На линии огня

 

 

Кабы не было бухла

В городах и селах,

Никогда б не знали мы

Этих дней веселых.

 

И вот, наконец, свершилось: я в свадебном платье стою у алтаря, жених надевает мне на палец обручальное кольцо, наклоняется, чтобы поцеловать, и вдруг мне становится видно его перекошенное орущее лицо.

– Просыпайся! Просыпайся! Мам, проснись, ты просила тебя разбудить на работу. – Открываю глаза и вижу сына, трясущего меня за плечо.

Оказывается, ни у какого алтаря, ни в каком платье я не стою, а напротив, лежу в своей постели, одетая в ночную рубашку. Последнее воспоминание – это грязь шоу‑бизнеса бассейного разлива. Каким образом я оказалась в своей постели? Пытаюсь сосредоточиться и отбросить обрывки как никогда реального ночного видения...

– Когда я просила разбудить?

Ой! Рот лучше не раскрывать, оттуда несет так, что самой дышать нечем. Как я, интересно, собиралась целоваться с женихом?

– Сегодня утром. Когда вернулась.

Бог мой, я все‑таки ни черта не помню с момента массового падения в воду. Надо сокращать количество выпитого. Интересно, а как себя по утрам чувствуют остальные? Нужно спросить. И, вообще, интересно, откуда у наших артистов столько здоровья?! Просто не понимаю. Может, потому, что они моложе? Ерунда! Я еще очень даже... Встала. Проковыляла к трюмо. В зеркало на меня глянуло помятое лицо пожилого человека. Нет! Тут же отвернулась – вперед на кухню, делать маску из чего‑нибудь освежающего. В холодильнике одни огурцы. Надо сегодня набрать продуктов... Ладно, сделаю из холодного огурца.

Лежу в огурцах и чувствую себя по отношению к сыну свиньей в апельсинах... ха‑ха, ну хотя бы чувство юмора при мне, и на том спасибо. Голова трещит и стучит. Впрочем, нет. Это стучат клавиши на компьютерной панели. Ребенок не вылезает из интернета. Настоящий фанат, вон даже волосы дыбом.... Он что, не расчесывался после сна? Как же так?

– А ты, вообще‑то, что сегодня делал, сынок? В институт ходил?

– А? – Он обернулся. – Ну и перегар. Хорошо отдохнула, видать! Вы где вчера зажигали?

– У Муфлона был день рождения.... Так ты что опять прогулял?!

Он тяжело вздыхает и начинает объяснять, что сегодня под утро в сеть пришел один американец, они зацепились языками, обсудить хотелось многое, а... лекции он потом перепишет у друга.

– Прогульщик‑рецидивист, – ругаюсь я беззлобно

Не могу быть слишком строгой. Я ведь тоже не безупречна. Раз у меня своя жизнь, то и он может распоряжаться своей, не спрашивая ни у кого разрешения

Наверное, это справедливо.

Хотя прогуливать экономический факультет coвсем неправильно. Ленка, наверное, истратила кучу денег на репетиторов для этого балбеса. Узнай она, что он гоняет лодыря, – убьет обоих...

– Ой, – Блевота виснет на мне, едва я захожу в клуб, – ты живая?

В гримерке висит запах стойкого перегара.

– Мы все умираем. Будешь? – Она достает из маленькой сумочки большую фляжечку.

От одной мысли о выпивке начинает тошнить.

В гримерке стоит гвалт. Но бурное обсуждение вчерашнего, как только заходит кто‑нибудь из начальства, с необычайной скоростью переходит на другую тему. Как я сегодня буду работать?..

– Хельга, твой выход!

– Да готова я, готова. – Стою у занавеса, а Львович все не включает музыку.

В зале какая‑то шумиха происходит, не могу понять, из‑за чего‑то торгуются.

– Рома, Рома, ну не надо. Дам сто долларов.

– Что такое ваши сто долларов по сравнению с великим искусством хирургов, – имитируя жуткий еврейский акцент, отбивается Роман. – Кстати, вы знаете, как пишется слово «хирург»?

– Нет.

– Если хороший, то через «и»... Так вот сто долларов – это не деньги, это сдача.

– Но все равно можно купить что‑нибудь полезное.

– Поверьте мне, на эти гроши можно купить только что‑нибудь ненужное и заразное. Например, уличную шлюшку. Считайте, что мы не договорились! Ибо я уличными давно не пользуюсь. Вот если бы вы дали на элитную... Давайте так: вы мне пятьсот баксов, и чудовища на сцене не будет.

Меня словно ударило плетью по лицу. Это он обо мне?! ОБО МНЕ!!! Так вот за что зритель предлагает деньги! Волна ужаса и отвращения к себе самой прокатилась по телу, и в то же время... Из зала слышались и другие реплики, раздавался свист, кто‑то кричал, чтобы они завязывали глупый спор, а то телки давно уже не выходили. Вот! Все‑таки меня хотят видеть!

