Закулисное ожидание

 

«Нечасто встречаешь тридцати- или сорокалетнего художника, который создавал бы нечто действительно интересное», – заявил Джобс на пороге своего тридцатилетия.

Возможно, это было справедливым утверждением для его четвертого десятка, начавшегося с изгнания из Apple в 1985 году. Но когда в 1995-м ему исполнилось сорок, дела пошли в гору. В том году на экраны вышла «История игрушек», а в следующем Apple купила NeXT, и Джобс смог заново утвердиться в основанной им компании. Вернувшись в Apple, он доказал, что человек и после сорока может быть вдохновенным новатором. После двадцати он преобразил персональный компьютер, а теперь, после сорока, ему предстояло проделать то же самое с музыкальными проигрывателями, бизнес-моделью звукозаписывающей индустрии, мобильными телефонами, прикладным программным обеспечением, планшетными компьютерами, книгами и журналистикой.

Он делился с Ларри Эллисоном своим стратегическим планом: заставить Apple купить NeXT, занять место в совете директоров и выжидать, пока Амелио промахнется. Надо думать, Эллисон не очень-то поверил, услышав, что Джобса не интересуют деньги. А между тем это отчасти правда. Джобсу были чужды и сибаритские запросы Эллисона, и филантропические порывы Гейтса, и тщеславное желание подняться повыше в списке Forbes. Но он, будучи эгоцентриком, искал самореализации иначе – он мечтал оставить наследие, которое покоряет и восхищает людей. Точнее, двойное наследие: высококачественную новаторскую продукцию, способную изменить мир, и неподвластную времени компанию. Он хотел оказаться в одном пантеоне с такими личностями, как Эдвин Лэнд, Билл Хьюлетт и Дэвид Паккард, – причем еще и немножко повыше прочих. А кратчайший путь к достижению этих целей вел в Apple – настала пора вернуть себе королевство.

И все же… когда реставрация назрела, Джобс проявил несвойственную ему сдержанность. Подрывать позиции Гила Амелио он не стеснялся – это было вполне в его духе, он и не мог вести себя иначе, поскольку считал, что Амелио некомпетентен. И все же, когда корона почти коснулась его головы, он почему-то вдруг словно бы засомневался, чуть ли не передумал – быть может, кокетничал на свой лад.

Джобс пришел в Apple в январе 1997 года в качестве неофициального консультанта, как и обещал Амелио. Поначалу он вмешивался только в отдельные кадровые вопросы, особенно когда требовалось защитить своих людей, переведенных из NeXT. Но во всех прочих областях оставался до странности пассивен. Не получив приглашения в совет директоров, он обиделся, а предложение возглавить отдел операционных систем показалось ему унизительным. Амелио удалось обставить все так, чтобы Джобс находился на борту и в то же время за бортом, что не предвещало мирного развития событий. Позднее Джобс рассказывал:

 

Гилу не хотелось, чтобы я крутился у него под боком. А я считал его болваном. Я еще до продажи NeXT все про него понял. У меня складывалось впечатление, что меня просто намерены использовать для показухи. Выпихивать на сцену по торжественным случаям типа Macworld. Ну и ладно, я же был занят в Pixar. Я снял офис в центре Пало-Альто, где работал несколько дней в неделю, а иногда на денек-другой уезжал в Pixar. Хорошо мне тогда жилось. Я немного расслабился, стал проводить больше времени с семьей.

 

В начале января Джобса и впрямь «использовали для показухи» на Macworld, где он окончательно утвердился в своем нелестном мнении об Амелио. Почти четыре тысячи верных почитателей Apple боролись за места в бальном зале отеля Marriott в Сан-Франциско, чтобы послушать вступительную речь Амелио. Его представил Джефф Голдблюм, который в фильме «День независимости» спас мир при помощи Apple PowerBook. «Я сыграл эксперта по теории хаоса во втором «Парке юрского периода», – сказал он, – и, пожалуй, это дает мне право поучаствовать в мероприятии Apple». С этими словами он обернулся к Амелио, который вышел на сцену в броском спортивном пиджаке и полосатой рубашке с воротником-стойкой, застегнутым под самое горло. Как отметил потом репортер The Wall Street Journal Джим Карлтон, «у него был вид комика из Лас-Вегаса», а журналист Майкл Мелоун, пишущий о высоких технологиях, выразился еще красочнее: «Он выглядел точно как ваш дядюшка на первом свидании после недавнего развода».

