Снова ставит свой вопрос Сократ, и даровитый Теэтет вы-
двигает новую версию: знание — это истинное мнение. Теперь он
сам чувствует гипотетический характер своего ответа и, на вся-
кий случай, добавляет, что могут быть и другие версии. Этот ва-
риант определения знания тоже отвергается, но уже легче, чем
первый. Сократ принимается обсуждать понятие «ложное мне-
ние» и вскоре участники беседы убеждаются в том, что ложного
мнения вообще не бывает. Но если это положение принять, воз-
никнет масса логических нелепостей, приходится от него отка-
заться. Странное дело, потратив на исследование этого понятия
столько времени, Сократ признает: «Мы вернулись в прежний
тупик». Становится ясно, что неправильно исследовать ложное
мнение раньше, чем знание. И тут Сократ делает неожиданный
ход. Вся предыдущая работа мысли оказывается напрасной. Об-
ратимся к жизни, призывает он. Есть же целое искусство, кото-
рое указывает, что знание вовсе не есть истинное мнение. Ведь
существуют мудрецы в виде риторов и юристов, которые своим
искусством могут внушить слушателям то мнение, которое им
угодно. Вот вам и опровержение второй версии.
Последняя версия Теэтета — знание есть истинное мнение
с объяснением. При обсуждении этой версии подключается идея
атомизма в надежде, что ее удастся использовать. Утверждается,
что элементы, начала или атомы, хотя это понятие не упомина-
ется, непознаваемы и необъяснимы, а сложенное из них позна-
ваемо и объяснимо. Какое-то время обсуждается, что есть объ-
яснение, и кажется, что конец уж виден. Увы, Сократ вдруг
признается: «И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко,
словно перед картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни
капли». Вот так, ни одна версия не проходит. Ничего не рожде-
но, а то, что появилось, «наше повивальное искусство, — гово-
рит Сократ, — признает мертворожденным».
Но польза есть. Нельзя согласиться с адептами эпохи Про-
свещения, упрекающими Сократа в хождении вокруг да около.
Сократ успокаивает Теэтета. Если он соберется родить что-то
другое, то после сегодняшнего упражнения плоды будут лучше.
Состоялся урок вопросно-ответного разбирательства. А для
юного дарования, что может быть полезнее?
В конце диалога мы узнаем, что дело происходило перед
судом над Сократом.
СОФИСТ
Этот диалог — продолжение «Теэтета». На другой день после
обсуждения вопроса о природе знания встречаются те же лица и
чужеземец из Элеи. Его приводят Феодор и Теэтет и рекоменду-
ют как истинного философа. Сократ ухватывается за это и сету-
ет на то, что трудно понять, кто есть философ. Он собирается
расспросить об этом чужеземца. Софист, политик и философ —
одно ли это И то же? Чужеземец соглашается начать обсуждение
и сразу заявляет, что это три разных рода, а вот дать каждому из
них ясное определение — дело немалое и нелегкое. По совету
Сократа чужеземец выбирает себе в собеседники Теэтета и бесе-
да стартует.
Первым делом решают определить, кто такой софист (в
дальнейшем до политика и философа дело так и не доходит). Но
это трудно, не лучше ли поупражняться на чем-то попроще? На-
пример, определить, кто такой рыбак, удящий рыбу. Соглаша-
ются на это, и начинают заниматься тем, что логики называют
делением понятий. Исходное понятие — искусство. Оно распада-
ется на два вида, далее, одно из образовавшихся понятий делит-
ся еще на два. Таких последовательных делений мы насчитыва-
ем девять.
Поупражнявшись таким образом, чужеземец предлагает
применить этот метод и при определении софиста. Вскоре вы-
ясняется, что для упражнения рыбак выбран не случайно. Со-
фист — тот же рыбак, но ловит он богатых юношей при помощи
искусства убеждения.
Далее оказывается, что софист еще и торговец знаниями.
