Слово «идеал» кажется мне грязным.

 

Слово «идеал» кажется мне грязным ругательством. У меня нет идеалов. Идеалы сводят с ума. Именно идеалы превратили наш мир в большую психушку.

Идеал означает, что ты не являешься тем, кем должен быть.

Он создает напряжение, беспокойство, мучения. Он разделяет тебя, превращает в шизофреника. Идеал — в будущем, но ты-то здесь, в настоящем. А как ты сможешь жить, пока не станешь идеалом? Сначала стань идеалом, а потом живи себе — но этого никогда не происходит. Это не может произойти по самой природе вещей.

Идеалы неосуществимы потому они и идеалы. Они доводят тебя до белого каления, сводят с ума. Ты клянешь себя — ведь до идеала не дотянуться. Возникает чувство вины. В действительности это именно то, чем занимаются священники и политики, — стремятся зародить в тебе вину. Для этого они и используют идеалы — механизм прост. Сначала нарисуй идеал, а вина подключится автоматически.

Вообрази, что я скажу тебе: двух глаз недостаточно, нужны три, ну-ка, живо открой третий глаз! Читай Лобсанга Рампу — открывай третий глаз! И ты прилагаешь неимоверные усилия, изловчаешься и так, и эдак, стоишь на голове, читаешь мантру — а третий глаз все не открывается. И ты начинаешь испытывать вину — ведь тебе чего-то недостает, ты — неправильный. Ты ощущаешь подавленность. Принимаешься тереть третий глаз — а он все не открывается.

Остерегайся подобного вздора. Эти два глаза прекрасны. И даже если у тебя всего один глаз — это тоже здорово. Просто принимай себя таким, каков ты есть. Бог создал тебя совершенным, он не оставил в тебе ничего незавершенного. А если ты ощущаешь какую-то незавершенность, то она — часть совершенства. Ты совершенно несовершенен. Богу лучше знать: лишь в несовершенстве заключена возможность роста, лишь в несовершенстве есть движение, лишь в несовершенстве таится возможность свершения. Был бы ты самим совершенством — был бы неживым, словно камень. Тогда ничего не происходило бы, ничего не могло бы произойти. Постарайся понять меня правильно: Бог также совершенно несовершенен, иначе он давно бы уже умер. Он не дожидался бы, пока Фридрих Ницше заявит: «Бог умер».

Что бы делал этот Бог, если бы был совершенством? Он не мог бы ничего сделать, он был бы не волен что-либо предпринять. Он был бы лишен возможности роста — ведь двигаться некуда. Он просто бы торчал здесь. Он не смог бы даже покончить жизнь самоубийством — ведь если ты идеален, ты не проделываешь таких штук.

Прими себя таким, каков ты есть.

Я не заинтересован ни в каком идеальном обществе — ничуть. Я не заинтересован в идеальных индивидуумах.

Я вообще не заинтересован в идеализме!

По моему мнению, никакого общества не существует — есть только одни индивидуумы. Общество — это всего лишь утилитарная функциональная структура. Невозможно встретить общество. Тебе доводилось когда-либо встречать общество? А встречать человечество? А христианство, индуизм, ислам — доводилось? Нет, ты всегда встречал индивидуума — конкретного, воплоти, индивидуума.

Но люди всегда размышляли о том, как бы им преобразовать общество, как создать идеальное общество. И эти люди столько огородов нагородили! От них сплошь беды да несчастья. Из-за их идеального общества рушилось самоуважение людей, они у всех породили чувство вины.

Все чувствуют себя виновными, кажется, что никто не счастлив таким, каков он есть. Так можно вызвать чувство вины в чем угодно, и как только это чувство появляется, ты получаешь власть. Человек, породивший в тебе чувство вины, обретает над тобой власть — помни об этой стратегии, — потому что только он способен освободить тебя от нее. В этом случае ты должен обратиться к нему. Сначала священники порождают вину, а потом велят тебе идти в церковь. Ты должен идти к исповеди: «Я совершил этот грех» — и тебя прощают во имя Господа. Вначале во имя Господа они придумывают вину, а затем прощают тебя во имя Господа.

Послушайте эту историю...

Мать застукала Кальвина за совершением смертного греха и тотчас же отправила его исповедоваться.

— Отец, — сказал Кальвин, — я забавлялся сам с собой.

— Зачем ты это делаешь? — закричал не на шутку рассердившийся священник.

— Мне больше нечем было заняться, — признался Кальвин.

— В качестве наказания прочтешь пять раз «Отче наш» и пять раз «Богородице, Дево, радуйся».

Неделю спустя мать Кальвина застала его за тем же занятием и снова отправила на исповедь.

— Отец, я забавлялся сам с собой.

— Зачем ты это делал?

— Мне больше нечем было заняться.

— В качестве наказания прочтешь десять раз «Отче наш» и пять раз — «Богородице, Дево, радуйся».

Еще через неделю Кальвин вновь проштрафился.

— А ну, марш на исповедь, — велела ему мать, — и отнеси этот шоколадный торт добрейшему отцу.