Но главная проблема состояла в том, что Амелио, уходя в отпуск, страшно разругался со спичрайтерами, и теперь отказался репетировать речь. Джобс изводился за кулисами, созерцая это позорище. Бессвязное лопотание Амелио, грозившее затянуться до бесконечности, приводило его в бешенство. Амелио ничего не понимал в тезисах, которые подсказывал ему телесуфлер, и пытался импровизировать, то и дело сбиваясь с мысли. Через час с лишним зрители уже пребывали в ступоре. Несколько приятных перерывов чуть сгладили общее впечатление – например, когда Амелио пригласил Питера Гэбриэла для демонстрации новой музыкальной программы. Амелио также представил Мохаммеда Али, сидевшего в первом ряду. По плану чемпион должен был выйти на сцену и прорекламировать сайт о болезни Паркинсона, однако Амелио не вызвал его и даже не объяснил, зачем он здесь.

Еще часа два Амелио бубнил свою речь, прежде чем пригласить человека, ради которого все, собственно, и собрались. «Джобс решительно прошествовал на сцену – живое воплощение уверенности, стиля и магнетизма, полная противоположность неуклюжему Амелио, – писал Карлтон. – Пожалуй, даже возвращение Элвиса не вызвало бы столь бурной реакции». Зрители все как один вскочили на ноги и бешено аплодировали больше минуты. Десять лет застоя остались в прошлом. Наконец Джобс взмахом руки призвал к молчанию и сразу взял быка за рога: «Пропала искра. И нам следует ее вернуть, – сказал он. – Mac не очень-то продвинулся за последние десять лет. И Windows нас догнала. Поэтому мы должны придумать операционную систему получше».

Будь зажигательная речь Джобса финальным аккордом, она бы затушевала чудовищное выступление Амелио. Но, увы, тот вновь вылез на сцену и разглагольствовал еще целый час. Наконец, через три с лишним часа после начала, Амелио завершил шоу, пригласив обратно Джобса и вдобавок предъявив зрителям сюрприз в лице Стива Возняка. Публика пришла в бешеный восторг, но Джобса все это явно раздражало. Увернувшись от торжественной демонстрации единства, когда по идее всем троим надлежало вскинуть вверх сомкнутые руки, он тихо отошел назад. «Он безжалостно сорвал заключительную сцену, которую я запланировал, – жаловался потом Амелио. – Личные переживания были для него важнее имиджа компании». Прошло лишь семь дней нового года, а уже было очевидно, что равновесие в компании нарушено.

 

Джобс без промедления выдвинул на ключевые позиции своих людей. «Из NeXT пришли отличные специалисты, и я должен был удостовериться, что их не станут подставлять менее компетентные сотрудники Apple, сидевшие на ответственных должностях», – объяснял он. Почетное место в его «списке болванов» занимала Эллен Хэнкок, которая отказалась от NeXT в пользу операционной системы Solaris компании Sun. Она, кстати, по-прежнему настаивала на использовании ядра Solaris в новой ОС Apple. На вопрос корреспондента, какая роль отведена Джобсу в принятии этого решения, она ответила кратко: «Никакой». И ошиблась. Первым делом Джобс передал ее полномочия двум своим друзьям из NeXT.