Этот вывод получен делением понятия «искусство». Сначала
оно было разделено на творческое искусство и приобретающее,
а затем приобретающее, в свою очередь, — на охоту и обмен. Из
охоты получился софист как «ловец человеков», а из обмена —
как торговец. Он приобретает, меняет, продает, торгует вообще
духовными товарами, а именно знаниями. Таким же образом,
как будто чисто логически, получаются дальнейшие определе-
ния софиста — мастер искусства прекословия, т. е. заядлый спор-
щик, наживающий этим деньги, мастер очищать от мнений,
препятствующих знаниям и т. д.
Любопытно, что после того, как Сократ предложил чужезем-
цу выбрать в собеседники Теэтета, он не принимает в разговоре
никакого участия. Так весь диалог и проходит без него. Но при
его молчаливом одобрении беседующие награждают софистов
нелестными эпитетами. Окончательный вывод таков: софисты —
подражатели действительности, сознательные лицемеры, они
запутывают собеседника в противоречиях, извращая мудрость.
Они не ищут истину, а, применяя логические фокусы, в корыст-
ных целях выдают за истину человеческие мнения.
ПАРМЕНИД
Диалог рассказан неким Кефалом, который в свое время
прибыл в Афины, чтобы послушать рассказ Антифонта. А этот
Антифонт знал человека по имени Пифодор, который присутст-
вовал при давно происходившей беседе Сократа, тогда еще мо-
лодого, Зенона и Парменида. Был там и Аристотель, но не тот,
который всем известен, а другой. Таким образом, читатель полу-
чает информацию о той беседе из третьих рук. Зачем все эти
сложности Платону, сочинившему диалог, не ясно.
Диалог труден для понимания. Положения, в нем рассмат-
риваемые, весьма абстрактны. Здесь нет характерной для других
диалогов Платона этической интриги. Начинается обсуждение с
утверждения Зенона о том, что многое не существует. Зенон
любил морочить людям голову своими парадоксами. Он доказы-
вал разные несуразности: то быстроногий бегун Ахиллес не до-
гонит черепаху, то летящая стрела на самом деле покоится, то
еще что-то. Смысл таких парадоксов в доказательстве того, что
реально существующее теоретически невозможно. Вот теперь
Зенон отрицает существование многого. Теоретика это очень
беспокоит, практика — нисколько. Греки были теоретиками.
Сократ обращает внимание на трудность ситуации. Зенон
утверждает, что многое не существует, Парменид настаивает на
том, что существует единое. В сущности, это одно и то же. Но
все выглядит так, что они говорят о разных вещах. В ответ
Зенон объясняет, в чем здесь дело. Он, Зенон, поддерживает
Парменида. Его сочинение направлено против тех, кто из тезиса
Парменида о существовании единого выводит много смешных
следствий, как бы опровергая этот тезис. Так вот Зенон показы-
вает, что из тезиса о существовании многого получаются еще
более смешные следствия.
Далее возникает тема идей, знаменитых идей Платона Со-
крат еще молод, он не владеет еще теорией идей. И престарелый
Парменид советует ему поупражняться, прежде чем приступать
к определению идей, таких как справедливость, красота и т. д.
Вот как раз подходящий случай поупражняться — обсудить диа-
лектику единого и многого. Предположить, что единое сущест-
вует и рассмотреть вытекающие отсюда следствия, а затем пред-
положить, что единое не существует и тоже поискать следствия.
Все начинают упрашивать Парменида, чтобы он сам это проде-
лал. Тот сначала отказывается, потом соглашается, но для во-
просно-ответного способа рассуждения просит выделить ему
партнера. Выбирает он самого младшего, Аристотеля. В даль-
нейшем до конца диалога беседуют только Парменид и Аристо-
тель.
Не каждый читатель проследит за ходом этой беседы. Она
напоминает доказательство очень длинной теоремы, затруднен-
ное тем, что используются здесь только слова, а не символы и
формулы. Вывод таков: без единого мыслить многое невозмож-
но, и если единое не существует, то ничто не может мыслиться
ни как одно, ни как многое. Короче, если единое не существует,
то ничего не существует.
