О банальности зла

Арендт предложила концепцию банальности зла на основании своих наблюдений во время судебного процесса над Адольфом Эйхманом, обвиненном в преступлениях против человечности, за участие в организации геноцида европейских евреев. В книге «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» Арендт утверждает, что людей, подобных Эйхману, не следует считать исключениями, монстрами или садистами-извращенцами. Она уверена: диспозиционный подход, который обычно применяется к тем, кто вершит злодеяния, создает впечатление, что эти люди отличаются от остальных представителей рода человеческого. Нет, говорит Арендт, Эйхмана и иже с ним нужно воспринимать в их самой обычной заурядности. В таком случае мы понимаем, что такие люди — скрытая и вполне реальная опасность для любого общества. Защита Эйхмана была основана на том, что он просто выполнял приказы. По поводу мотивов и совести этого серийного убийцы Арендт отмечает:

«Что касается низменных мотивов, был полностью уверен в том, что не является innerer schwainenhund, грязным ублюдком по натуре; что же касается совести, то он прекрасно знал, что поступал бы вопреки своей совести как раз в тех случаях, если бы не выполнял того, что ему было приказано выполнять — с максимальным усердием отправлять миллионы мужчин, женщин и детей на смерть».

Больше всего поражает в отчете Арендт то, что Эйхман казался абсолютно нормальным и совершенно обычным человеком:

«Полдюжины психиатров признали его „нормальным“. „Во всяком случае, куда более нормальным, чем был я после того, как с ним побеседовал!“ — воскликнул один из них, а другой нашел, что его психологический склад в целом, его отношение к жене и детям, матери и отцу, братьям, сестрам, друзьям „не просто нормально: хорошо бы все так к ним относились“»^[528].

Вот классический вывод Арендт:

«Проблема с Эйхманом заключалась именно в том, что таких, как он, было много, и многие не были ни извращенцами, ни садистами — они были и есть ужасно и ужасающе нормальные. С точки зрения наших юридических институтов и наших норм юридической морали эта нормальность была более страшной, чем все зверства, вместе взятые, поскольку она подразумевала… что этот новый тип преступника, являющегося в действительности „врагом человечества“, совершает свои преступления при таких обстоятельствах, что он практически не может знать или чувствовать, что поступает неправильно…»^[529].

Далее следует кульминационная сцена, описывающая полный достоинства подъем Эйхмана на эшафот:

«Словно в последние минуты он [Эйхман] подводил итог урокам, которые были преподаны нам в ходе долгого курса человеческой злобы, — урокам страшной, бросающей вызов словам и мыслям банальности зла»^[530].

Как мы уже говорили, идею, что злодеяния могут совершать «обычные люди», выдвинул в своей книге историк Кристофер Браунинг. Он описал хронику систематического уничтожения евреев в польских деревнях, которые совершали солдаты 101-го резервного полицейского батальона, отправленного в Польшу из Гамбурга. Эти немолодые отцы семейств, представители рабочего класса, весьма среднего достатка, расстреляли тысячи безоружных евреев — мужчин, женщин, детей и стариков — и организовали депортацию в концлагеря тысяч других. В своей книге Браунинг утверждает, что солдаты были совершенно «обычными людьми». Он полагает, что политика массовых убийств нацистского режима «вовсе не была необычным или исключительным событием, до неузнаваемости изменившим пейзаж повседневности. Как показывает история 101-го резервного батальона, массовые убийства могут превратиться в обычную работу, когда сама нормальность становится совершенно ненормальной»^[531].

Подобных взглядов придерживается и психолог Эрвин Стауб. Вывод из его обширных исследований состоит в том, что «зло, которое проистекает из обычного мышления и совершается обычными людьми, является нормой, а не исключением»^[532]. Зигмунт Бауман, еще один исследователь ужасов Холокоста, признает основными причинами жестокости социальные, а не «характерологические детерминанты» или «дефекты личности». Бауман полагает, что исключение из этой нормы — те редкие люди, которые способны следовать своим моральным принципам, сохранять независимость, несмотря на давление разрушительной власти. Такие люди редко осознают, что обладают этой скрытой силой, пока она не пройдет проверку практикой^[533].

Еще одно свойство банальности зла ведет нас в логово мучителей. Мы хотим понять, являются ли такие люди, которые занимаются тем, что любыми средствами стараются сломить волю, сопротивление и достоинство своих жертв, просто патологическими злодеями. Те, кто изучал пытки, пришли к выводу, что эти люди в целом ничем не выделялись среди своих собратьев, до тех пор, пока им не поручили ужасную миссию. Джон Конрой, изучавший людей, участвовавших в пытках в трех разных тюрьмах в Ирландии, Израиле и Чикаго, пришел к выводу, что во всех случаях «отвратительные действия» совершали «обычные люди». Он утверждает, что мучители выполняют волю определенных авторитетов, от имени которых уничтожают противников^[534].

Моя коллега, греческий психолог Мика Харитос-Фатурос провела всестороннее исследование солдат, участвовавших в пытках во время правления военной хунты в Греции (1967–1974). Она пришла к выводу, что мучителями не рождаются, но становятся в процессе обучения. Кто может стать мучителем и безжалостно пытать других людей? «Это может сделать сын каждого из нас», — пишет она. В течение нескольких месяцев обычных молодых людей из сел и деревень учили методам пыток — их учили проявлять зверскую жестокость, оскорблять самым ужасным образом, причинять невыносимую боль и страдания любому, кого объявляли «врагом», хотя это были граждане их собственной страны^[535]. Такие выводы не ограничиваются какой-то одной страной, они касаются многих тоталитарных режимов. Мы изучали «чернорабочих насилия» в Бразилии — полицейских, которые пытали и убивали других граждан Бразилии по приказу правящей военной хунты. Как свидетельствуют все доказательства, которые нам удалось собрать, это тоже были «обычные люди»^[536].

