7 страница. Но почему? Много лет не оставляет меня этот вопрос

Но почему? Много лет не оставляет меня этот вопрос. Слишком был стар? Нет, Хрущев был удивительным человеком, у него по каким-то особым законам строились возрастные циклы, активность, жажда нового, способность впитывать и перерабатывать информацию сохранялись до самых преклонных лет на уровне, присущем обычно гораздо более молодым людям. Слишком был идеологически зашорен? Но ведь это не помешало ему, как мы помним, разменять коммунистическую идею на житейскую мелочь вроде мяса или штанов, что по сталинским меркам было неслыханной крамолой. Вот где он сделал невероятный, неслыханный по смелости шаг в сторону от твердо усвоенных им идеологических доктрин. Разве можно сравнить с этим расстояние, которое он оставил пройти Горбачеву? И ведь была, была в Хрущеве глубоко заложена детская непосредственность мышления, та самая, которая позволила андерсеновскому мальчику вскричать: "Король голый!" И даже недостаток образования, который так подводил его в иных случаях, здесь мог оказаться полезен: он шел в восприятии жизни не от вычитанного и кем-то приведенного в систему, а от того, что видел и как мог объяснял себе сам.

Конечно, у него было одно принципиальное отличие от поколения вождей, ставших, по доброй воле или вынужденно, могильщиками системы. Он не видел ее финала, ее агонии, когда обнажилось и лезло наружу все ее прирожденное лицемерие и фальшь, когда история жестко поставила перед выбором: или вы меняетесь, или исчезаете с лица земли. Но ведь и Горбачев не сразу это понял, а многого не сумел понять, похоже, и поныне. Плана уничтожения административно-командной системы и возложения функций общественного регулирования на свободный рынок у него уж точно не было. Подавно не вынашивал таких планов и Хрущев. Но мог он хотя бы усомниться в том, что почитаемый им план и есть вершина совершенства, счастливая гавань, куда наконец-то, после стольких мытарств и скитаний по бурным волнам, приплыло многострадальное человечество? Хотя бы начать об этом думать?

Меня поразило, с каким упорством феноменальная хрущевская интуиция вылавливала и накапливала, держала на изготовку в памяти именно те факты и наблюдения, которые он смело мог бы бросить в лицо своим оппонентам, если бы решился на продолжение реформ.

Вот он вспоминает о далеком прошлом, о разрушенном гражданской войной Донбассе, где начиналась его карьера, о страшном голоде и лишениях, доводивших до людоедства. Правда, замечает он мимоходом (и ведь никто, заметьте, не тянет его за язык!), на несколько лет все изменилось - когда начался нэп. Сельское хозяйство росло как на дрожжах. Голод кончился чуть ли за считанные месяцы, появились продукты, пришло - любимое слово - изобилие! Ну, а с концом нэпа опять начались проблемы.

Вот он рассказывает о том, как была возведена Берлинская стена и как сразу возникла драматическая необходимость бороться с перебежчиками. Опять никто не требует таких уточнений - сам Никита Сергеевич, по собственной инициативе, с печальным вздохом признается, что не помнит случая, когда бы из Западного Берлина кто-то стремился просочиться в Восточный, - ну разве на время, повидаться с родными, если официальные пути пересечения границы почему-либо оказывались для человека закрыты. Нет, все беглецы упорно рвались из социализма в проклятый и тогда еще далеко не такой благоустроенный капитализм. И не кулаки, не коммерсанты, не предприниматели, не интеллигенты с их ослабленным классовым чутьем - рабочие! И даже не говорит при этом Хрущев, что кто-то задурил им голову, заманил мнимыми благами: нет, буквально открытым текстом признает он, что пока еще человеку, ищущему лучшей жизни, приходится избирать именно этот маршрут...