ТИМЕЙ
Диалог состоялся через два дня после того, как Сократ и его
собеседники сочинили, построили в воображении, идеальное
государство (см. «Мыслители Греции: От мифа к логике»). На
другой день Сократ, уже в другой компании, по-видимому,
кратко повторил вчерашние соображения. И вот эта компания,
кроме одного заболевшего (предполагают, что это — сам Пла-
тон), собралась вновь. О ее составе надобно сказать, отметив,
что все это люди знатные и сведущие в государственных делах.
Тимей — философ пифагорейской школы, общественный дея-
тель. Гермократ — полководец из Сицилии, правитель Сиракуз
в годы Пелопонесской войны. Критий — почтенный афинский
гражданин, хозяин дома, где происходит разговор.
Вначале следует краткое резюме беседы, состоявшейся нака-
нуне. И здесь Сократ вдруг высказывает неудовлетворение тем
образом государства, который у них сложился. Это — статиче-
ский образ. Рассматривая благородных, красивых зверей на кар-
тине или живых, но неподвижных, хочется увидеть, каковы они
в движении, в борьбе. Те же чувства испытывает Сократ относи-
тельно изображенного ими государства. Хорошо бы послушать
рассказ о том, как живет такое государство, как оно воюет. Сам
он не справится с этой задачей. А вот Критию, Гермократу и
Тимею она под силу. Они понимают толк в государственных
делах. Им и слово.
Собеседники Сократа в общем не отказываются от этого
предложения. Но тут обнаруживается нечто странное. Критий
сообщает о повествовании, передаваемом от поколения к поко-
лению, в котором речь идет о древнем государстве. Его уст-
ройство очень похоже на то, которое Сократ вместе с собесед-
никами мысленно сконструировал. Получается что-то вроде
предсказания наоборот. Как утописты Нового времени ожидали
светлое будущее, так Сократ как бы вспомнил о светлом про-
шлом.
И вот все соглашаются послушать, как говорит Сократ, не
вымышленный миф, а правдивое повествование о государстве.
Но Критий предлагает, чтобы прежде выступил Тимей и расска-
зал историю мира от возникновения космоса до появления че-
ловека. А затем уж он сам подхватит эстафету и будет говорить
об истории социальной. Сократ соглашается и на такой вари-
ант, Тимей начинает. С этого места весь последующий текст
(восемьдесят процентов всего сочинения) представляет собой
рассказ Тимея. Исследователи считают, что стареющий Платон
в «Тимее» отходит от живой драматургии к монологическому
рассуждению.
О чем же этот монолог? Мы имеем здесь языческий вариант
сотворения мира, порой весьма схожий с библейским. Бог со-
творил и устроил эту Вселенную. Он пожелал, чтобы все было в
ней хорошо. Но творческая фантазия Платона не поднялась до
сотворения мира из ничего. Бог только привел мир из беспоряд-
ка в порядок. Он создал космос как живое существо, наделенное
душой и умом. Эта общая схема дана в самом начале речи
Тимея. А дальше идут такие подробности устройства мира и че-
ловеческого организма, что на их разбор ушло бы много десят-
ков страниц. Организмическая модель практически ничего не
дает для понимания Вселенной как она представляется в совре-
менной науке. И все-таки, благодаря художественному мастер-
ству автора, грандиозная картина мира воспринимается с любо-
пытством.
КРИТИЙ
Этот диалог — продолжение «Тимея». Как помнит читатель,
три собеседника Сократа согласились рассказать историю мира
от его сотворения до образования развитого справедливого госу-
дарства. Начал Тимей, его рассказ занял около семидесяти стра-
ниц. Монолог такого размера не в стиле Платона, но это —
поздний Платон. Вторым говорил Критий. Он успел сказать не
много, диалог не окончен (возможно, в связи со смертью Пла-
тона). Третьим должен был говорить Гермократ. О чем, можно
только догадываться. Если предмет Тимея — естествознание, а
Крития — социальная история, то Гермократу остается духовная
жизнь. Но если Критий не все сказал, то Гермократ не сказал
ничего. Соответствующее сочинение не написано.
