МЭТР НИК В ВАЛЬГАТТЕ

После событий на ферме «Шипоган», когда полицейских агентов и волонтеров постигла неудача, Том Арше и его старшие сыновья, как мы знаем, укрылись за пределами территории Канады, а затем вернулись оттуда, чтобы принять участие в битве у Сен-Шарля. После прискорбного поражения, стоившего жизни Реми, Том с Пьером, Мишелем, Тони и Жаком сумели воссоединиться с повстанцами в Сент-Олбансе — городке на американской границе.

Что касается нотариуса Ника, то, как известно читателю, он остерегся появляться в Монреале. Как объяснил бы он свое поведение на ферме «Шипоган»? Несмотря на все уважение к нотариусу, Джильберт Аргал без колебаний возбудил бы против него судебное дело за неповиновение представителям власти. Двери монреальской тюрьмы наверняка захлопнулись бы за ним, а заодно и за Лионелем, у которого возникла бы тогда уйма времени, чтобы предаваться поэтическому вдохновению «intra muros»[190].

Итак, мэтр Ник принял единственно правильное решение — последовать за махоганами в Вальгатту и под кровом своих предков переждать, пока все не успокоится и обстоятельства не позволят ему расстаться с ролью вождя племени и спокойно вернуться в свою скромную контору.

Лионель, правда, был иного мнения. Юный поэт очень рассчитывал на то, что нотариус решительно порвет со своей официальной должностью на рыночной площади Бон-Секур и навсегда прославит среди гуронов громкое имя Сагаморов.

Деревня, в которой уже несколько недель как поселился мэтр Ник, находилась в двух милях от фермы «Шипоган». Там у этого мирного конторщика началась новая жизнь. Мало сказать, что Лионель остался в восторге от того приема, который мужчины племени, старики, женщины и дети оказали его хозяину, — это надо было видеть. Ружейные залпы, коими он был встречен, оказанные ему почести, расточаемые в его адрес хвалебные слова, обращенные к нему торжественные речи, ответные речи, с которыми пришлось выступить будущему вождю, с использованием языка и фразеологии Дальнего Запада — все это не могло не польстить тщеславию мэтра Ника. И все же этот добряк горько сожалел о злосчастной истории, в которую он поневоле впутался. Если Лионель застоялому запаху конторы и папок с бумагами предпочитал свежий воздух прерий, если красочный язык махоганских воинов казался ему приятнее жаргона конторской братии, то мэтр Ник отнюдь не разделял его взглядов.

А потому между ним и клерком часто возникали споры, доходившие порой до ожесточенной перепалки.

В довершение всего мэтр Ник опасался, что этим дело не кончится. Он уже ясно представлял себе гуронов, увлеченных словом и делом повстанцев. А сможет ли он противиться им, если они захотят примкнуть к мятежникам, если Жан Безымянный кликнет их на помощь, если Том Арше и его домочадцы придут в Вальгатту просить подмоги? Он уже и без того серьезно скомпрометирован. А что с ним станет, если он поднимется во главе племени дикарей против англо-канадских властей? Как сможет он после этого надеяться когда-нибудь снова вернуться к должности нотариуса в Монреале?

Тем не менее, он успокаивал себя, что со временем все уладится. После стычки на ферме «Шипоган» прошло несколько недель, это был еще не бунт, а просто сопротивление полиции, и весьма вероятно, что скоро все предадут забвению. Мятежное движение еще не развернулось, ничто не указывало на то, что оно неизбежно. Итак, если в Канаде будет по-прежнему царить спокойствие, то власти проявят терпимость и мэтр Ник сможет безо всякого риска возвратиться в Монреаль.

Однако Лионель надеялся, что этот расчет не оправдается. Снова вернуться к службе в конторе, корпеть по шесть часов из десяти над бумагами?.. Лучше уж сделаться «лесным бродягой» или охотником за медом диких пчел! Позволить своему хозяину оставить то высокое положение, которое он занимает у махоганов?.. Никогда! Мэтра Ника больше нет. Есть законный наследник престола древнего рода Сагаморов. Гуроны не дадут ему сменить топор воина на перо чиновника!

С самого своего прибытия в Вальгатту мэтр Ник вынужден был сидеть на почетном месте в вигваме, из которого его предшественник отправился к прародителям в лоно благословенных прерий. Лионель променял бы все дома Монреаля, все гостиницы и дворцы за эту лишенную удобств хижину, где молодые мужчины и женщины наперебой угождали своему господину. Да и сам он не был обделен вниманием: махоганы считали юношу правой рукой Великого вождя. И впрямь, когда последнему приходилось держать речь перед костром Совета, Лионель никогда не упускал случая сопровождать слова Никола Сагамора выразительными жестами.

