
и то же слышали об этом ты и я.
Теэтет. Но я не знаю, восстановлю ли я это в памя-
ти. Вот если бы говорил кто-то другой, мне сдается, я мог
бы следить за ним.
Сократ. Ну что же, слушай мой сон вместо своего.
Мне сдается, я тоже слышал от каких-то людей, что имен-
но те первоначала, из которых состоим мы и все прочее,
не поддаются объяснению. Каждое из них само по себе
можно только назвать, но добавить к этому ничего нель-
зя — ни того, что оно есть, ни того, что его нет. Ибо в
таком случае ему приписывалось бы бытие или небытие,
а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказыва-
ются только о нем одном и к нему не подходит ни «само»,
ни «то», ни «каждое», ни «одно», ни «это», ни многое дру-
гое в том же роде. Ведь все эти распространенные слова,
хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того,
к чему они прилагаются. Если бы это первоначало можно
было выразить и оно имело бы свой внутренний смысл,
его надо было бы выражать без посторонней помощи. На
самом же деле ни одно из этих начал невозможно объяс-
нить, поскольку им дано только называться, носить
какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал вещи
и сами представляют собою некое переплетение, и имена
их, также переплетаясь, образуют объяснение, сущность
которого, как известно, в сплетении имен. Таким обра-
зом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь
ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступ-
но истинному мнению. Поэтому, если кто составляет себе
истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа вла-
деет истиной, но не знанием этой вещи; ведь кто не
может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не
знает. Получивший же объяснение может все это познать
и в конце концов иметь это в качестве знания. Так ли рас-
сказывали тебе это сновидение или иначе?
Теэтет. В точности так.
Сократ. Значит, тебе нравится утверждение, что ис-
тинное мнение с объяснением есть знание?
Теэтет. Положительно нравится.
Сократ. В таком случае, Теэтет, мы в этот день и час
завладели тем, в поисках чего толпы мудрецов давно со-
старились, прежде чем это найти?
Теэтет. По-моему, Сократ, то, что мы высказали,
прекрасно.
Сократ. Похоже, что это так. Ибо какое может быть
знание без объяснения и правильного мнения? Впрочем,
кое-что в сказанном мне не нравится.
Теэтет. Что именно?
Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно:
что-де начала непознаваемы, а род сложенного позна-
ваем.
Теэтет. Разве это неправильно?
Сократ. Это еще нужно узнать. А заложниками того,
что мы сказали, будут у нас примеры, которыми пользо-
вался тот, кто все это говорил.
Теэтет. Какие же?
Сократ. Буквы и слоги письма. Или, по-твоему, не
их имел в виду говоривший то, о чем мы толкуем?
Теэтет. Нет, именно их.
Сократ. Давай-ка проверим их снова, более того,
проверим самих себя — так или не так мы обучились гра-
моте. Прежде всего: слоги поддаются объяснению, а бук-
вы необъяснимы?
Теэтет. Пожалуй, да.
Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто-то
спросит о первом слоге «Сократ», вот так: «Теэтет, скажи,
что такое "Со"?», что ты ответишь?
Теэтет. Что это сигма и омега.
Сократ. Это и есть твое объяснение слога?
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Тогда дай такое же объяснение сигмы.
Теэтет. Но разве можно назвать начала начал? Ведь
сигма, Сократ, совсем безгласная, это какой-то шум, род
свиста в гортани. А вот бета в свою очередь — это и не
звук, и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому
очень хорошо сказано, что они необъяснимы. Из них
только семь наиболее отчетливых имеют звучание —
смысла же не имеет ни одна.
Сократ. Что же, мой друг, здесь мы достигли отно-
сительно знания ясности.
Теэтет. По-видимому.
Сократ. Итак, мы правильно указали, что буква не-
познаваема, а слог — познаваем?
Теэтет. По крайней мере, похоже на то.
Сократ. А скажи, за слог мы принимаем две буквы
или когда их больше двух, то все? Или же одну какую-то
идею, возникающую при их сложении?
Теэтет. Мне кажется, все вместе.
Сократ. Взгляни же на эти две: сигму и омегу. Обе
составляют первый слог моего имени. Разве не это знает
тот, кто знает этот слог?
Теэтет. Как же иначе?
Сократ. Значит, он знает сигму и омегу?
Теэтет. Да.
Сократ. Как же так? Каждую из двух он не знает
и, не зная ни одной, вдруг узнает обе?
Теэтет. Но это совсем не имеет смысла, Сократ.
Сократ. Но если необходимо узнать каждую из двух,
коль скоро кто-то собирается узнать обе, то необходимо
предварительно узнать все буквы, чтобы потом узнать
слог, и, таким образом, наше великолепное рассуждение
ускользает из рук.
Теэтет. И совсем неожиданно.
Сократ. Значит, плохо мы его стерегли. Ведь, пожа-
луй, следовало бы за слог принять не [совокупность] букв,
а какой-то возникающий из них единый зримый вид,
имеющий свою собственную единую идею, отличную от
букв.
Теэтет. Разумеется. И скорее всего, это более веро-
ятно, чем первое.