Такой же многозначительный пассаж нашел я в рассказе о поездке в Югославию в период "замирения" с Тито. Два наблюдения сделал Хрущев, знакомясь с этой страной, - и сохранил в памяти, и счел необходимым включить в свое повествование. В Югославии хотя бы в примитивных формах присутствует частная собственность, частнопредпринимательская инициатива. Югославы живут лучше, чем трудящиеся в Советском Союзе. Ну, уж эти-то две мысли должны где-то пересечься! Нет. Чрезвычайно понравилось Хрущеву в Югославии, как там удачно использованы приморские территории для устройства фешенебельных курортов - сколько приезжает гостей со всего мира, сколько денег оставляют в отелях и местах увеселений, как оживляет это экономику всей страны! И опять интуиция заставляет Никиту Сергеевича сделать акцент на том, что именно в этих благословенных краях многое отдано на откуп частнику, который, следовательно, не только набивает свой карман, но и укрепляет потенциал государства. Но когда фантазия естественным образом возвращает его в родные края (а разве у нас хуже условия для отдыха, а наше Черное море, а наш Крым, а наш Кавказ?), то тут он рассуждает только о том, почему у государственных учреждений руки не доходят заняться обустройством курортов, а пока не дойдут, то и говорить, естественно, не о чем.

Вручает он орден Московской области, занявшей первое место в Союзе по удоям молока. И вдруг, ну совершенно ни к селу ни к городу, комментирует: "Возьмите финнов, датчан, голландцев. Они такие удои получают давно, и орденов им за это не дают!"

Вы только вчитайтесь в рассуждения Хрущева: как будто это пишет какой-нибудь отпетый диссидент:

"Недавно по радио я слушал передачу об итогах совещания по сельскому хозяйству в Московской области. Выступал с докладом Конотоп (первый секретарь Московского обкома. - А. Б.). Я его давно знаю как умного человека. Но, слушая его доклад, убедился еще раз, что наша номенклатурная организационная структура порочна. (Слушайте, слушайте! - как говорят англичане. - А. Б.). Ведь Конотоп - инженер. Можно ли себе представить, что о развитии угольной промышленности поручают докладывать секретарю парткома, не имеющему отраслевой подготовки? Как он расскажет о ведении горных работ?"

Но это еще не все.

"Мой помощник Шевченко как-то беседовал с крупнейшим селекционером Юрьевым, возглавлявшим научно-исследовательскую станцию близ Харькова. Когда Шевченко зашел к нему в кабинет, тот сидел задумавшись. "Видимо, размышляете над какой-то проблемой?" - спросил Шевченко. Юрьев с грустью ответил: "У меня работает доктор сельскохозяйственных наук, но абсолютный бездельник, вот я и думаю, как от него избавиться, но ничего не могу придумать, потому что закон защищает его"... Работа... служит нередко кормушкой для трутней..."

В Сибири, в хорошем животноводческом колхозе, Хрущев спрашивает у директора: "Какую культуру вы считаете наиболее выгодной для посадки в ваших условиях?" - "Могар". - "Почему? Могар бобовая кормовая культура. Неплохая, но отчего она выгоднее других?" - "Вовсе не выгоднее, но если мы посеем другие культуры, государство заберет урожай себе, а траву могар государство не отбирает, все остается совхозу". Следовательно, наше государство воздействует на деревню не с позиций экономической выгоды, а как вымогатель". Хрущев ездил в Сибирь, когда имел даже большее право сказать о себе "государство - это я", чем французский король. Но сейчас он трезво отдает себе отчет в том, что с этим вымогательством бессилен был справиться.

Конечно, вспоминает он и о кукурузе. "Партийная печать стала навязывать кукурузу даже там, где не нужно... Всем навязывали одно и то же, убивая на корню местную инициативу. Верховодила отчетность: такая-то республика закончила сев, такая-то область закончила уборку, убрано столько гектаров... Процветает безответственная болтовня. Как пошло это со времен коллективизации, так и сохранилось...

Врагами кукурузы у нас были и лентяи, и глупцы, и умные колхозные председатель с агрономом. Они-то получают определенную ставку, им заработок обеспечен. Он может быть повышен в результате более продуктивного ведения хозяйства, но разница выйдет небольшой. И они взвешивают, стоит ли овчинка выделки? Проезжая по дорогам, я не раз видел посевы подсолнуха на силос, жалкие, бедные, больно на них смотреть. Однако их сеют, потому что хлопот меньше. Если кукурузу посеять, за ней придется больше ухаживать. Правда, и отдача иная. Но нет, лучше жить поспокойнее, по принципу "посеял, убрал, отчитался". Экономический эффект у нас не подвергается анализу, отсутствует сравнение и получается, что все кошки серые. Выделяются же те, кто лучше справился с полевыми работами на бумаге".

