ГЛАВА 40

 

Он сидел в дубовой бочке, врытой в дно лагуны, – в Ненето из таких бочек стреляют охотники. Это укрытие, где стрелок прячется от тех, кого хочет застрелить, в данном случае – от уток.

Ехали сюда весело: сначала встретились в гараже, а потом приятно провели вечер и вкусно поели, – ужин готовили на открытом очаге в старинной кухне. На заднем сиденье уместилось еще три охотника. Даже те, кто не любил врать, не могли удержаться от преувеличений, а уж вруны превзошли самих себя.

«Самозабвенный враль, – думал полковник, – прекрасен, как цветущая яблоня или вишня. Зачем их обескураживать, – думал он, – разве что они переврут координаты».

Полковник всю жизнь коллекционировал врунов, как другие коллекционируют почтовые марки. Правда, он их нe раскладывал по сериям и особенно не берег. Он просто радовался, слушая, как они врут, если только, конечно, оно не мешало делу. Вчера вечером, после того как все угостились граппой, вранья было хоть отбавляй, но оно было безвредное, и полковник слушал с удовольствием.

«В комнате было дымно от древесного угля, нет, в очаге, кажется, жгли поленья, – подумал он. – Во всяком случае, враль врет лучше всего, когда в комнате пахнет дымком или после захода солнца».

Он сам два раза чуть было не соврал, но сдержался и только слегка преувеличил. «Будем верить, что только преувеличил», – подумал он.

А вот теперь кругом расстилается замерзшая лагуна, и охота, кажется, пойдет прахом. Но он зря отчаивается.

Вдруг, неизвестно откуда, появились две шилохвостки, одна ринулась наискось вниз так быстро, как не сумел бы спикировать ни один самолет, и полковник, услышав шум крыльев, вскинул ружье и убил селезня. Тот ударился о лед с такой силой, с какой может удариться только птица, но, прежде чем он упал, полковник убил его самку, которая быстро уходила вверх, вытянув длинную шею.

Утка упала рядом с селезнем.

«Это же убийство, – думал полковник. – А что в наши дни не убийство? Да, малый, ты еще мастер стрелять! Хорош малый! Ах ты, старый калека! Но гляди, вон они летят».

Это были свистухи; сначала они казались прозрачным облаком, которое затвердело, вытянулось и словно растворилось. Потом облачко затвердело снова, и сидевшая на льду утка-предательница стала его подманивать.

«Дай им повернуть еще разок, – сказал себе полковник. – Пригни пониже голову и даже бровью не смей шевельнуть. Они сейчас прилетят».

И они прилетели – на голос предательства.

Они разом сложили крылья для посадки, как опускают закрылки у самолетов. Но увидели под ногами лед и взмыли ввысь.

Охотник – уже не полковник, а кто-то другой – поднялся в одной из бочек и подстрелил двух свистух. Они шлепнулись на лед почти так же грузно, как большие утки.

«Хватит нам и двух из одного выводка, – сказал полковник. – А может, у них не выводок, а племя? Как по-твоему?»

Полковник услышал выстрел за спиной, где, как он знал, не было ни одной бочки; повернув голову, он поглядел через замерзшую лагуну на дальний, поросший осокой берег.

«Вот и конец охоте», – подумал он.

Низко летевшая стайка взвилась в небо; казалось, утки стоят на хвостах, так круто они поднимались.

Полковник увидел, как одна утка упала, и тут же услышал еще выстрел.

Это сердитый лодочник стрелял по уткам, которые должны были достаться полковнику.

«Да как же он смеет?» – подумал полковник.

Ему дано охотничье ружье, чтобы добивать подранков, если собака не может их достать и они пытаются уйти. Стрелять по уткам, летящим на бочку, по законам охоты – преступление.

Лодочник был слишком далеко, чтобы его можно было окликнуть. Поэтому полковник дал по нему два выстрела.

«Дробь до него не долетит, – думал полковник, – а он, по крайней мере, поймет, что я все знаю. Но какого дьявола ему нужно? Да еще на такой первоклассной охоте? Никогда не видел, чтобы охота на уток шла так гладко и была так превосходно устроена; никогда не стрелял с таким удовольствием, как сегодня. Какая муха укусила этого сукина сына?»

Он знал, как ему вредно злиться. Поэтому он принял две таблетки и запил их глотком джина из фляжки – воды у него не было.