Сократ. Давай же не будем малодушно предавать это
великое и возвышенное учение.
Теэтет. Давай не будем.
Сократ. И, как мы только что сказали, пусть одна
возникшая из сложения отдельных букв идея и будет сло-
гом, как в письме, так и во всем прочем.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. Поэтому частей у нее быть не должно.
Теэтет. Почему?
Сократ. Потому что если есть части, то целое неиз-
бежно есть совокупность этих частей. Или ты возникаю-
щее из частей целое толкуешь как единый вид, отличный
от совокупности частей?
Теэтет. Я — да.
Сократ. А всё и целое, по-твоему, — одно и то же
или разное?
Теэтет. Мне это не ясно, но раз уж ты велишь отве-
чать с усердием, то рискну сказать, что разное.
Сократ. Твое усердие правильно, Теэтет, а вот пра-
вилен ли ответ — нужно посмотреть.
Теэтет. Конечно, нужно.
Сократ. Итак, по теперешнему рассуждению, целое
отличается от всего?
Теэтет. Да.
Сократ. А есть ли различие между всем и совокуп-
ностью [частей]? Например, когда мы говорим: «один,
два, три, четыре, пять, шесть», или «дважды три, трижды
два», или «четыре и два; три, два и один», — называем ли
мы во всех случаях одно и то же или разные вещи?
Теэтет. Одно и то же.
Сократ. Отличное от шести?
Теэтет. Нет.
Сократ. Стало быть, каждое из сочетаний вместе да-
вало шесть?
Теэтет. Да.
Сократ. Но, называя совокупность [частей], разве
мы не называем всё?
Теэтет. Непременно.
Сократ. Иначе говоря, это не что иное, как шесть?
Теэтет. Не что иное.
Сократ. Значит, для того, что состоит из чисел, на-
звания «всё» и «всё вместе» означают одно и то же?
Теэтет. Очевидно.
Сократ. Мы можем сказать об этом так: число, обо-
значающее плетр, и самый плетр тождественны. Не прав-
да ли?
Теэтет. Да.
Сократ. То же и о стадии?
Теэтет. Да.
Сократ. И о численности войска и самом войске?
И подобным же образом обо всем остальном? Ибо все
число составляет всю суть каждой вещи.
Теэтет. Да.
Сократ. А числа каждой вещи — это не что иное, как
ее части?
Теэтет. Не что иное.
Сократ. Но все, что имеет части, и есть совокуп-
ность частей?
Теэтет. Очевидно.
Сократ. Но можно признать, что совокупность час-
тей и есть всё, коль скоро все число будет всем.
Теэтет. Так.
Сократ. Значит, целое не есть совокупность частей,
иначе, будучи совокупностью частей, оно было бы всем.
Теэтет. Видимо, нет.
Сократ. Но часть, как таковая, есть ли она часть
чего-то другого, а не целого?
Теэтет. Она часть всего.
Сократ. Ты храбро отбиваешься, Теэтет. Но если это
всё ничего не потеряло, то оно и останется этим же всем?
Теэтет. Непременно.
Сократ. А целое не есть ли то же самое, если у него
нигде ничего не отнято? Если же у чего-нибудь что-то от-
нято, то оно не есть ни всё, ни целое, поскольку они тож-
дественны и из одного и того же происходят.
Теэтет. Теперь мне кажется, что всё и целое ничем
друг от друга не отличаются.
Сократ. Итак, мы говорили, что там, где есть части,
целое и всё будут совокупностью частей.
Теэтет. Вот именно.
Сократ. Вернемся к тому, что я недавно хотел пока-
зать. Если слог не то же, что буквы, то и эти буквы неиз-
бежно не будут его частями, иначе он был бы тождествен
своим буквам и познаваем в той же степени, что они?
Теэтет. Так.
Сократ. Значит, во избежание этого мы считали его
отличным от них?
Теэтет. Да.
Сократ. Что же? Если буквы — не части слога, то
можешь ли ты указать какие-то другие части слога, кото-
рые не были бы буквами?
Теэтет. Никоим образом, Сократ. Если уж призна-
вать какие-то части слога, то смешно, отбросив одни на-
чала, отправляться в поиски за другими.
Сократ. Разумеется, Теэтет. Согласно этому нашему
рассуждению, слог, видимо, есть какая-то единая, не
имеющая частей идея.
Теэтет. Видимо.
Сократ. Помнишь, мой друг, как немного раньше
мы одобрили и приняли положение, что первоначала, из
которых состоит все прочее, необъяснимы, поскольку
каждое из них само по себе частей не имеет, и неправиль-
но было бы прилагать к нему слова «есть» или «это», как
отличные от него и ему чуждые? Именно эта причина
и делает их необъяснимыми и непознаваемыми.
Теэтет. Помню.
Сократ. И есть ли здесь другая какая-нибудь причи-
на, кроме той, что эти первоначала просты и неделимы?
Я, по крайней мере, не вижу другой причины.
Теэтет. Кажется, другой и нет.
Сократ. Так не относится ли и слог к тому же виду,
коль скоро он не имеет частей и есть единая идея?
Теэтет. Безусловно, относится.