Однако в ожидании своей очереди Кальвин прикончил торт. В исповедальне он покаялся:

— Святой отец, мама передала вам шоколадный торт, но я его съел, стоя в очереди.

— Почему ты это сделал? — спросил священник.

— Мне больше нечем было заняться.

— Лучше бы ты поиграл с собой.

 

Священнику нет никакого дела до того, что за безобразия ты там чинишь; у него свой интерес — шоколадный торт. А ты можешь отправляться на все четыре стороны! Делай все, что тебе вздумается, только не оставь его без шоколадного торта.

Они порождают вину, а затем прощают тебя во имя Господа. Делают из вас грешников, затем говорят: «Придите к Христу, Он — ваш спаситель».

Не существует того, кто мог бы тебя спасти, — в первую очередь потому, что ты не совершал никакого греха. Тебя не нужно спасать.

Я не ратую ни за какое идеальное общество. Умоляю, отбрось это наваждение, оно ввергло мир в сплошной кошмар. Помни — ничего нельзя добиться политическими мерами. Политике пришел конец. Кого бы ты ни поддерживал — правых или левых — избавься от иллюзий. Необходимо отказаться от идеи, будто какая-либо система может стать спасительной. Ни одна система не принесет спасения — ни коммунизм, ни фашизм, ни гандизм. Ни один тип общества не способен спасти тебя, и ни одно общество не может стать идеальным. Как не может быть спасителя — Христа, Кришны или Рамы. Отбрось эту галиматью, которой тебя напичкали, — о вине и о своей греховности.

Направь всю свою энергию в танец, празднование жизни. И ты поймешь, что уже идеален — здесь и сейчас, тебе не нужно становиться идеальным.

Идеология как таковая утратила истинность. Вообще-то, истиной там никогда и не пахло. И сила убеждения тоже исчезла. Лишь кучка недоумков до сих пор верит в то, что можно состряпать некий проект и путем социальной инженерии претворить в жизнь новую утопию общественной гармонии.

Мы живем в век высшей свободы. Мы достигли совершеннолетия.

Человечество вышло из детского возраста, стало более зрелым. Мы живем в Сократову эпоху—люди стали задаваться очень серьезными вопросами о жизни. Угаси пыл и непреодолимое рвение достичь некоего будущего идеала, идеи, совершенства.

Отбрось все идеи — живи здесь и сейчас.

«The Heart Sutra», Глава 6

 

Перфекционизм — основная причина всех неврозов. (П. - см. три значения в конце книги)

 

Перфекционизм стал причиной всех неврозов. Пока человечество не избавится от идеи совершенства, ему не дано выздороветь. Сама идея совершенства повергла весь человеческий род в состояние безумия. Мыслить категориями совершенства означает мыслить категориями идеологии, целей, ценностей, «хорошо-плохо».

У тебя имеется определенный образец для подражания, и если ты не впишешься в него, то почувствуешь себя крайне виновным, грешником. Однако сам образец устроен таким образом, что достичь его невозможно. Если он достижим, то он не будет представлять большой ценности для эго.

Потому имманентным свойством идеала совершенства является его недостижимость — только в этом случае к нему стоит стремиться. Видишь противоречие? А это противоречие порождает шизофрению: ты пытаешься достичь невозможного, отлично осознавая при этом его недостижимость — обусловленную самой природой вещей. Если бы желаемое все же было возможным, то никакого совершенства в этом не было бы — ведь тогда это мог бы сделать кто угодно. Тогда эго лишилось бы источника питания: не на чем было бы расти и раздуваться. Эго нуждается в невозможном, а невозможное — так уж оно устроено — никогда не случается.

Поэтому остаются лишь две альтернативы. Первая — ты начинаешь испытывать вину. Если ты невинен, прост, умен, то непременно повинишься, а вина — это разновидность болезни. Я здесь не для того, чтобы породить в тебе вину. Моя задача — полностью избавить тебя от нее. В тот момент, когда ты от нее освободишься, в твою жизнь ворвется праздник. Вина коренится в идее совершенствования.

Вторая альтернатива такова: если ты хитер, то станешь лицемерить, притворяться, будто уже достиг совершенства. Станешь водить за нос других и в какой-то момент попытаешься обмануть себя сам.

Ты начнешь жить иллюзиями, ложью, а это очень страшно, очень нерелигиозно, очень вредно.

Притворяться, вести жизнь лжеца куда более опасно, чем жизнь грешника. Грешник по крайней мере прост, но притворщик, лицемер, святой, так называемый мудрец, махатма — это мошенник. Он, в сущности, перестает быть человеком, проявляет нечеловечность прежде всего по отношению к себе, подавляет себя — только так можно притворяться.

Все то, что он считает в себе не соответствующим идеалу совершенства, следует подавить. Он станет закипать внутри, исполнится гнева и ярости. Эти гнев и ярость отыщут тысячу лазеек, через которые можно прорваться наружу, — тайком, окольными путями они проберутся на поверхность.