"Да можно ли при социализме вообще накормить народ?" Наконец-то вопрос, все время плававший в подтексте, формулируется в лоб. "Противники социализма делают вывод, что условия преобразования жизни на социалистических началах приводят к безответственности, снижают эффективность труда. Поэтому Советский Союз и не может выбраться из трясины, в которой находится. А как нам их опровергнуть?"

Держа в голове все, о чем рассказывает Никита Сергеевич, опровергать противников социализма действительно трудновато. Но он и не останавливается на этом, а сразу начинает развивать свои излюбленные идеи.

"Главное, от чего мы страдаем, - несовершенное руководство сельским хозяйством... Чтобы труд занятых в сельском хозяйстве стал продуктивным, надо, чтобы оно велось на должном научном уровне, имело техническое обеспечение и четкую организацию дела... Поэтому я и предложил создать производственные территориальные сельскохозяйственные управления, которыми будут руководить крупные специалисты, отвечающие... конкретно за каждый колхоз: как там применяют технику, используют аграрные познания, вносят минеральные и бактериологические удобрения, применяют средства защиты растений... В любой отрасли сельского хозяйства сверкают бриллианты народной инициативы, но они быстро тускнеют... Необходим административный управленческий орган, который будет конкретно заниматься этим, и материально стимулируя людей, и организационно налаживая дело".

Мысли же о том, что люди сами могут наладить дело - и внедрять новое, использовать познания, вносить удобрения и т. п. не по указке, а потому, что сами окажутся в этом заинтересованы, - Хрущев не допускает. Не желает он признавать и того, что деньги могут поступать к людям прямо, от тех, кто нуждается в их продукции. Он возмущается, когда хороших работников заставляют трудиться "на голом энтузиазме". Конечно, надо создать материальную заинтересованность! Но сделать это должен все тот же управленческий орган, все тот же чиновник, только улучшенной формации: профессионально подготовленный, честный и тоже трудолюбивый. Он распорядится результатами крестьянской работы - и он же, по своему разумению, выделит часть доходов в пользу наиболее отличившихся.

"Я вообще придаю исключительное значение организационному фактору. В этом заключается основная деятельность социалистических органов. Или же придется прийти к частнокапиталистической прибыли с частной собственностью".

Я просто слышу, каким тоном произносит Никита Сергеевич последнюю фразу, - так говорят обычно врачи недисциплинированным пациентам: "Если вы не будете выполнять моих назначений, вы умрете".

Пытаясь представить себе Никиту Хрущева в качестве "нового русского", я, конечно, не имел в виду его превращение в банкира или крутого "фирмача", что и на самом деле произошло со многими его собратьями по высшей партийной номенклатуре. Я рассматривал эту проблему как чисто психологическую: сумел бы он увидеть мир и себя в нем другими глазами, смог бы додумать до логического конца свои мысли об американских фермерах, о голландских производителях картофеля, о финнах, способных напоить молоком весь мир? Для меня это вопрос глубоко личный. Я убежден: если бы такое случилось, то и моя жизнь сложилась бы по-другому, и все мы жили бы сейчас в совершенно иной стране, в здоровом, а не медленно, с трудом выздоравливающем обществе, и от множества несчастий и унижений уберегла бы нас судьба. Но что же помешало?

Проще всего сказать: Хрущев замкнулся на сумме представлений, смолоду им усвоенных, и оказался неспособен с них сдвинуться. Но для меня это не ответ. Есть люди косные, ограниченные, у которых мыслительный процесс по характеру напоминает бесконечный повтор одного и того же фрагмента на заедающей грампластинке. Но Хрущев решительно не был таким человеком, как не был он и фанатичным упрямцем. Лишний раз я убедился в этом, читая заключительную главу воспоминаний, надиктованную им буквально за неделю до смерти. Он кается в том, что допустил травлю Пастернака, оскорбил Эрнста Неизвестного, вообще пытался командовать художниками, в творчестве которых так мало понимал... Его ограниченность особого рода. Она не была свойством небогатого интеллекта, а формировалась специфической, во многом уникальной структурой его личности. Вот почему я и решил попытаться с помощью психоанализа разрешить эту загадку.