Сократ. Значит, если слог есть совокупность букв
и представляет собой нечто целое, буквы же — его части,
то одинаково познаваемы и выразимы будут и слоги и
буквы, коль скоро совокупность частей оказалась тожде-
ственной целому.
Теэтет. Да, именно.
Сократ. Если же слог един и неделим, то одинаково
неопределимы и непознаваемы будут слог и буква. Ибо
одна и та же причина приведет к одинаковому результату.
Теэтет. Ничего не могу возразить.
Сократ. Следовательно, мы не согласились бы, если
бы кто-нибудь утверждал, что слог познаваем и выразим,
а буква — наоборот?
Теэтет. Нет, если мы будем верны нашему рассуж-
дению.
Сократ. Ас другой стороны? Не примешь ли ты ско-
рее противоположное утверждение, правоту которого ты
мог осознать, обучаясь грамоте?
Теэтет. Какое именно?
Сократ. Ведь, обучаясь, ты только и делал, что ста-
рался различить каждую букву самое по себе на взгляд и
на слух, чтобы при чтении и письме тебя не затрудняло их
расположение?
Теэтет. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. А в совершенстве обучиться у кифариста
разве не значило для тебя уметь следить за каждым звуком
и определять, от какой струны он исходит? А что звуки —
буквы музыки, это всякий согласится повторить.
Теэтет. Не иначе.
Сократ. И если бы на основании постигнутых нами
букв и слогов нужно было судить о прочих, то мы сказали
бы, что род букв дает гораздо более ясное познание и
более основательное, чем слоги, и позволяет достичь со-
вершенства в любом виде учения. И если бы кто-то ут-
верждал, что слог познаваем, а буква по своей природе
непознаваема, то мы подумали бы, что он волей-неволей
впадает в детство.
Теэтет. Несомненно.
Сократ. Здесь, мне кажется, можно было бы привес-
ти и другие доказательства. Но как бы нам не забыть об
исходном утверждении. Рассмотрим, что это, собственно,
значит: объяснение вместе с истинным мнением оказыва-
ется совершенным знанием.
Теэтет. Это следует рассмотреть.
Сократ. Скажи, что можно было бы подразумевать
под объяснением? Сдается мне, что речь идет об одном из
трех.
Теэтет. Из каких же трех?
Сократ. Первое, пожалуй, вот что: [объяснять —
значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаго-
лов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде от-
ражается в потоке, изливающемся из уст. Или объяснение
представляется тебе иначе?
Теэтет. Мне — так. По крайней мере, про действую-
щего так мы говорим: он объясняет.
Сократ. Значит, всякий может это делать быстрее
или медленнее — показывать, что он мнит по поводу каж-
дой вещи, коль скоро он не глух и не нем от рождения.
Таким образом, сколько людей ни имеет правильное мне-
ние, все они обнаруживают это посредством объяснения,
и ни у кого еще правильное мнение не возникло помимо
знания.
Теэтет. Ты прав.
Сократ. Не будем же легкомысленно осуждать того,
кто предложил рассматривать знание так, как мы теперь
это делаем, за то, что он будто бы ничего не сказал. Ведь
может статься, он имел в виду совсем не это, но то, что на
вопрос о каждой вещи можно дать ответ при помощи
начал.
Теэтет. Что ты имеешь в виду, Сократ?
Сократ. Например, Гесиод говорит, что в повозке
сто деревянных частей. Я не в состоянии их назвать, да и
ты, я думаю, тоже. Но достаточно и того, если на вопрос,
что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов,
поручни, ярмо.
Теэтет. Вполне достаточно.
Сократ. А может быть, он нашел бы нас смешными,
если бы на вопрос о твоем имени мы стали выговаривать
его по складам и, хотя мы имеем о нем верное представ-
ление и произношение, сочли бы себя знатоками грамма-
тики, располагающими грамматически точным объясне-
нием имени Теэтета. Ведь нельзя говорить о чем-либо со
знанием дела, прежде чем не определишь каждую вещь
при помощи начал, имея при этом истинное мнение, как
это было уже сказано раньше.
Теэтет. Да, это было сказано.
Сократ. Так и о повозке мы имеем правильное мне-
ние, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с по-
мощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это уме-
ние, присоединяет к истинному мнению объяснение и
вместо имеющего мнение становится искусным знатоком
сущности повозки, определив целое с помощью начал.
Теэтет. И ты находишь это благом, Сократ?
Сократ. Только если и ты так находишь, мой друг,
и если ты допускаешь, что описание каждой вещи с помо-
щью начал [букв] и есть ее объяснение, а описание по
слогам или еще большими частями — отсутствие таково-
го. Но подтверди это, чтобы мы вместе подвергли это рас-
смотрению.
Теэтет. Я охотно это допускаю.
Сократ. Считаешь ли ты кого-либо знатоком чего-
то, если он одно и то же относит то к одному, то к друго-
му или если об одном и том же он имеет то одно, то дру-
гое мнение?
Теэтет. Клянусь Зевсом, я — нет.
Сократ. А не припоминаешь ли ты, с чего ты и дру-
гие начинали изучение букв?