Словом, юный клерк был бы счастливейшим из смертных, если бы хозяин не продолжал так упорно отказывать ему в исполнении его самого заветного желания. И в самом деле, мэтр Ник до сих пор еще ни разу не надел одежды махоганов. А Лионель ничего не желал так сильно, как видеть вождя облаченным в костюм гуронов — мокасины на ногах, перья на макушке, полосатый тканый плащ на плечах. Много раз заводил он об этом разговор, но безуспешно. Однако юноша не пасовал перед холодным отказом, на который каждый раз натыкался в своих просьбах.

— Ничего, он придет к этому! — повторял Лионель про себя. — Я не допущу, чтобы он предводительствовал в платье нотариуса! На кого он похож, скажите пожалуйста, в своем длиннополом сюртуке, бархатном жилете и белом галстуке? Он еще не переродился, но переродится! Когда он открывает рот перед собранием старейшин племени, мне так и кажется, что сейчас он скажет: «От имени и по поручению нотариуса Ника и его коллег...» Так больше продолжаться не может. Он должен надеть костюм краснокожих воинов, и если для того, чтобы он, наконец, решился, нужен особый повод, то я ему его устрою.

Тогда-то на ум Лионелю и пришла одна очень простая идея. Из разговоров со старейшинами Вальгатты он понял: их тоже весьма удручало, что потомок Сагаморов одевается по-европейски. И вот по наущению юного клерка махоганы решили торжественно «короновать» своего нового вождя и даже составили программу церемонии, на которую собирались пригласить гостей из соседних племен. Будет стрельба холостыми патронами, увеселения, пиршество, и мэтр Ник не сможет возглавить все это, не облачившись в национальный костюм.

Решение о торжествах было окончательно принято во второй половине ноября. Они были назначены на 23-е число того же месяца, а потому, дабы они прошли с большим размахом, приготовления должны были начаться безотлагательно.

Если бы роль мэтра Ника сводилась просто к тому, чтобы в назначенный день принять почести от своих подданных, го можно было бы держать от него в тайне предстоящую церемонию и сделать ему сюрприз. Но так как он должен был участвовать в ней в качестве и в облачении гуронского вождя, юному клерку пришлось уведомить его заранее.

Итак, 22 ноября Лионель поставил вопрос ребром, к вящему неудовольствию мэтра Ника.

Сначала, узнав, что племя готовится к торжествам в его честь, нотариус стал посылать все к черту, а заодно и клерка.

— Да соблаговолит Никола Сагамор довериться совету бледнолицего, — ответил ему на это Лионель.

— О каком бледнолицем ты говоришь? — спросил мэтр Ник, ничего не понимая.

— О вашем верном слуге, Великий вождь.

— Тогда берегись, как бы хороший тумак не превратил твое бледное лицо в красное!

Лионель не обратил внимания на угрозу и вкрадчиво продолжил:

— Да не забудет Никола Сагамор, как глубоко я предан ему. Если бы когда-нибудь он оказался вдруг пленником сиу[191], онеидов[192], ирокезов или других дикарей, если бы его привязали к столбу пыток, то именно я явился бы защитить его от оскорблений и когтей старух, а после его смерти именно я опустил бы в могилу его останки и боевой топор.

Мэтр Ник решил дать Лионелю говорить сколько вздумается, твердо вознамерившись заключить беседу таким образом, чтобы клерк запомнил ее надолго.

А потому он лишь обронил:

— Значит, речь идет о том, чтобы я пошел навстречу пожеланию махоганов?..

— Да, их пожеланию.

— Хорошо, пускай! Если это так уж нужно, я буду присутствовать на этом празднике.

— Вы и не могли бы отказаться, потому что в ваших жилах течет кровь сагаморов.

— Кровь сагаморов пополам с кровью нотариусов, — проворчал мэтр Ник.

Тут Лионель приступил к самому щекотливому вопросу.

— Итак, решено, — сказал он, — Великий вождь будет возглавлять церемонию. Только для того, чтобы предстать на ней в том виде, какой подобает его положению, ему необходимо одну прядь волос оставить на темени торчком.

— Для чего это?

— Из уважения к традициям.