Критий в начале своей речи просит у слушателей снисхож-
дения. Дело его трудное, гораздо труднее, чем у Тимея. Ему
предстоит описать человека, социальную жизнь. Когда живопи-
сец рисует горы, реки и леса, мы бываем довольны и малым по-
добием, не замечаем упущений в изображении. Но стоит ему
обратиться к изображению человеческого тела, недостатки его
искусства сразу бросаются в глаза.
Диалог «Критий» известен широкой публике мифом об Ат-
лантиде. Впрочем, широкой публике хочется верить, что это не
миф, а рассказ о реальном государстве, расположенном на огром-
ном острове к западу от Гибралтара, или Геракловых столпов.
Остров якобы погрузился в пучину Атлантики в результате ги-
гантского землетрясения. Споры об Атлантиде — существовала
она в действительности, или выдумана Платоном — начались
еще в античные времена и продолжаются до сих пор, то ожив-
ляясь, то затихая.
Критий собирался рассказать о войне, наподобие мировой,
между жителями Атлантиды и «всеми, кто жил по сю сторону»
(имеются в виду Геракловы столпы). Происходила эта война де-
вять тысяч лет назад, считая от времен Платона. Возможно, не-
оконченность «Крития» придавала легенде об Атлантиде таинст-
венность, и вдохновляла романтически настроенные натуры на
поиски документальных подтверждений реальности древнего
государства.
АРИСТОТЕЛЬ
ФИЗИКА
Единственный совет, который хотелось бы дать читателю
«Физики», — не уподобляться тому ученому читателю, который
любит указывать на ограниченность физического мышления
Аристотеля, на его «поразительную слепоту» в отношении того,
что этому читателю стало известно из современных школьных
учебников. Это все равно, что упрекать китайского живописца
классической школы, не использующего перспективы, за непра-
вильное изображение пространства. Лучше исходить из того,
что Аристотель вполне правильно понимал природу, но иначе,
чем понимаем ее мы. Как он ее понимал, вот в чем следует ра-
зобраться.
Книга первая. В ней Аристотель рассуждает о началах, по-
скольку всякое исследование предполагает выяснение начал,
причин и элементов. Рассматриваются три вопроса: существуют
ли начала, каковы они и сколько их. Начала отличаются от эле-
ментов, и это не вполне ясно с современной точки зрения.
Известные примеры первых начал, предлагаемые разными
мыслителями, — вода, воздух и т. п. Аристотель не согласен с
Парменидом, утверждающим, что все едино, т. е. начало одно.
Но и атомисты, полагающие что начал много, его не убеждают.
«Лучше брать меньше начал и в ограниченном числе, как это де-
лает Эмпедокл», — замечает Аристотель. Позже модель Эмпедокла
будет использована. Мир представляется Аристотелю в виде
сфер из земли, воды, воздуха и огня, охватывающих одна другую.
Книга вторая. Центральное понятие этой книги — природа.
Оно используется не в привычном доя нас смысле — окружаю-
щий мир, а в смысле рождения. И начала понимаются во вре-
менном смысле (архе). То, что существует по природе, имеет
в себе самом начало движения и изменения. Не по природе су-
ществуют вещи, сделанные человеком. Человек рождается от че-
ловека, но не стул от стула. Согласно с природой ведет себя, на-
пример, огонь, устремляющийся вверх. Смысл этого понятая
проясняется и выражением «природа чего-то».
Далее рассматриваются причины, каковы они и сколько их.
Всего причин четыре: материальная — «то, из чего», например,
медь — причина статуи; формальная — «что такое» (или сущ-
ность), производящая — источник изменения; и целевая — «то,
ради чего». Это число соответствует четырем возможным отве-
там на вопрос «почему». В физическом мире Аристотеля воз-
можны случайные и самопроизвольные (спонтанные) явления.
Любопытен критерий случайности — она бывает у тех существ,
которым присуще счастье. Речь идет о свободе выбора, стало
быть, о человеке. Самопроизвольность же свойственна более
широкому классу объектов.