Разработку программного обеспечения он поручил своему приятелю Эви Теваняну. Аппаратное же обеспечение доверил Джону Рубинштейну, который выполнял те же функции в NeXT, пока там еще было аналогичное подразделение. Когда Джобс позвонил ему, Рубинштейн проводил отпуск на шотландском острове Скай. «Нам тут в Apple помощь нужна, – сказал Джобс. – Хочешь в команду?» Рубинштейн хотел. Он как раз успел на Macworld. После провального выступления Амелио он понял, что дела обстоят еще хуже, чем он думал. На совещаниях Рубинштейн с Теваняном периодически обменивались такими взглядами, словно вдруг оказались в сумасшедшем доме, потому что люди вокруг несли чушь, а Амелио сидел во главе стола как будто в оцепенении.

Джобс далеко не каждый день появлялся в компании, но часто названивал Амелио. Удостоверившись, что Теванян, Рубинштейн и другие верные соратники заняли руководящие должности, он переключился на чрезмерно раздутый ассортимент продукции. Особое раздражение у него вызывал Newton, карманный цифровой помощник с распознаванием рукописного ввода. Анекдоты и комиксы Doonesbury, конечно, преувеличивали его недостатки, не настолько он был плох, однако Джобс его ненавидел. Ему претил сам принцип использования компьютерных перьев. «Бог дал нам десять стилусов, – говорил он, показывая пальцы, – и нечего изобретать еще один». Помимо того, Newton был любимой инновацией Джона Скалли и уже поэтому заслуживал в глазах Джобса смертной казни.

– Newton надо бы убить, – сказал он как-то по телефону Амелио.

Это было очень неожиданное предложение, и Амелио воспротивился:

– Что значит – убить, Стив, да ты представляешь, как это будет дорого?

– Закрой его, спиши его, избавься от него, – ответил Джобс. – Не важно, во сколько это обойдется. Люди скажут тебе спасибо.

– Я изучил Newton и считаю, что это очень выгодный проект, – объявил Амелио. – Я не буду поддерживать его остановку.

А в мае он озвучил свое намерение выделить Newton в самостоятельную компанию, таким образом подтолкнув подразделение на путь, по которому оно за год кое-как доковыляет до могилы.

Теванян и Рубинштейн заходили к Джобсу домой, чтобы держать его в курсе текущих новостей, и вскоре уже в Силиконовой долине стали поговаривать, что Джобс исподволь ведет борьбу против Амелио. Он не плел интриг в духе Макиавелли, просто оставался самим собой. Стремление контролировать было у него в крови. Луиза Кехо из Financial Times, предвидевшая такое развитие событий еще во время декабрьского объявления, первой указала на происходящее. «Мистер Джобс стал в Apple серым кардиналом, – писала она в конце февраля. – Говорят, решения по сокращению производства зависят именно от него. Мистер Джобс призывал некоторых бывших сотрудников Apple вернуться в компанию, прозрачно намекая, что планирует захватить власть. По словам человека, пользующегося доверием мистера Джобса, он полагает, что Амелио и его ставленники вряд ли сумеют возродить Apple, поэтому хочет заменить их, дабы спасти «свою» компанию».

В том же месяце Амелио пришлось выступать на ежегодном собрании акционеров и объяснять, почему по итогам последнего квартала 1996-го продажи упали на 30 % по сравнению с предыдущим годом. Держатели акций выстроились в очередь перед микрофоном, чтобы выразить свой гнев. Амелио не догадывался, как неумело он вел собрание. «Это считается одной из моих лучших презентаций», – с гордостью говорил он потом. Однако Эд Вулард, бывший глава DuPont, а ныне председатель правления Apple (Марккулу разжаловали в зампредседатели), пришел в ужас. «Это катастрофа», – прошептала ему жена в разгар заседания. Вулард согласился. «Гил был одет с иголочки, но вел себя ужасно глупо, – вспоминал он. – Не мог ответить на вопросы, не понимал, о чем говорит, и не внушал никакого доверия».