Дело ведь не только в самом Хрущеве, давно завершившем свой земной путь. Разбираясь в парадоксальнейших свойствах его натуры, я все время думал о тех, в ком и поныне сохранились следы его влияния - о его постаревших, ослабевших, выбитых из колеи "детях", которые чувствуют себя в сегодняшней России, как на терпящем крушение корабле, и страстно призывают спасителя - лидера, который заделает пробоины и вернет судно на прежний курс.

Надо было решить, с какого эпизода начать погружение во внутренний мир Хрущева, и я после долгих раздумий выбрал самый первый и самый непонятный из его нестандартных, непредсказуемых поступков - решение подарить Украине Крым. И я, по-моему, не ошибся. В этой локальной истории, о которой все давным-давно забыли бы, не вступи две бывшие республики-сестры в конфронтацию по поводу Крыма, действительно обнаружились штрихи, позволяющие рассмотреть психологическую природу огромного политического и исторического явления, имя которому - Хрущев.

Глава 2. Мог ли Хрущев стать "новым русским"?

2. Коронация царя Никиты

Найти ответ на вопрос о том, почему Хрущев подарил Крым Украине, пытаются сейчас многие.

Простейшее объяснение - такой уж он был, дорогой наш Никита Сергеевич. Сначала делал - потом думал. "Сумбур вместо музыки" называлась когда-то погромная статья, превращавшая в ничто гениального Шостаковича. Ну, а у Никиты был сумбур вместо политики. Вспомнить его кукурузные эпопеи. Кузькину мать, "догоним и перегоним", ракеты на Кубе, едва не обернувшиеся термоядерной катастрофой... Чем все это лучше Крыма?

Это мнение обывательское (без обидного оттенка), мнение людей неинформированных, питающихся в основном чужими мыслями. Оно, как я убедился, распространено чрезвычайно.

Есть более сложные версии, предполагающие наличие каких-то осмысленных мотивов. От идеальных - мол, не случайно ведь подарок был сделан к дорогому празднику, к дате воссоединения Украины с Россией, - до сугубо прагматических, хоть и не афишируемых деловых расчетов.

Подробно описан этот эпизод в воспоминаниях Дмитрия Шепилова, влиятельного сановника, которого Хрущев, уважая за редкостную в кремлевских кругах образованность и эрудицию, сначала энергично "двигал" наверх, а затем лишил всех прав политического состояния за поддержку "антипартийной группировки" Молотова, Маленкова и Кагановича (тут же родился анекдот: "- Знаете самую длинную фамилию? - Ипримкнувшийкнимшепилов").

Шепилов обещает сохранять объективность: нельзя, говорит, представлять себе Хрущева "в образе злодея, как эту роль разыгрывали в старину на провинциальных подмостках". Но ему плохо это удается - слишком сильна ненависть. Не только личная, как к человеку, его уничтожившему, но и идейная, как к врагу страны. Разделить эти два чувства трудно, но все же возможно. Шепилов - сталинист, хоть и просвещенный и европейски ориентированный. Послушать его - все было у нас прекрасно в начале 50-х. "Советский Союз превратился в могучую мировую индустриально-аграрную державу. Всем ходом исторического развития СССР доказаны были неоспоримые превосходства социалистической системы над капиталистической". Он не видел, подобно Хрущеву, шатающихся, мрущих от голода людей, совсем другая разворачивается в его описании картина: "фантастически быстрое восстановление разрушенного войной народного хозяйства и триумфальное движение вперед на путях социалистического строительства". Так и шло бы все дальше, триумф за триумфом, если бы не выскочил, как черт из коробочки, Хрущев, который все сломал и испортил. Конечно, кое в чем был виноват и Сталин, который создал режим личной власти. Сделавшись Первым секретарем ЦК, "Хрущев просто надел уже разношенные и удобно подогнанные Сталиным валенки и потопал в них дальше".

Подумать только, как же должен был ненавидеть Хрущева Шепилов, чтобы, при всем пиетете к Сталину, мысленно перерядить генералиссимуса, снять с него вошедшие в легенду мягкие кавказские сапоги и надеть вместо них валенки - несомненную принадлежность проклятого Никиты, со всем его невежеством и наглым плебейством?