Вообще, понятие «природа» имеет в физике Аристотеля
фундаментальное значение. Из него следуют все другие поня-
тия, и этим определяется структура «Физики». Природа — нача-
ло движения и изменения. Стало быть, после того, как смысл
этого понятия установлен, естественно перейти к анализу дви-
жения и изменения.
Книга третья. Начинается она с вопроса о движении. Ут-
верждается, что, не зная движения, мы не можем знать приро-
ды. Снова приходится уточнить, что под природой Аристотель
понимает не окружающий мир, а то основание, из которого
нечто возникает. Удивительно, как мало интересует Аристотеля
движение механическое. В этом иногда видят недостаток его
физики. Но мы согласились так не считать. Интересно, что у
Аристотеля тема движения влечет за собой тему бесконечности,
и, кроме того, что нам привычнее, она предполагает обращение
к понятиям пространства и времени. На языке Аристотеля речь
идет о месте, пустоте и времени.
Аристотель считает, что бесконечное существует (но не в от-
ношении чувственно-воспринимаемого тела), и оно есть начало
(всего). Этому понятию уделяется много места. Оно, как уже
упоминалось, естественным образом появляется после понятия
«движение». Действительно, движение непрерывно, а непрерыв-
ность (континуум) выводит нас на понятие бесконечности.
Странным может показаться такое утверждение: «для числа
имеется предел в направлении к наименьшему, а в направлении
к большему оно всегда превосходит любое множество». Дело в
том, что у греков числа вообще начинались с единицы. Беско-
нечно время и движение, но Вселенная как тело пространствен-
но конечна.
Книга четвертая. Ее темы — место, пустота и время. Логика
строго выдерживается: из понятия природы следует понятие
движения и бесконечности. А движение «невозможно без места,
пустоты и времени». В начале ставится задача уяснить, что есть
место. Место не есть просто пустое пространство. Хотя бы потому,
что понятие о месте возникает при наблюдении взаимной
перестановке различных вещей. Аристотель приписывает месту
некую силу. Ведь каждое тело стремится занять как бы положен-
ное ему место. Этим объясняется то, что камень, предоставлен-
ный самому себе, падает и тонет, а, скажем, пузырек воздуха
всплывает. Это и есть движение по природе. Сила места, по
Аристотелю, удивительна и является первой из всех прочих сил.
Сущность места трудно понять. Оно не относится ни к причи-
нам, ни к свойствам, ни к форме или материи. Остается сказать
нечто банальное: место есть что-то вроде сосуда, точнее, непере-
двигающийся сосуд. А в более общем смысле — это граница объ-
емлющего тела. Стало быть, место не может быть чем-то отдель-
но существующим. Против этого положения впоследствии будут
возражать сторонники Ньютона, но сторонники Эйнштейна как
будто вновь к нему вернутся.
Наши современники иногда упрекают Аристотеля за то, что
в его физике нет понятия пространства, иными словами, за то,
что его физика не похожа на их физику. Она действительно не
похожа, она не механистична, а, скорее, биологична. Вспомина-
ется Платон и его формула «каждому свое место». Там речь о
людях в идеальном государстве, здесь — о телах, упорядоченных
в целостную систему наподобие организма.
Важный для Аристотеля вопрос — вопрос о пустоте. Он
утверждает, что пустоты нет, и доказывает это весьма скрупулез-
но. Одно из доказательств опирается на такую мысль: если бы
была пустота, не было бы движения по природе, ибо не было
бы различия между верхом и низом. Поскольку движение по
природе есть, стало быть, нет пустоты.
Время связано с движением, это — мера, или, как выражает-
ся Аристотель, «число движения». Но числа надо кому-то счи-
тать. Кроме души, некому. Следовательно, «без души не может
существовать время». В свою очередь и время измеряется дви-
жением. Каким именно? Движением по кругу, так как переме-
щение — первичное движение, а в нем первичным является кру-
говое. Понятно, что эти соображения об измерении времени
движением предопределены наблюдением над вращением не-
бесной сферы, последней от земной сферы.