— Как! Этого требуют традиции?

— Да! Ведь если вождь махоганов падет мертвым на тропе войны, надо, чтобы противнику было легко размахивать его головой, ликуя победу.

— Вот уж действительно! — ответил мэтр Ник. — Чтобы противник мог размахивать моей головой... ухватившись за эту прядь, разумеется?

— Таковы обычаи у индейцев, и ни один воин не вправе их нарушать. Да любая другая прическа и не пристала бы к платью, в которое Никола Сагамора облачится в день церемонии.

— Ах, так я должен и облачиться...

— Над ней, над этой праздничной одеждой, сейчас как раз трудятся. Она будет великолепна — куртка из кожи лани, мокасины из лосиных шкур, плащ, который носил предшественник Никола Сагамора, не считая раскраски на лице...

— Так еще и раскраска на лице?

— Да, перед тем, как самые искусные мастера племени займутся татуировкой на руках и теле...

— Продолжай, Лионель, — сказал мэтр Ник, стискивая зубы. — Ты меня ужасно заинтересовал. Раскраска на лице, прядь волос торчком, мокасины из лосиных шкур, татуировка на теле?.. Ты ничего не забыл?

— Ничего, — ответил юный клерк, — и когда Великий вождь предстанет перед своими воинами, облаченный в эти одежды, которые подчеркнут достоинства его фигуры, не сомневаюсь, что индианки начнут оспаривать честь разделить с ним его вигвам.

— Как? Индианки будут оспаривать честь?..

— И право обеспечить многочисленное потомство избраннику Великого Духа!

— Ты хочешь сказать, что мне придется жениться на гуронке? — спросил мэтр Ник.

— А как же может быть иначе — ради будущего махоганов! Поэтому уже избрана «скво» знатного происхождения, которая посвятит всю себя ублажению Великого вождя...

— А ты можешь мне сказать, кто эта краснокожая принцесса, которая посвятит всю себя?..

— О, она великолепна! — ответил Лионель. — И достойна родословной сагаморов!

— И кто же это?..

— Вдова вашего предшественника...

Щекам юного клерка повезло: он стоял на почтительном расстоянии от мэтра Ника, иначе тот отвесил бы ему здоровенную оплеуху. Но она не могла достигнуть цели, потому что Лионель из осторожности хорошо рассчитал дистанцию, и патрону пришлось ограничиться словами:

— Послушай, Лионель, если ты еще хоть раз затеешь этот разговор, я так надеру тебе уши, что тебе не придется завидовать ослу Дэвида Гамута!

После сравнения, напомнившего ему об одном из героев романа «Последний из могикан» Купера, Лионель счел благоразумным замолчать и удалиться. Мэтр Ник очень разозлился на своего клерка, но не меньше он был зол и на старейшин племени. Предложить ему надеть на церемонию гуронский костюм! Принуждать его сделать прическу, одеться, раскраситься и татуироваться, как это делали когда-то его предки!

Однако раздосадованный нотариус не знал, как уклониться от исполнения этих своих обязанностей.

Дерзнет ли он вопреки обычаям предстать перед взорами воинов в партикулярном платье, в сюртуке, он, смирнейший из тех, кого принято называть законопослушниками? Это все больше мучило его по мере того, как приближался Великий День.

Тем временем — к счастью для наследного вождя сагаморов — произошли события, расстроившие планы махоганов.

Двадцать третьего числа в Вальгатту пришла важная новость. Патриоты Сен-Дени — как это уже известно читателю — оттеснили солдат королевских войск, которыми командовал полковник Гор.

Новость вызвала бурное ликование гуронов. Мы уже видели, что на ферме «Шипоган» их симпатии были на стороне борцов за независимость, и недоставало только случая, чтобы они примкнули к франко-канадцам.

Но победа патриотов — мэтр Ник хорошо понимал это — не могла заставить воинов его племени отложить приготовления к торжествам в его честь. Напротив, они отпразднуют «коронацию» с еще большим размахом, и ему не избежать церемониальных почестей.

Однако через три дня хорошие вести сменились плохими. После победы у Сен-Дени — поражение у Сен-Шарля!

Узнав о кровавых расправах лоялистов, об их зверствах, грабежах, поджогах, насилиях, о разрушении обоих селений, махоганы не могли сдержать негодование. Оставался только шаг к тому, чтобы они поднялись всей массой и пришли на помощь патриотам, и мэтр Ник опасался, что этот шаг вот-вот будет сделан.