Он знал, что и джин ему вреден, и подумал: «Мне вредно все, кроме покоя и самой легкой гимнастики. Вот именно, брат, покоя и самой легкой гимнастики. По-твоему, это легкая гимнастика?»

«Ах ты, чудо мое, – сказал он. – Как бы я хотел, чтобы ты была здесь, мы сидели бы с тобой рядом в бочке на двоих и могли бы касаться друг друга спиной или плечом. Я бы поглядел на тебя и, пуская пыль в глаза, метко подстрелил высоко летящую утку, так, чтобы она упала прямо в бочку, конечно, не задев тебя. А ну-ка, попытаюсь попасть хотя бы в одну», – сказал он себе, услышав шелест крыльев. Полковник встал, повернулся, заметил одиноко летевшего селезня – красивого, с длинной шеей; быстрые взмахи крыльев уносили его прямо в море. Он вырисовывался в небе четко и ясно на фоне дальних гор. Полковник высоко вскинул мушку, прицелился и выстрелил.

Селезень упал как раз за бочкой и, ударившись, пробил корку льда. Это был тот лед, который они ломали, расставляя чучела, но воду чуть-чуть затянуло снова. Подсадная утка поглядела на ледащего селезня, переминаясь с ноги на ногу.

– Ты никогда его раньше не видела, – сказал ей полковник. – По-моему, ты даже не видела, как он прилетел. А если и видела, ничего ему не сказала.

Селезень ударился головой, и теперь голова была в воде. Полковник видел красивое зимнее оперение на его грудке и крыльях.

"Я хотел бы подарить ей наряд из птичьих перьев вроде тех, какими в древней Мексике украшали своих богов, – думал он. – Но всех этих уток, наверно, отошлют на рынок, да и кто здесь сумеет содрать с птицы шкурку и выдубить ее? А как бы это было красиво: перья дикого селезня пошли бы на спину, серой утки – на грудь, с двумя полосами из перьев чирка сверху вниз. Вот был бы наряд! Ей бы, наверно, понравилось.

Эх, хоть бы они полетели, – думал полковник. – Несколько глупых уток могло бы залететь и сюда. На всякий случай я должен быть наготове". Но утки не появлялись, и он был наедине со своими мыслями.

Из других бочек тоже не было слышно выстрелов, время от времени доносились выстрелы с моря.

При таком ярком свете птицы видят лед и больше сюда не летят; они уходят в открытое море, собираются там стаями и садятся на воду. «Стало быть, охоты больше не будет», – думал он. Такова уж судьба, хотя ему и хотелось понять, что же все-таки произошло. Он знал, что не заслуживает такого отношения, но вынужден был мириться, как мирился всю жизнь, хотя всегда пытался найти причину.

У девушки все началось после драки с матросами. Как-то ночью они гуляли, два матроса ей свистнули, сначала полковник не придал этому значения.

Но что-то явно было не так. Полковник это сразу почувствовал. А потом он в этом уверился, нарочно остановившись под фонарем, чтобы те увидели знаки различия у него на погонах и перешли на другую сторону улицы.

На каждом погоне у него было по маленькому орлу с распростертыми крыльями. Они были вышиты на его мундире серебром. «Орлы не очень заметные, и ношу я их давно, но все же они видны», – думал полковник.

Матросы засвистели снова.

– Встань к стенке, если тебе хочется поглядеть, – сказал полковник девушке.

– А если нет, отвернись.

– Смотри, какие они высокие и молодые.

– Сейчас они станут пониже, – пообещал ей полковник.

Он подошел к свистунам. Где ваш береговой патруль? – спросил он. Почем я знаю? – сказал высокий матрос. – Мне ведь что надо? Полюбуюсь на дамочку, и все.

– Как ваши фамилии? У вас есть личные номера?

– Почем я знаю? – ответил тот.

Другой сказал:

– Если бы и были, стану я тебе говорить, тыловая крыса!

«Старый служака, – подумал полковник, прежде чем его ударить. – Дошлый морячок! Все свои права знает». Но он все-таки ударил его левой рукой – то ли снизу, или сбоку, – ударил еще и еще раз, и матрос стал падать.

Другой, тот, что свистнул первый, яростно с ним сцепился, хотя и был пьян; полковник двинул ему локтем в зубы, а потом при свете фонаря изо всех сил ударил правой рукой. Затем оглянулся на второго свистуна и понял, что о нем беспокоиться нечего.