Книга пятая. Итак, резюмируем все предыдущее цепочкой
понятий: природа — причина — движение — бесконечность —
место — пустота — время. В четырех первых книгах программа
определения и истолкования основных физических понятий за-
вершена. Далее, в остальных четырех книгах, Аристотель иссле-
дует различные аспекты движения. Можно поэтому утверждать,
что «движение» является центральным понятием «Физики».
Прежде всего устанавливаются типы движения. Их три —
движение «качества, количества и в отношении места». Эти
виды получаются из знаменитого списка десяти категорий (при-
водятся только восемь, без «положения» и «состояния»). Пока-
зано, почему к другим пяти категориям не применимо понятие
«движение». Таким образом, остается движение как качествен-
ное изменение, как количественное изменение — рост и убыль,
и как перемещение.
Книга шестая. В ней продолжается исследование движения.
Здесь Аристотеля интересует проблема непрерывности. Анализ
ведется в такой абстрактной форме, что читатель не много поте-
ряет, если при первом чтении эту книгу пропустит. А если на
первом чтении для него вообще закончится изучение «Физики»,
потери тоже будут не большими. Аристотель понимал, что чи-
тать книгу шестую очень трудно, поэтому он снабдил ее множе-
ством пояснительных рисунков. В современных изданиях эти
рисунки помещать не принято. Известна эта книга тем, что в
ней (глава девятая) Аристотель вступает в полемику с Зеноном,
доказывающим невозможность движения. Он разбирает четыре
знаменитых апории, показывая, что Зенон «рассуждает непра-
вильно». Ему это было ясно. А между тем во все времена нахо-
дились люди, с большим увлечением отстаивавшие аргумента-
цию Зенона. Встречаются они и сегодня.
Книга седьмая. Исследователи творчества Аристотеля утверж-
дают, что эта книга составлена одним из его последователей и
содержит три несвязанных между собой части. Начинается она
толкованием знаменитого принципа Аристотеля «все, что дви-
жется, приводится в движение другим». Применение этого
принципа к «другому», т. е. к тому телу, которое двигает первое,
и т. д. приводит к вопросу о первом движущем (перводвигателе).
Аристотель намечает здесь доказательство существования пер-
водвигателя, но во всей полноте этот вопрос обсуждается в
книге восьмой. Существует три рода движущих, т. е. того, что
приводит в движение. Это следует из существования трех типов
движения — в отношении места, качества и количества. Поэто-
му одно движущее перемещает, другое вызывает качественные
изменения, третье обусловливает рост и убыль. Далее обсужда-
ются соответствующие примеры. Из них видно, что физика для
Аристотеля вовсе не то, что для нас. Скажем, движение в форме
качественных изменений относится не только к телам, но и к вос-
принимающей их части души.
Принцип «все, что движется, приводится в движение дру-
гим», как известно, противоречит закону инерции, установле-
ние которого предполагает высокий уровень абстрактного мыш-
ления. Можно сказать, что механика Аристотеля описывает не
чистое движение тел, а движение тел в среде. Школьное объяс-
нение закона инерции основано на мысленном уменьшении со-
противления среды, так что, например, катящийся шар, получив
толчок, в конце концов, никогда не остановится. У Аристотеля
движение происходит так, что движимое всегда соприкасается с
движимым. Вообще главное отличие физики Аристотеля от фи-
зики Ньютона в наглядности. Основные ее положения есть кон-
статации самых элементарных фактов. Человек перемещает ка-
мень, лошадь тянет телегу. Значит, все движущее что-то движет,
есть объект и субъект движения. Сразу возникает вопрос, а что
приводит в движение человека или лошадь? Что движет падаю-
щий камень или всплывающий пузырек воздуха? И приходится
ухищряться, чтобы и эти движения объяснялись основным
принципом. Удивительно то, что это Аристотелю удается.