Теперь нотариус, и без того скомпрометировавший себя в глазах монреальских властей, с тревогой задавался вопросом, не будет ли он тогда скомпрометирован окончательно и бесповоротно? Не придется ли ему, встав во главе своих воинов, примкнуть к повстанцам? Правда, при сложившихся обстоятельствах уже не могло быть и речи ни о каких церемониях. Но с каким неприступным видом мэтр Ник встретил Лионеля, когда юный клерк пришел объявить ему, что пришла пора вырыть боевой топор и ступить, размахивая им, на тропу войны!

С этого дня единственной заботой мэтра Ника было умиротворение своих воинственных подданных. Когда те являлись к вождю, чтобы склонить его высказаться против угнетателей, он ухитрялся не сказать им ни да, ни нет. Надлежит, говорил он, не предпринимать никаких действий без здравых размышлений, посмотреть, каковы будут последствия поражения при Сен-Шарле... Быть может, графства уже захвачены солдатами королевской армии?

К тому же ничего не известно о том, что готовят реформисты, рассеянные после поражения... В каком месте они укрылись?.. Куда идти для соединения с ними?.. Не отложили ли они борьбу до более подходящего случая?.. Не попали ли их вожаки в руки полиции и не сидят ли они в монреальских тюрьмах?..

Таковы были довольно убедительные доводы, которые мэтр Ник выдвигал своим нетерпеливым преторианцам[193], которые, надо сказать, принимали их не без возражений. Не сегодня, так завтра ими овладеет гнев, и тогда их вождь, естественно, будет вынужден следовать за ними. Возможно, мэтру Нику и приходила мысль улизнуть из племени. Но, по правде говоря, это было весьма затруднительно, за ним наблюдали гораздо тщательнее, чем он предполагал.

И потом в каком краю мог бы он вести жизнь беглеца? Ему претила мысль покинуть Канаду — страну, где он родился. А укрывшись в деревне какого-нибудь графства, где наверняка рыскали агенты Джильберта Аргала, он рисковал попасть к ним в лапы.

Кроме того, мэтр Ник не знал, что стало с главными предводителями восстания. Хотя некоторые махоганы поднимались вверх по течению реки до берегов рек Ришелье и Св. Лаврентия, им ничего не удалось узнать. Даже Катерине Арше с фермы «Шипоган» ничего не было известно ни о Томе Арше и сыновьях, ни о де Водрелях, ни о Жане Безымянном, ни о том, что происходило в «Запертом доме» после событий у Сен-Шарля.

Итак, следовало дать событиям идти своим чередом, и это как нельзя более устраивало мэтра Ника. Выиграть время, выждать, пока все постепенно утрясется, — вот к чему он склонялся охотнее всего.

Однако это вызвало новые разногласия между ним и его юным клерком, который люто ненавидел лоялистов. Последние новости повергли Лионеля в глубокое уныние. Теперь ему было не до шуток! Он не играл больше ни в тропу войны, ни в топор, который надо откопать, забыл о крови сагаморов и о привычном наборе индейских метафор — он думал лишь о том, как сильно пострадало национальное дело. А что стало с героем, с Жаном Безымянным? Не погиб ли он у Сен-Шарля? Но нет! Весть о его смерти уже широко разнеслась бы, а власти не преминули бы распространить ее еще шире. Об этом сразу стало бы известно как на ферме «Шипоган», так и в Вальгатте. Однако если Жан остался в живых, где он теперь? Лионель отдал бы жизнь, чтобы узнать это.

Прошло несколько дней. Положение ничуть не изменилось. Может, повстанцы готовились к возобновлению наступления? Раз или два слухи об этом докатились до махоганской деревни, но ничем не подтвердились. Кроме того, по приказу лорда Госфорда в графствах Монреаль и Лапрери рыскали отряды полиции в поисках повстанцев. Многочисленные отряды стояли на обоих берегах реки Ришелье. Беспрестанные обыски держали в постоянном страхе жителей селений и ферм. Колонны сэра Джона Кольборна были готовы поспешить в любое место, где только взовьется знамя мятежников. Если бы повстанцы дерзнули вновь пересечь американскую границу, то столкнулись бы с довольно значительными силами.