Но не в этих сталинских валенках в конечном итоге вся беда. "Сталин был всесторонне образованным марксистом. Он прошел большую школу жизни и революционной борьбы. Он обладал огромным опытом партийной и государственной работы. Он был мудр и нетороплив при решении вопросов. Поэтому необдуманные, опрометчивые решения у Сталина были почти невероятны. Хрущев был дремучий невежда. Человек очень импульсивный. Став Первым секретарем ЦК, он очень ревниво оберегал свой престиж... К тому же Хрущев был малограмотным человеком и не любил кропотливо изучать вопросы. Он всегда должен был что-то говорить, кого-то поучать, ораторствовать, куда-то мчаться, чокаться на званых обедах... И когда с ним "советовались", когда ему докладывали вопросы, он мог принимать случайные, противоречивые, необоснованные, порой самые невероятные решения, решения по наитию, по настроению. Тем не менее они приобретали силу закона".

Передача Крыма Украине как раз и была одним из таких нелепых решений.

"Приближались торжества, посвященные 300-летию воссоединения Украины с Россией, - пишет Шепилов. - Эта замечательная дата вполне заслужила того, чтобы отметить ее как большой праздник народов Советского Союза, как живое олицетворение торжества ленинской национальной политики.

Но Хрущеву хотелось от себя преподнести Украине подарок на золотом блюде, чтобы вся республика знала о его щедрости и постоянной заботе о преуспеянии Украины".

Момент, когда Хрущев впервые, как теперь выражаются, озвучил эту идею, Шепилов описывает как очевидец. Дело было в Большом Кремлевском дворце, на одном из многочисленных совещаний по сельскому хозяйству. В перерыве, как обычно, все высшее партийное начальство собралось в двух закулисных комнатах, где накрывались столы к завтракам, обедам и ужинам. Здесь же во время трапез обговаривались, а порой и принимались все важнейшие политические решения. Шепилов не принадлежал к этому избранному кругу, но в тот день зачем-то был приглашен к столу.

"Обсуждались один, другой неотложные вопросы. Вдруг Хрущев внес предложение: в связи с празднованием 300-летия передать Крымскую область из Российской Федерации в состав Украинской республики.

- От Крыма до России далеко, - сказал он. - Украина ближе. Легче будет вести всякие хозяйственные дела. Я уже кое с кем говорил на этот счет. У украинцев, как говорится, слюнки текут, они будут рады-радешеньки, если мы им Крым отдадим. С Федерацией Российской тоже, я думаю, договоримся. Надо только обставить это все с умом: чтобы Верховные Советы обеих республик просили союзный Верховный Совет сделать такую передачу. А Ворошилову надо все это провести по-доброму через Президиум Верховного Совета СССР. Я думаю - возражений не будет?"

Возражения, убежден Шепилов, нашлись бы у всех. Всем, кроме Хрущева, было понятно, что это предложение неправильно, "ибо оно грубо попирало и исторические традиции, и ленинские национальные принципы в партийном и государственном строительстве". Несостоятельность выдвинутых Хрущевым аргументов - общность экономики, территориальная близость, наличие хозяйственных и культурных связей - тоже была для всех очевидна. Тем не менее эти "все" - Булганин, Микоян, Кириченко, Каганович и другие - поспешно откликнулись возгласом: "Правильно! Принять! Передать!" И только стоявший у дверей в соседнюю комнату в ожидании какого-то телефонного разговора Молотов сказал, ни к кому не обращаясь:

- Конечно, такое предложение является неправильным. Но придется его принимать.