Книга восьмая. Эта книга известна в истории философии
и теологии тем, что в ней излагается теория перводвигателя,
того, что движет космос в целом. В начале ставится вопрос о
вечности и неуничтожимости движения, и Аристотель отвечает
на него положительно. Далее формулируется основное положе-
ние, «разрешающее все затруднения»: одни предметы непо-
движны, другие всегда движутся, третьи попеременно причаст-
ны либо движению, либо покою. Важно понять, чем приводятся
в движение тела, движущиеся согласно природе, например, ка-
мень, движущийся вниз и пламя, устремленное вверх (напом-
ним, что у Аристотеля верх и низ — направления не относи-
тельные, а абсолютные). Это движение, на первый взгляд,
противоречит основному принципу, т. е. положению «все движу-
щиеся тела приводятся в движение чем-нибудь». Но Аристотелю
удается, хотя и с некоторой натяжкой, это противоречие устра-
нить. Легкие и тяжелые тела «по природе определены куда-ни-
будь». Но они начинают двигаться, когда устраняется сдержи-
вающее их препятствие (в школьной физике говорят при этом о
«свободном падении»). Таким образом, эти тела не движут сами
себя, что и требовалось доказать.
Существование перводвигателя доказывается чисто логиче-
ски. Если все, что движется, движется под действием другого,
то, начав с какого-либо конкретного тела, мы будем мысленно
двигаться от него к другому, а затем к третьему и т. д., охватывая
в этом рассмотрении все больше и больше тел. Эта цепь движи-
мых и движущих должна иметь предел, «не идти до бесконеч-
ности». Но тогда первое в этом ряду, или последнее в нашем рас-
смотрении, само не движется, но движет все, что существует.
Это и есть первый неподвижный двигатель. После того, как фи-
лософия Аристотеля была возрождена в европейской культуре
(середина XII века), эта его аргументация стала использоваться
для одного из доказательств существования Бога.
Аристотель считал важным установить иерархию типов дви-
жения. Оказывается, что первым из трех — качество, количест-
во, место — является изменение в отношении места, или пере-
мещение. А первым из видов перемещения является движение
круговое. Этими приоритетами можно объяснить, почему меха-
ника и в классической физике является дисциплиной номер
один, и почему физики всегда отдают предпочтение круговым
орбитам, идет ли речь о движении планет или электронов. Пер-
вичность кругового движения доказывается так. Всякое переме-
щение бывает либо круговым, либо прямолинейным, либо сме-
шанным. Очевидно, что последнее не может быть первичным.
Прямолинейное движение тоже отпадает, так как оно не может
быть вечным. Вспомним, что бесконечность пространства в фи-
зике Аристотеля отсутствует, значит для такого движения
«должна наступить остановка». Выходит, что только круговое
движение может быть вечным, а вечное совершеннее преходя-
щего и потому первично.
В «Физике» учение Аристотеля о перводвигателе еще физич-
но. Перводвигатель отождествляется здесь со сферой звезд.
В «Метафизике» (это слово означает то, что написано после
«Физики») Аристотель прямо называет перводвигатель Богом,
который представляется идеальным началом, упорядочивающим
материальный мир. Именно учению о перводвигателе Аристо-
тель обязан тем, что его философия была воспринята христиан-
ской теологией и стала достоянием европейской культуры.
НИКОМАХОВА ЭТИКА
Это — трактат о счастье, о том, как достичь счастливой
жизни, или блаженства. Написан Аристотелем зрелого возраста
и посвящен то ли отцу, то ли сыну, рано умершему, оба носили
имя Никомах. Философские направления, как известно, имену-
ются путем прибавления частицы «изм» к категории, которая
для мыслителей этого направления считается базисной. Трудно
придумать в данном случае термин на русском языке, древне-
греческий это позволяет. И придумано название эвдемонизм для
направления, в котором счастье признается высшей целью
жизни. От эв — благо, и даймоний — дух, получается что-то
вроде благодушия, душевного покоя. Так что «Никомахова
этика» считается выдающимся памятником античного эвдемо-
низма. Тут читатель может спросить: а как же иначе, что еще,
кроме счастья, может быть высшей целью жизни? Ну, хотя бы
свобода, так говорят современные философы. И разъясняют, что
в жизни вполне возможны ситуации, когда человек стоит перед
выбором: счастье или свобода. Греки перед таким, выбором не
стояли.