Вулард позвонил Джобсу, с которым никогда не встречался лично, и пригласил его в Делавэр выступить перед руководством DuPont. Джобс отказался, но, по словам Вуларда, «приглашение было лишь предлогом, чтобы обсудить с ним Гила». Направив беседу в это русло, он напрямую спросил, какого мнения Джобс об Амелио. По воспоминаниям Вуларда, тот отвечал довольно уклончиво: дескать, Амелио занимается не своим делом. Джобс же считал, что высказался более прямолинейно:

 

Я подумал: или придется сказать ему правду, что Гил – придурок, или солгать путем умолчания. Он ведь в совете директоров, значит, я обязан быть с ним откровенным. С другой стороны, если я скажу ему, он передаст Гилу, и Гил никогда больше не будет меня слушать и прогонит людей, которых я привел в Apple. Все это пронеслось в моей голове меньше чем за полминуты. И в конце концов я решил, что все-таки должен сказать ему правду. Я очень переживал за Apple. Так что я выложил все как есть: мол, этот человек – худший генеральный директор, которого я когда-либо видел. Вот если бы существовала лицензия на должность гендиректора, то ему ее никогда бы не дали. Положив трубку, я подумал, что, наверное, сделал глупость.

 

Весной Ларри Эллисон встретил Амелио на светском мероприятии и представил его журналистке Джине Смит, пишущей о высоких технологиях. Она поинтересовалась, как обстоят дела в Apple. «Знаете, Джина, Apple похожа на корабль, – ответил Амелио. – Корабль полон сокровищ, но в борту дыра. И моя работа – заставлять всех грести в одном направлении». Смит опешила: «Ага, ну а как же дыра?» С тех пор Эллисон и Джобс без конца глумились над корабельной метафорой. «Ларри пересказал мне эту историю в суши-баре, и я прямо свалился со стула от смеха, честное слово, – вспоминает Джобс. – Вот ведь клоун – и так серьезно к себе относился! Требовал, чтобы все называли его доктор Амелио. Это всегда настораживает».

Хорошо осведомленный репортер Брент Шлендер из Fortune, знавший и Джобса, и его склад мышления, в марте выпустил подробный обзор сложившейся ситуации. «Apple Computer, образец бездарного управления и упущенных возможностей, вновь переживает тяжелые времена и еле шевелится, силясь преодолеть кризис. Между тем продажи стремительно падают, техническая стратегия зашла в тупик, торговая марка на грани гибели, – писал он. – Наблюдатель, склонный видеть во всем интриги, заподозрил бы, что Джобс, невзирая на соблазны Голливуда (недавно он возглавил студию Pixar, создавшую «Историю игрушек» и другие компьютерные мультфильмы), планирует захватить Apple».

И вновь Эллисон открыто выступил с идеей насильственного поглощения и утверждения своего «лучшего друга» Джобса в роли генерального директора. «Стив – единственный человек, который может спасти Apple, – заявил Эллисон репортерам. – Скажи он лишь слово, и я ему помогу». Как в истории про мальчика, который в третий раз кричит: «Волки!», но ему уже никто не верит, так и теперь никто не принял всерьез слова Эллисона, но чуть позднее он рассказал Дэну Гиллмору из San Jose Mercury News, что создает группу инвесторов, чтобы собрать один миллиард долларов и выкупить контрольный пакет акций Apple. (Рыночная стоимость компании тогда составляла 2,3 миллиарда.) Когда вышла статья, акции подскочили на 11 %. Эллисон даже объявил о создании имейла [email protected], чтобы любой человек мог проголосовать, надо ли продолжать эту акцию. Джобса даже забавляла роль, которую выбрал себе Эллисон. «Время от времени Ларри что-то такое затевает, – сказал он одному журналисту. – Но я объясняю, что готов быть в Apple только консультантом». А вот Амелио разозлился. Он позвонил Эллисону, чтобы отчитать его, но тот не подошел к телефону. Тогда он позвонил Джобсу, который ответил уклончиво, но и искренне: «Я правда не понимаю, что происходит. По-моему, все это безумие». Затем он, уже не столь искренне, заверил Амелио: «У нас с тобой хорошие отношения». Джобс мог положить конец всем домыслам, если бы публично отказался от идеи Эллисона. Но к недовольству Амелио он этого не сделал. Он остался в стороне, что отвечало его интересам и было вполне в его духе.