...Едва раздалась музыка, как на душе сразу стало тепло и хорошо, я выпорхнула чуть ли не раньше, чем было нужно... Ла‑ла‑ла‑ла‑там... Мимо что‑то просвистело, обдав брызгами, и громко ударилось об стенку. Только на секунду оторвавшись от танца, я глянула, что там. Оказалось – пивная кружка. Кто‑то запустил ею на сцену, наверное, тот самый тип, у которого Роман отказался брать деньги. Урод!

А Трахтенберг показывает глазами, что лучше мне уйти сейчас, но я, конечно, не собираюсь. Артист должен отработать номер до конца! Смыться подобным образом все равно что сорвать программу. Я продолжила танец. Зал молчал...

– Ну ты даешь! – За кулисами меня встречали как героиню, а я не знала, стоит ли мне гордиться подобной актерской победой, или же на самом деле я должна уйти, признав себя чудовищем?

Я не красотка, как все здесь. Меня и держат‑то на контрасте – меня и еще пару толстушек: для колорита, для развлечения зрителей, заскучавших от бесконечного созерцания стройных девичьих тел. Может быть, прав Трахтенберг, и я здесь только как препарат, экспонат, анатомическая аномалия? И я потянулась к фляжке Блевотины... Терпкий паленый коньяк обжег измученный желудок. Ну и хорошо, быстрее опьянею.

– Твари! – В гримерку ворвались Пиздюлина с Батареей.

Оказалось, зрители кидались и в них. В Батарею полетела селедка, а в Пиздюлину – жареная картошка. Охрана же, по непонятным причинам, не выводила взбесившихся сволочей, своим молчаливым согласием портя вечер. Наверное, они все заодно.... И главное, скоты, как разборчиво: в тощую и ребристую Батарею – селедка, а в упитанную Пиздюлину – картошечка.... Стало быть, дело совсем не во мне. Не одна я оказалась на линии огня. Интересно, чем они кинули в меня? Ах, да, пивной кружкой... Логично! Хотя пиво – оно не среднего рода. Я спрятала улыбку от возмущенных девчонок и сделала второй глоток бодяги – мы еще поживем!

...Домой еду в хорошем настроении! Когда не зажигаем, стараюсь вернуться общественным транспортом. Правда, в такое позднее время ходит только один служебный троллейбус, он развозит по домам водителей и подбирает редких поздних пассажиров. Зато остановки по требованию. Обычно я тоже сажусь, поворачиваюсь к темному стеклу и любуюсь собственным отражением. Может, это нарциссизм? Не знаю, но зато застекольный сумрак не отражает ни одного изъяна. Лицо идеально и загадочно, я специально не смываю яркий сценический макияж, и мое «волшебное зеркальце» вновь и вновь балует меня. Темные блестящие тени сливаются с глазами, и они кажутся огромными. Губы сияют благодаря французской помаде. Кто, вообще, осмелится что‑то говорить такой роскошной ЖЕНЩИНЕ?!... Уроды. И вдруг в троллейбусе раздался смех. Я быстро оглянулась, вокруг сидят уставшие, занятые своими мыслями люди, повернулась к стеклу... в отражении теперь было уже не мое лицо. Или мое, но двадцатилетней давности... исчез яркий макияж, начесанные длинные волосы, воротник плаща. Теперь в зазеркалье был мужчина. Мое прошлое «Я». Олег. Он рассматривал меня критически и ехидно.

– Уйди! – закричала я где‑то внутри себя.

Он только ухмыльнулся. Я резко отвернулась А почему мы стоим? Надо ехать. Ах, да, водитель остановился, чтобы высадить меня. Он знает, кто и где вы ходит. Чуть не проехала, дура! Выскакиваю из троллейбуса, и скорее вперед, словно сзади гоните: призрак. Осталось только пройти через сквер, и я дома.

...Опавшая осенняя сухая листва громко шуршит под ногами, и сразу не поймешь, сколько человек идет сейчас по парку. То ли это шорох только моих ног, то ли еще кто‑то идет... И тут понимаю, что Олега нет – он же только призрак и не может шуршать листьями. Резко останавливаюсь и слышу сзади чьи‑то быстрые шаги. Оборачиваюсь. Какой‑то невзрачный запыхавшийся мужичок плетется вслед за мной.

– Погоди, да погоди ты! – Он, кажется, обрадовался тому, что я тормознула.

Может, заблудился, хочет узнать дорогу? Но тут моя доброта получает по заслугам, он цепко хватает меня за плечи.

– Чего вам?