Почему же придется, тем более при таком благоприятном раскладе: Хрущев со всей его фанаберией - один, а остальные, отлично понимая "принципиальную неправильность и нецелесообразность такого акта со всех точек зрения", - стоят сомкнутыми рядами? Странное объяснение предлагает Шепилов. "Стоит ли на Президиуме из-за этого спорить? Да еще на первых порах? Сразу после смерти Сталина, когда все условились стараться сохранять "единство", не осложнять положения в руководстве. Стоит ли?" Хорошенькое дело! Замысливается что-то принципиально (!) неправильное и нецелесообразное, то есть вредное, а мы, чтобы не портить друг другу настроение, должны это благословить? Нет, мизансцена, очень правдоподобно обрисованная повествователем, с бросающим замечание в пространство (и тем не менее наверняка услышанным не только Шепиловым!) старым сталинским волком, говорит о другом. Все помнили, как победоносно переиграл Хрущев всемогущего Берию. И все знали, какой фикцией было на самом деле это их руководящее "единство". И лучше всех, свидетельствует Шепилов, отдавал себе в этом отчет сам Хрущев. Для него ситуация была своего рода тестом, "пробным камнем". "Своими хитроватыми припухшими глазками он всматривался в лица окружающих. Пройдет ли вопрос на Президиуме? Да, прошел. Прошел и другой такого рода вопрос. И у Хрущева с каждым разом постепенно нарастала уверенность в себе, в голосе усиливался металл, в тоне начали возобладать повелительные нотки".

Решалась, таким образом, вовсе не судьба Крыма. Шел раздел власти. И всего лишь через несколько месяцев, в конце мая, он завершился окончательно.

Вновь мы переносимся в Кремль, но на этот раз - в Георгиевский зал, где шел большой банкет по поводу все тех же украинско-российских торжеств. "Безраздельным хозяином приема был Хрущев. Провозглашая тост за тостом, опрокидывая рюмку за рюмкой, он весь сверкал от удовольствия. Как и во всех других случаях, чем больше насыщался он алкогольным нектаром, тем неудержимее становилась его жажда речи. За официальными тостами последовали, так сказать, "неофициальные"... Он рисовал живописные картинки - как быстро мы решим все стоящие перед страной задачи и будем вкушать плоды изобилия, перейдем от "социализьма" к "коммунизьму"... Всего пять месяцев назад в этом же Георгиевском зале Кремлевского дворца мы встречали Новый год. Было так же многолюдно. Новогоднее поздравление произносил, по традиции, Председатель Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов. Хозяином всегда был Председатель Совета Министров СССР Г. М. Маленков. Он принимал гостей. Он приветствовал членов дипломатического корпуса. Он провозглашал здравицы. Юридически и Маленков, и Хрущев, и все другие члены руководства остались на тех постах, что и на новогоднем вечере. Но теперь даже непосвященные в "тайны Кремля" видели, в какую сторону произошла передвижка сил.

Где-то незаметно и почти одиноко переминался с ноги на ногу Маленков. С разными выражениями лиц, с разными настроениями, но в общем-то на положении вторых-третьих лиц взирали на гостей все его заместители, члены Президиума, секретари ЦК. Весь зал заполняли теперь голос, жесты, лоснящиеся от жирных блюд улыбки того, кто именовался теперь Первым секретарем ЦК. А все растущий круг фаворитов уже услужливо называл его тем отвратительным и зловещим именем, которое перекочевало от сталинской эпохи, - "хозяин".

Шепилов, как мы видим, полагается в основном на свою память. Но те же два мотива - желание угодить Украине и самоутвердиться, продемонстрировать всем, кто какое место реально занимает в иерархии высшей власти, отмечает и Дмитрий Волкогонов, черпавший информацию в архивах, в беседах с широким кругом свидетелей и очевидцев. В политическом смысле Волкогонов (во всяком случае, на момент, когда он был занят этой работой) - точный антипод Шепилова. Он пылкий и убежденный антисталинист, энтузиаст послесталинских реформ, но при том непременном условии, что проводил бы их кто-то другой, только не царь Никита. Так что тут антиподы полностью сходятся - разве что отношение Волкогонова не пропитано жгучей личной обидой и ненавистью. Его претензии сводятся к тому, что Хрущев был реформатором непоследовательным, действовал непродуманно, компрометировал своими неуклюжими маневрами и импульсивными вспышками собственные намерения и цели, с которыми Волкогонов в принципе согласен. Передача Крыма - один из таких внешне бессмысленных, даже иррациональных поступков.