Даже люди, подобные Иисусу, — добропорядочные, милые — полны злости, гнева: они восстают против столь невинных вещей — в голове не укладывается. Иисус приходит в окружении своих последователей — толпы идиотов, называемых апостолами. Он голоден, как и вся его шайка. Они подходят к смоковнице, а там — не сезон. Дерево не виновато, однако Иисус так свирепеет, что проклинает бедное дерево, приговаривает его. Как же такое возможно? То он говорит: «Возлюби врага своего, как себя самого», то не может даже смоковнице простить отсутствие плодов весной.

Подобное раздвоение, подобная шизофрения царила в головах людей тысячелетиями.

Он говорит: «Бог есть любовь», хотя Бог управляет адом. Если бы Бог олицетворял любовь, то первое, что он должен был бы уничтожить, — это ад; ад следует немедленно сжечь, разрушить. Сама идея ада принадлежит очень ревнивому Богу. Но Иисус родился евреем, прожил жизнь еврея, умер евреем; он не был христианином, он не слышал слова «христианин». А представления евреев о Боге весьма непривлекательны. Как говорится в Талмуде — сие заявляет сам Бог,— «Я — Бог-ревнитель, я очень ревнив. Я суров. Я вам не добрый дядюшка!». Такой Бог уж точно придумает ад. На самом деле жизнь и в раю с таким Богом, — который тебе не дядюшка, который суров, ревнив, — станет адом. Что за рай вы унаследуете в итоге, живя с ним? Там будет царить деспотичная атмосфера, диктат — ни свободы, ни любви. Ревность не может сосуществовать с любовью.

Потому даже так называемые «хорошие» люди принесли человечеству много страданий.

Прискорбно, но мы никогда не задумывались над этими вещами. Мы никогда не пытались докопаться до нашего прошлого, а ведь корни наших страданий прорастают из прошлого. И хорошенько запомни: ваше прошлое находится гораздо больше под влиянием Иисуса, Махавиры, Конфуция, Кришны, Рамы, Будды, чем Александра Македонского, Юлия Цезаря, Тамерлана, Чингисхана, Надир Шаха. В книгах по истории упоминаются все эти личности, однако они не стали частью твоего бессознательного, Возможно, они и стали частью истории, но не являются слагающими твоей личности, твоя личность сформирована так называемыми «хорошими» людьми. Разумеется, они обладали и некоторыми позитивными качествами, но наряду с ними присутствовала двойственность, возникшая из представлений о совершенстве.

Джайны утверждают, что Махавира вообще не потел. Разве может совершенный человек потеть? Я могу — я несовершенен! Ведь потоотделение летом — это так здорово, что я не променял бы его на совершенство! А тело человека, утратившее функцию потоотделения, просто сделано из пластмассы, оно синтетическое, не дышащее, лишенное пор. Все тело дышит — вот почему ты потеешь; потоотделение — естественный процесс поддержания постоянной температуры тела. Махавира, должно быть, горел изнутри адским огнем! Как ему удавалось регулировать температуру тела? Без потоотделения этого сделать нельзя, это невозможно. Джайны также говорят, что, когда Махавиру укусила змея, из его ступни сочилось — не кровь — молоко! Но такое возможно, разве что если у Махавиры вместо ступней грудь, — а человеку с грудью вместо ног место в цирке!

В этом заключается их представление о совершенстве: у совершенного человека не может быть такой грязной вещи, такой мерзости — крови, он состоит всецело из молока с медом. Но только вообразите, какой смрад будет распространять человек, состоящий из молока и меда! Молоко прокиснет, а на мед слетятся все мухи и комары в окрестности, они облепят все его тело! Такое совершенство мне совсем не по душе.

Махавира столь совершенен, что у него отсутствуют мочеиспускание и дефекация — подобные вещи оставьте для несовершенных человеческих существ. Трудно вообразить себе Махавиру взгромоздившимся на сиденье унитаза — такое невозможно, — но куда же в таком случае девается все его дерьмо? Тогда он, похоже, — самый дерьмовый человек на свете! Я читал в одном медицинском журнале о наиболее длительном случае запора у человека восемнадцать месяцев. Но эти медики не слышали о Махавире — представить только — сорок лет! Это — самый долгий период, в течение которого человек сумел контролировать свой кишечник. Вот где настоящая йога! Небывалый случай запора во всей истории человечества... и мне почему-то кажется, что никому не удастся побить этот рекорд.

Подобные идиотские представления жили веками, обрекая людей на страдания. Если твоя голова забита таким вот хламом — тебе суждено тащить на себе груз вины за все что угодно.

Я люблю этот мир за его несовершенство. Он не идеален — потому в нем и не прекращаются изменения, будь он идеальным, ему давно бы уже пришел конец. Рост возможен только благодаря несовершенству.

Совершенство подразумевает полную остановку, совершенство означает окончательную смерть; после его достижения двигаться некуда. Я хотел бы еще и еще раз подчеркнуть: я несовершенен, вся Вселенная несовершенна, и любовь к этому несовершенству, радость в этом несовершенстве — вот мое послание.

«The Goose is Out», глава 5