– Да ты не переживай, я заплачу. Вот. – Он достает какие‑то мелкие купюры.

...Да... Уж! Знаете, если уж меня приняли за проститутку, то могли бы оценить получше. Сбрасываю его руки, он кажется удивленным, оттого что отказываюсь исполнять профессиональный долг. Снова крепко хватает за плечи. М‑да, если бы я не работала когда‑то грузчиком, может, и растерялась бы, но не на ту напал! Толкаю его, он, удивленно вскрикнув, летит на землю, а я бегу к дому.

К сожалению, в подъезде вместо спасения еще один сюрприз. На ступеньках стоит Олег.

– Что? Допрыгалась?

– О чем ты? Все в порядке.

– Разве? А ты посмотри на себя! Посмотри, на кого ты похожа! Ты же выглядишь как придорожная шлюха!

– Не ври! Я не выгляжу проституткой. Чтоб ты знал, они, наоборот, стараются краситься менее замет но. Чтобы в милицию или на субботник какой не загреметь и на насильника не нарваться.

– Какие тонкости ты теперь знаешь...

– Конечно, я ведь женщина.

– Не стала ты женщиной! Иначе не шлялась бы одна по ночам в боевой раскраске. Ты – мужик и знаешь, что в случае чего сумеешь дать любому в морду! Ведь внутри тебя есть я.

– Нет! Я тебя уничтожила, вырезала, порвала и выкинула на помойку. Забудь.

– Если так, то почему все видят меня в тебе? Почему у ваших охранников отношение к тебе как на зоне к пидарасам? Для них ты «петух». Опущенный, который живет под шконкой. У него отдельная посуда с дырочкой, он не ест из общей, и, соответственно, место его возле параши. Ударить его можно только ногой, а если рукой, то обернутой в тряпку.

– Но они себя ведут по‑скотски со всеми!

– Не заблуждайся! Со всеми по‑разному!

Пытаюсь убежать, но он на шаг впереди меня,

все время. Скользит бесшумно и перемещается не двигаясь. Проклятая тень, вот он кто. И ничего более.

–...Мама? Ты с кем разговариваешь? – Дверь квартиры открылась, в проеме появился сын.

– Сама с собой, – честно ответила я.

Олег медленно растаял в подъездном сумраке. Вот и славно! Вот и чудесно!! Вот и слава Богу!!!

 

* * *

 

...С некоторых пор ОН стал преследовать меня постоянно. Что бы я ни делала, куда бы ни шла. Уселась после выступления перед зеркалом, хотела снять макияж – меня сегодня слишком уж ярко размалевали хозяйка пробовала новую косметику, – а ОН сидит рядом. Тогда назло врагам буду ходить так.

– Хельга, ты скоро? Давай умывайся и трогаем. – Блевота ждет, когда мы пойдем. Девчонки едут на метро, я с ними часть пути.

– Я готова. Поеду в гриме.

– Да ты что?! С ума сошла?

– А что такого?

– Если тебе в кайф, то ничего.

Мне‑то, может, и не все равно, но нужно показать Олегу, кто хозяин в доме, вернее, в теле! Идти у кого‑то на поводу, тем более у тени, не в моих правилах! Я АРТИСТКА, и идите все к чертовой матери! Мне нечего стесняться! Вот так с гордо поднятой головой и ярким макияжем захожу в полупустой вагон метро. Девчонки устало рассыпаются по сиденьям, а я сажусь гордо, держа спину прямо, положив ногу на ногу, как леди, и продолжаю пить из баночки джин‑тоник. Олег уже здесь. Поднимаю подбородок и гордо смотрю на его ехидную свежевыбритую рожу. Его никто не видит. Девчонки смотрят только на пассажиров, каких‑то кривляющихся малолетних отморозков, которые, в свою очередь, смотрят на меня.

– Хочешь, расскажу тебе, что про тебя сейчас говорят вон те подростки? – спрашивает Олег.

– Мне плевать на них. Они мне никто, – вполне спокойно отвечаю я.

Наш диалог никто не слышит. Девки не понимают, почему я молчу, так гордо задрав нос.

– Ага, попробуй плюнь. Они только и ждут, когда ты первая начнешь драку. А тебя не беспокоит мнение твоих новых подруг, которые с тобой едут сейчас и знают, что все смотрят на тебя как на блядь. Но тебе плевать, как ты выглядишь, главное, чтобы тебя не приняли за мужика в юбке! Пусть лучше примут за шлюху. Такой поворот событий тебе нравится больше?!

– Меня никто не принимает за мужика в юбке!

– А ты смой раскрас! Сразу примут!

– Скотина, исчезни.

Закрываю глаза, мысленно пытаюсь заткнуть уши и запеть какую‑нибудь песню, которую он терпеть не может. Из репертуара Мэрилин Монро...