К описанию, с которым мы уже познакомились, Волкогонов добавляет несколько красочных деталей. Из всех бульдогов, с которыми Хрущеву пришлось драться за власть, особо выделен Маленков. "Жирная, вялая, жестокая жаба", как называл его кто-то из близких знакомых. При Сталине он воспринимался как вторая по значению фигура в руководстве, как наиболее вероятный преемник вождя, и это полностью подтвердилось во время похорон диктатора, когда именно Маленков первым взял слово на траурном митинге. Молотов и Каганович презирали его, называли за глаза "Маланьей", имея в виду не только женоподобный облик, но и нрав, - сила этого деятеля действительно была в умении находить себе могущественных друзей и покровителей. После устранения Берии, с которым они составляли мощный комплот, позиции Маленкова пошатнулись, но это еще ничего бы не значило, обладай он хоть половиной бойцовских качеств того же Хрущева. Поэтому идея передачи Крыма действительно явилась пробным камнем - я бы, правда, предпочел тут определение "разведка боем". По информации Волкогонова Хрущев обратился к Маленкову в приказном тоне: "Давайте не будем затягивать этого решения. На одном из ближайших заседаний Президиума ЦК обсудим вопрос". И Председатель Совмина безропотно согласился, не спросив даже ради проформы - зачем и почему.

Остальное было уже делом партийной "техники". На заседании Президиума ЦК, которое, к слову сказать, вел именно Маленков, вопрос о Крыме стоял в повестке дня под номером 11 и никакого обсуждения не вызвал. Никому даже не показалось смешным, что в принимаемом постановлении говорится: "Утвердить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР...", хотя известно было, что высший государственный орган еще даже не созывался по этому поводу. Но такова была обычная партийная рутина. "Историческое решение" заняло всего пятнадцать минут.

На заседании Президиума Верховного Совета СССР Хрущев присутствовал в качестве его члена. Сценарий действа был составлен Сусловым и Пеговым. Хрущев не выступал. Аргументы в пользу передачи Крыма Украине развивали другие участники заседания - точнее, безымянные сотрудники отдела пропаганды ЦК, составлявшие тексты речей для заранее намеченных ораторов. Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР М. Тарасов сказал, что Крым является "естественным продолжением" южных степей Украины. Его украинский коллега Д. Коротченко не привел даже таких слабых доводов, только сердечно благодарил великий русский народ "за исключительно замечательный акт братской помощи". В остальных выступлениях подчеркивалось, что такие великодушные подарки один великий народ другому братскому народу может сделать только в условиях нашей социалистической страны, - на сегодняшний взгляд, замечание в высшей степени двусмысленное, но в те годы заглатывалось и не такое. Прошло как по маслу и еще более нелепое утверждение, которое цековские спичрайтеры вложили в уста заключавшего "обсуждение" К. Ворошилова: "Только в условиях Союза Советских Социалистических Республик возможно подобное справедливое решение всех территориальных вопросов... И в далеком и недалеком прошлом враги неоднократно пытались отнять у России Крымский полуостров, использовать его для грабежа и разорения русских и украинских земель, создать там военную базу для нападения на Россию и Украину..." Впрочем, когда надо говорить, а что говорить - непонятно, всегда рождаются подобные перлы.

Оба источника чрезвычайно интересны тем, что подробно и ярко рисуют фон событий, воссоздают атмосферу времени, - ради этого я и прибег к такому обильному их цитированию. Но и Шепилов, и Волкогонов, говоря о мотивах дарения, ограничиваются всего лишь собственными догадками. Ни тот ни другой не ссылается на собственные слова Хрущева, зафиксированные если не на бумаге, то хотя бы в памяти собеседников. Реплики, которые они приводят, звучат явно демагогически. - А о чем на самом деле думал Хрущев, когда затевал эти разговоры? Как объяснял свою идею себе самому? Ничего конкретного на этот счет я так и не нашел.

Волкогонов полагал, что инициатива вполне могла исходить от украинских руководителей, которым Хрущев почел за благо пойти навстречу. Как раз накануне этого события он не раз встречался с Д. Коротченко и другими украинскими руководителями, в беседах особое внимание уделялось тому, как весомее отметить великую дату - это доподлинно известно. Но фигурировал ли в этих дискуссиях Крым, а если да, то сам ли Хрущев первым сказал "э" или его к этому изящно подтолкнули? Доподлинно никто сегодня не ответит на эти вопросы, грустно признается добросовестный исследователь.