О банальности героизма^[537]

Итак, мы должны согласиться, что большинство из тех, кто совершает злодеяния, мало чем отличаются от тех, кто совершает героические поступки, — все это простые, обычные люди. Банальность зла имеет много общего с банальностью героизма. Ни то ни другое не является прямым следствием каких-то особых диспозиционных тенденций; в человеческой душе или в человеческом геноме не существует никаких особых признаков, указывающих на предрасположенность к патологии или к героизму. И то и другое возникает в определенных ситуациях в определенное время, под влиянием мощных ситуационных сил, побуждающих некоторых из нас пересекать границу между бездействием и действием. Наступает решающий момент, когда человек оказывается во власти сил, возникших в поведенческом контексте. В сочетании эти силы увеличивают вероятность действия во зло или на благо другим. При этом решение может быть сознательным или неосознанным. Чаще всего мощные ситуационные силы побуждают человека действовать импульсивно. Среди ситуационных векторов, побуждающих к действию, можно назвать групповое давление и групповую идентичность, превращение личной ответственности в коллективную, ориентацию на «здесь и сейчас», отсутствие мыслей о будущих последствиях, наличие примера для подражания и приверженность идеологии.

Размышляя о европейских христианах, которые помогали евреям во время Холокоста, я думаю о «банальности добродетели». Меня снова и снова поражает, как много было таких «спасителей». Эти люди поступали по совести, они не считали себя героями, действовали из соображений обычной порядочности. Обычность их добродетели особенно поразительна в контексте невероятных злодеяний систематического геноцида нацистов в масштабах, которых раньше никогда не видел мир^[538].

В течение всего нашего путешествия я хотел показать, что и злоупотребления охранников — военных полицейских по отношению к узникам Абу-Грейб, и жестокость охранников в нашем Стэнфордском тюремном эксперименте иллюстрируют ситуацию, описанную в «Повелителе мух», — когда обычные люди на время превращаются в исчадия ада. Мы должны поставить их рядом с теми, кто творит немыслимые злодеяния, с такими тиранами, как Иди Амин, Сталин, Гитлер и Саддам Хусейн. А герои момента должны стоять рядом с теми, кто совершал героические поступки всю свою жизнь.

Героический поступок Розы Паркс, отказавшейся сидеть на местах для «цветных» в задней части автобуса в Алабаме, поступок Джо Дарби, предавшего гласности пытки в Абу-Грейб, или действия спасателей-добровольцев, которые приходят на помощь любому, кто попал в беду, — все это акты мужества, имевшие место в определенное время в определенном месте. Напротив, героизм Мохандаса Ганди или Матери Терезы — это доблестные действия, длившиеся всю жизнь. «Хронический» героизм относится к «острому» героизму, как мужество к смелости.

Такая точка зрения предполагает, что каждый из нас может с легкостью стать героем или злодеем, в зависимости от того, какие ситуационные силы на нас влияют. Поэтому очень важно понять, как можно ограничивать, сдерживать и предотвращать ситуационные и системные силы, побуждающие некоторых из нас к социальной патологии. Но для любого общества не менее важно создавать «героические образы». Для этого необходимо напоминать людям, что каждый из нас — герой, ждущий своего часа; он готов услышать призыв и поступить по совести, когда наступит решающий момент. И решающий вопрос для каждого из нас состоит в том, действовать ли, чтобы помочь другим, или нет. Давайте же приготовим лавровые венки для всех тех, кто откроет в себе источник скрытых сил и добродетелей, которые позволят им идти вперед и бросить вызов несправедливости и жестокости, в соответствии со своими принципами и ценностями.

Большой объем исследований, посвященных ситуационным детерминантам антиобщественного поведения, который мы рассмотрели здесь, подтвержденный исследованиями Милгрэма о власти авторитета, а также Стэнфордский тюремный эксперимент убедительно демонстрируют, что нормальных, обычных людей можно побудить совершать невероятно жестокие действия против ни в чем не повинных других ^[539]. Однако в этих исследованиях, как и во многих других, всегда было не только большинство, которое слушалось, приспосабливалось, подчинялось, поддавалось убеждению и соблазну. Всегда было и меньшинство, которое сопротивлялось, возражало и не подчинялось. В определенном смысле героизм — это и есть способность сопротивляться мощным ситуационным силам, которые так легко улавливают в свои сети большинство людей.

Отличаются ли те, кто оказывает сопротивление, от тех, кто слепо подчиняется^[540]? Нисколько. Наша концепция банальности героизма утверждает, что герои момента не слишком отличаются от большинства, от тех, кто поддался соблазну. До сих пор почти нет эмпирических исследований, подкрепляющих подобные утверждения. Героизм — непростое явление, оно с трудом поддается систематическому изучению, сопротивляется ясным определениям и сбору данных «в поле». Героические поступки непредсказуемы, и оценить их можно только после того, как они были совершены. Поскольку героев обычно расспрашивают спустя месяцы или годы после того, как героический поступок был совершен, не существует никаких прогностических исследований того, что фотограф Анри Картье-Брессон называл «решающим моментом» героического поступка^[541]. Надо признаться, мы не знаем, на чем основаны решения героев, когда они решают совершить рискованный поступок.