На Амелио ополчилась пресса. В Business Week вышла статья «Apple пойдет на повидло?», статья в Red Herring называлась «Гил Амелио, лучше уходи», а Wired поместил на обложке логотип Apple в виде Пресвятого сердца в терновом венце и с подписью «Молись». Майк Барникл из Boston Globe, ругая Apple за годы неправильного менеджмента, писал: «Как могут эти тупицы до сих пор получать зарплату, когда они взяли единственный компьютер, который не внушал людям страха, и бесповоротно испортили его?» Еще в феврале, когда Джобс и Амелио заключили контракт, Джобс восторженно заявил: «Мы должны это отметить и распить бутылку лучшего вина!» Амелио сказал, что принесет вино из своего погреба, и предложил встретиться вместе с женами. Все затянулось до июня, и, несмотря на растущее напряжение, они отлично провели время. Еда и вино сочетались друг с другом столь же плохо, как и гости. Амелио принес Cheval Blanc 1964 года и Montrachet, каждая бутылка по 300 долларов. А Джобс выбрал вегетарианский ресторан в Редвуд-Сити, где общий счет за еду составил 72 доллара. Жена Амелио потом заметила: «Он совершенно очарователен, и его жена тоже».

Джобс умел, когда хотел, обольщать и очаровывать людей, и ему это нравилось. Люди, подобные Амелио и Скалли, позволяли себе верить, будто он ведет себя так потому, что любит и уважает их. Казалось, что иногда он нарочно потакает своей неискренней лестью тем, кто на нее падок. Джобс умел быть очарователен с людьми, которых ненавидел, и делал это с той же легкостью, с какой оскорблял тех, кого любит. Амелио этого не понимал, потому что, как и Скалли, желал добиться расположения Джобса. Мечтая о хороших отношениях с Джобсом, он говорил почти теми же словами, что и Скалли. «Когда я пытался решить какую-то сложную задачу, мы с ним все обговаривали, – вспоминал Амелио. – В девяти случаях из десяти наши мнения совпадали». Он всячески пытался убедить себя, что Джобс действительно его уважает. «Я восхищался тем, как Стив умеет разбираться со сложными вопросами, и мне казалось, что мы доверяем друг другу».

Иллюзии Амелио рассеялись через несколько дней после совместного ужина. Еще во время переговоров Амелио настаивал, чтобы Джобс держал полученные акции Apple как минимум полгода, но лучше – дольше. Шесть месяцев заканчивались в июне. Когда был продан блок в полтора миллиона акций, Амелио позвонил Джобсу:

– Я всем отвечаю, что проданные акции – не твои. Помнишь, мы договаривались, что ты не будешь продавать, не посоветовавшись вначале с нами?

– Все верно, – ответил Джобс.

Амелио из этих слов понял, что Джобс ничего не продавал, и сделал соответствующее заявление. Но когда вышел очередной бюллетень Комиссии по ценным бумагам и биржам, оказалось, что это все-таки были акции Джобса.

– Черт возьми, Стив, я же тебя спросил напрямик, чьи это акции, и ты сказал, что не твои! – воскликнул Амелио.

Джобс ответил, что продал их в «приступе депрессии», волнуясь за судьбу Apple, а потом не хотел признавать, будучи «в некотором смущении». Когда я спросил его несколькими годами позже, он просто ответил: «Я не считал, что должен сообщать об этом Гилу».

Почему же Джобс дезинформировал Амелио? Есть простая причина: иногда Джобс предпочитал не говорить правду. Хельмут Зонненфельд однажды сказал про Генри Киссинджера: «Он врал не потому, что это было в его интересах, а потому, что это было в его натуре». В натуре Джобса было обманывать или скрывать что-то в случае, если он считал это оправданным. В то же время он порой бывал обескураживающе честен, говорил ту правду, которую большинство пытается приукрашивать или утаивать. И то, как он лгал, и то, как говорил правду, вполне соответствовало его ницшеанскому представлению о том, что он выше всяких правил.