ПРОВОДНИКИ ПРЕРОГАТИВЫ

Макс Вебер выделял два вида власти: патриархальную и бюрократиче­скую.[270] Первый вид — власть персональная и самовластная. Государь вла­ствует по собственному праву, ему подчиняется его клиентела. Его чиновни- • ки — плохо подготовленные любители, деловые процедуры неформальны и большая часть дел ведется устно. Второй вид — власть деперсонифициро- ванная и беспристрастная. Власть принадлежит государю по должности, и он управляет потому, что занимает эту должность. Чиновники — опыт­ные профессионалы, исполняющие установленные предписания и ведущие письменные протоколы.

Когда Вебер описывал эти две модели, он не подозревал, чем была власть в раннее Новое время. Большинство правительств представляло собой смесь обоих указанных видов. Парижская бюрократия, прославившаяся своей эф­фективной работой, состояла из династий, оккупировавших, подобно пара­зитам, в ней должности. Они поднаторели в делопроизводстве, однако дос­тигли этого в системе отношений клиентелы, совершенно чуждых мерито- кратическому XIX столетию. Стремление историков этого века модернизи­ровать события вновь создает проблемы для понимания.

Однако существующая концепция «абсолютизма» строится на допуще­нии, что существовавшая бюрократия была способна доводить королевские приказы до общества и при этом не зависела от структур этого общества. Кажется, что на практике королевская прерогатива работала иначе. В ран­нее Новое время бюрократия может быть ошибочно названа «чиновничест­вом». Однако большинство королевских чиновников покупало свои долж­ности и считало их своей собственностью, которую следовало использовать скорее в собственных интересах, чем на пользу государства. Тотальный ха­рактер личных связей родства и клиентелы стирал различия между адми­нистраторами и теми, кем они управляли. Историки социального направ­ления подчеркивали дилетантский характер службы чиновников в раннее Новое время. Функции чиновника в большей степени определялись тем, кем он был, чем занимаемой должностью. Его способность приводить в по­виновение зависела скорее от ранга и количества его друзей, а не от офици­альных полномочий. Напротив, историки-институционалисты подчеркива­ли бюрократические черты так называемой «административной монархии» во Франции при последних Бурбонах и в германских государствах — на­пример, наличие кодексов делопроизводства, описаний занятий, профес­сиональную подготовку и высокие стандарты публичной службы.[271] На са­мом деле механизмы бюрократии и патроната в эту эпоху действуют парал­лельно, но способ их взаимодействия не поддается точному описанию.

Столь же ошибочно широко распространенное мнение, что «абсолют­ные» монархи XVII века возвышали «новых людей» для осуществления ко­ролевских прерогатив и своей «абсолютной» власти. Новыми эти люди бы­ли в том смысле, что они происходили из семей, ранее не входивших в пра­вящую элиту, монархи не обращались к классам, которыми пренебрегали их предшественники. Заявления историков об оригинальности их политики вызваны незнанием истории Средних веков. Сходство теорий, описыва­ющих так называемые «новые монархии» Генриха VII Английского, Людо­вика XI Французского и Фердинанда Арагонского, должно нас насторажи­вать. Средневековые государи имели обыкновение выбирать сподвижни­ков для политической и административной деятельности (различия между которыми были весьма неопределенными) из периферийных слоев знати или с более низких уровней. Таким образом, монархи могли рассчитывать на их преданность короне. «Новые люди» быстро получали в награду титул и статус, соответствующий их новому положению, если не успевали приоб­рести их после покупки должности. Выскочки вроде Уолси и Флери полу­чали кардинальские шапки. Следовательно, трения между «старой» и «но­вой» знатью были обычны для любой эпохи, а отнюдь не уникальным явле­нием эры «абсолютизма».

Как уже было показано, концепция «кризиса аристократии», начавше­гося в этот период, является общепринятой. Согласно этой теории, наслед­ственная «феодальная» знать — принцы крови, гранды и «дворянство шпа­ги» — уже ощутившая последствия экономической депрессии XVII столе­тия, была вытеснена с государственной службы юристами-буржуа и бюро- ратами «дворянства робы». Одно серьезное исследование, посвященное знати Нормандии, заставляет серьезно усомниться в этом утверждении, хотя неясно, насколько типичной была ситуация в этой провинции. Лишь немногие представители знати испытывали экономические трудности, не­смотря на сложные условия. Главное открытие, относящееся к данной про­блеме, заключается в том, что многие чиновники уходили со своих должно­стей, как только аноблировались, и смешивались с существующей знатью. Они женились на представительницах влиятельных фамилий и усваивали стиль жизни дворянства. Хотя в первом поколении поведение людей еще различалось, адаптация происходила быстро и препятствовала образова­нию двух разных дворянств, активного и пассивного. В XVII веке две трети знати, за счет которой возвышались их соперники-буржуа, возвысились та­ким же образом менее ста лет назад. Начиная по крайней мере с XIV века дворянство западной и восточной Европы формировалось и пополнялось людьми, служившими короне. Аристократы всегда морочили голову своим современникам — а также историкам — легендами о древности своего рода.

Тридцать лет назад Хэкстер мудро заметил, что средние слои всегда стремились возвыситься. Очевидно, мифы не так легко уходят со сцены. В каждом столетии — от XII до XX — историки всех европейских стран объявляют возвышение буржуа уникальной особенностью своей эпохи. В раннее Новое время единственной новацией было создание новых правил для прежних участников процесса. В Западной Европе корона все более обогащалась за счет амбиций тех, кто пробивался и покупал должности. В Восточной Европе прежним реалиям был придан официальный вид табе­лей о рангах, формально иерархиезировавших знать согласно положению на государевой службе, чтобы сгладить давние трения. Старые знатные се­мейства продолжали доминировать в новых формах, в то время как обычно считается, что государи открыли путь незнатным, деньги и службу которых они собирались использовать. Устройство королевских армий также опро­вергает утверждение, что «абсолютизм» был инородной надстройкой об­щества. Армия, в которой офицеры, происходившие из знатных семей, ко­мандовали своими зависимыми людьми и экипировали их за собственный счет, является свидетельством общности интересов знати и короны.¹

Итоги данной дискуссии могут существенно повлиять на содержание понятия «абсолютизм». Возникают сомнения в том, действительно ли знать претерпевала изменения в соответствии с запросами нового режима. Бо­лее уместно было бы сказать, что правительство было вынуждено приспо­сабливаться к менявшемуся положению знати. Кроме того, следует с осто­рожностью относиться к предположению, что знать препятствовала усиле­нию королевской власти. Безусловно, некоторые дворяне сопротивлялись контролю правительства, особенно если прежде они с успехом тиранили города и деревни, а теперь этой возможности лишились. Однако не вся знать находилась в конфронтации с абсолютной властью. Некоторые дворяне ей содействовали, если им было выгодно. Королевские прерогативы были не просто механизмом управления, но и открывали богатые возможности. Только бюрократия, свободная от произвола влиятельных лиц, могла бы освободить монархов от необходимости потакать требованиям элиты. При­сутствие такой бюрократии считалось концептуальной составляющей по­нятия «абсолютизм», но доказательств ее реального существования нет. Чтобы правительство могло избавиться от притязаний «старой» знати, ему потребовалась бы социальная революция, которой так никогда и не про­изошло. Поэтому действие абсолютной королевской прерогативы на прак­тике сдерживалось необходимостью учитывать интересы земельной знати.