Пятого декабря Лионель, отправившись на разведку в Шамбли, узнал, что в Монреальском округе объявлено военное положение. Одновременно с этим генерал-губернатор пообещал награду в четыреста пиастров тому, кто выдаст депутата Папино. Были назначены премии за поимку и других руководителей, в том числе де Водреля и Винсента Годжа. Поговаривали также, что какая-то часть реформистов содержится в тюрьмах Монреаля и Квебека, что процессы над ними будут вестись по законам военного времени и на эшафот скоро взойдут новые жертвы из числа политических заключенных.

Факты были очень серьезные. Ответят ли Сыны Свободы на направленные против них меры последним вооруженным выступлением? Или будут, наоборот, обескуражены такими безжалостными расправами? Так вопрошал себя мэтр Ник. Он знал, что восстание, если оно не удается в самом начале, имеет мало шансов завершиться удачей потом.

Правда, махоганские воины и Лионель были другого мнения.

— Нет! — повторял он нотариусу. — Нет! Дело не пропало, и пока Жан Безымянный жив, не будем отчаиваться в успехе завоевания нашей независимости!

Днем 7 декабря произошел случай, снова поставивший мэтра Ника в затруднительное положение, (из которого, как достойный нотариус полагал, он только что выпутался), а страсти воинственных по природе гуронов накалились добела.

Уже несколько дней в различных местных приходах появлялся аббат Джоан. Молодой священник проходил по всему графству Лапрери, ратуя за массовый подъем франко-канадского населения. Своими пламенными проповедями он боролся, и не без труда, с растерянностью, в которую впали некоторые патриоты после поражения у Сен-Шарля. Аббат Джоан не отступал. Он шел напрямик, заклиная своих сограждан быть готовыми снова взяться за оружие, как только их руководители вновь появятся в округе.

Его брата, однако, в графстве не оказалось. Джоан не знал, что с ним стало. Прежде чем снова начать проповеди, он пришел в «Запертый дом», желая обнять мать, получить известия о Жане...

Но «Запертый дом» не распахнул перед ним своих дверей.

Джоан отправился на поиски брата. Он также не мог поверить, что тот погиб, ибо весть о его смерти получила бы широкую огласку. Нет, убеждал он себя, Жан скоро снова объявится во главе своих соратников.

Молодой священник направил теперь свои усилия на то, чтобы поднять индейцев, особенно воинов гуронского племени, которые так и рвались в бой. С этим намерением аббат Джоан явился к махоганам. Мэтру Нику пришлось устроить ему хороший прием: не мог же он идти против желаний своих соплеменников.

— Что поделать! — говорил он сам себе, качая головой. — От судьбы не уйдешь. И хотя я не знаю, как начинался род Сагаморов, зато очень хорошо знаю, как он кончится!.. На скамье военного трибунала.

Действительно, гуроны были готовы выступить в поход, и Лионель немало способствовал этому, подогревая их решимость.

Когда аббат Джоан появился в Вальгатте, юный клерк стал одним из самых горячих его поклонников. Он не только нашел в нем пылкого, как и он сам, патриота, но был просто потрясен сходством молодого священника с Жаном Безымянным: почти те же глаза, тот же пламенный взгляд, голос, жесты. Лионелю казалось, что он снова видит перед собой своего героя, только в сутане священника, казалось, что он слышит его... Уж не обман ли это чувств? Лионель не мог бы ответить.

Уже два дня как аббат Джоан находился среди махоганов, и те твердили только о том, чтобы присоединиться к патриотам, сосредоточившим свои силы милях в сорока к юго-западу, на острове Нейви, одном из островов Ниагары.

Мэтр Ник был обречен следовать за воинами своего племени.

Фактически все приготовления к походу в Вальгатте уже завершились. Покинув свою деревню, махоганы собирались пересечь соседние графства, поднять там индейские племена, достичь берегов Онтарио и, добравшись до Ниагары, примкнуть к уцелевшим сторонникам дела национальной независимости. Дошедшая до них новость сдержала этот порыв — по крайней мере, на время: один из гуронов, возвратившийся вечером 9 декабря из Монреаля, сообщил, что Жан Безымянный арестован агентами Джильберта Аргала на границе Онтарио и заключен в крепость Фронтенак.

Можете себе представить, как потрясены были махоганы. Жан Безымянный — в руках лоялистов!

Но судите сами, в какое волнение они пришли, когда аббат Джоан, узнав об аресте Жана, вскричал: «Брат мой!» — а потом добавил: «Я спасу его от смерти!»

— Возьмите меня с собой! — воскликнул Лионель.

— Идем, дитя мое! — кивнул аббат Джоан.