Тогда он ударил левой сбоку. А когда матрос попытался выпрямиться, ударил его правой. Потом еще раз ударил сбоку левой, повернулся и пошел к девушке; ему не хотелось слышать, как голова стукается о тротуар.

На ходу он взглянул, как себя чувствует тот, что свалился первый, и увидел, что он мирно спит, уткнувшись в землю подбородком, а изо рта у него течет кровь. Кровь яркого цвета, как надо, отметил полковник.

– Плакала моя карьера, – сказал он девушке. – Какова бы она ни была. Но эти типы носят ужасно нелепые штаны!

– Как ты себя чувствуешь? – спросила девушка.

– Прекрасно. Ты все видела?

– Да.

– Утром у меня будут болеть руки, – сказал он рассеянно. – Теперь, по-моему, мы можем спокойно уйти. Давай только пойдем помедленнее.

– Да, пожалуйста, иди медленнее.

– Нет, я не то хотел сказать. У нас должен быть такой вид, будто мы не торопимся.

– Мы пойдем как можно медленнее. – Хочешь сделать опыт? И они пошли.

– Какой?

– Пойдем так, чтобы на нас жутко было смотреть даже со спины.

– Постараюсь. Но думаю, что у меня ничего не выйдет.

– Ну тогда пойдем просто так.

– Неужели они тебя ни разу не ударили?

– Один раз, и как следует. Второй матрос, когда он на меня кинулся.

– Это и есть настоящая драка?

– Да, если тебе везет.

– А если не везет?

– Тогда и у тебя ноги подкашиваются. И ты падаешь либо вперед, либо назад.

– А ты меня еще любишь, после того, как подрался?

– Я люблю тебя еще больше, чем раньше, если эта возможно.

– А почему невозможно? Вот хорошо! Я тебя теперь люблю больше. Я не слишком быстро иду?

– Ты идешь, как лань по лесу, а иногда ты ходишь, как волчица или как большой старый койот, когда он никуда не торопится.

– Мне не очень хочется быть большим старым койотом.

– Ты же их никогда не видела, – сказал полковник – Погоди, еще захочешь. Ты ходишь, как все крупные хищники, когда они не спешат. Только ты совсем не хищник.

– В этом можешь не сомневаться. – Пройди немножко вперед, а я на тебя погляжу. Она пошла вперед, и полковник сказал:

– Ты ходишь, как чемпион, пока он еще не стал чемпионом. Будь ты лошадью, я бы тебя купил, даже если бы пришлось занимать деньги у ростовщика из двадцати процентов в месяц.

– Тебе не надо меня покупать.

– Знаю. Речь-то идет не об этом. Речь идет о твоей походке.

– Скажи, – сказала она, – что теперь будет с этими людьми? Я мало понимаю в драках. Может, мне надо было остаться и о них позаботиться?

– Ни в коем случае, – сказал полковник. – Запомни: ни в коем случае. Надеюсь, они схлопотали хоть одно сотрясение мозга на двоих. Пусть подыхают. Сами виноваты. И никакой уголовной ответственности я не несу. Да и все мы застрахованы. Могу сказать тебе насчет драки только одно…

– Ну, говори!

– Если ты полез в драку, ты должен победить. Вот что важно. Все остальное не стоит и выеденного яйца, как говорил мой старый друг доктор Роммель.

– Неужели тебе правда нравится Роммель?

– Очень.

– Но ведь он был твой враг.

– Я люблю своих врагов иногда больше, чем друзей. А моряки всегда выигрывают во всех сражениях. Это я усвоил в доме, который зовется Пентагоном, когда мне еще разрешали входить туда через парадные двери. Хочешь, прогуляемся или даже сбегаем назад и спросим тех двоих, верно ли это.

– Сказать по правде, Ричард, с меня хватит на сегодня и одной драки!

– Говоря откровенно, и с меня тоже, – признался полковник. Но сказал он это по-итальянски, начав фразу с «Anch'io». – Давай зайдем к «Гарри», а потом я провожу тебя домой.

– Ты не ушиб раненую руку? – Нет! Только раз его стукнул по голове, – объяснил он. – А больше бил по туловищу.

– Можно мне ее потрогать?

– Да, только потихоньку.

– Но она ужасно распухла!

– Перелома нет, а опухоль всегда быстро спадает.

– Ты меня любишь?

– Да. Я люблю тебя двумя довольно вспухшими руками и всем сердцем.