ГЛАВА XIII. Но почему я так ненавидел греческий, которому меня пытались обучать с раннего детства?

Но почему я так ненавидел греческий, которому меня пытались обучать с раннего детства? Этого я понять не могу. Латынь я любил, хотя и не ту, которой обучают в начальных школах, а уроки так называемых граммати­ков. Начальное же обучение чтению, письму и счету тяготило меня не меньше греческого. Откуда это, как не от греха и житейской суетности, от плоти и дыхания, «которое уходит и не возвращается» (Пс. LXXVII, 39). Это начальное обучение, благодаря которому я обрел возможность читать и писать, было, конечно же, лучше и надежнее тех уроков, на которых меня заставляли учить о скитаниях какого-то Энея, забывая о своих соб­ственных, плакать над Дидоной, покончившей с собою из-за любви, в то время как сам я, несчастный, умирал на них для Тебя, Господи, любовь Моя.

Воистину, жалкое зрелище: оплакивающий Дидону, умершую от любви к Энею, не оплакивает себя, умира­ющего из-за отсутствия любви к Тебе, Господи, светоч сердца моего, хлеб души моей, сила ума моего, лоно мысли моей. Я не любил Тебя и изменял Тебе, и гул одоб­рений сопровождал изменника. Дружба с этим миром — измена Тебе; ее приветствуют и одобряют, и люди сты­дятся быть не такими, как все. Итак, я не плакал об этом, а плакал о Дидоне, «угасшей, ушедшей к последним пре­делам», — я, шедший сам за последними творениями Твоими, покинувший Тебя прах, идущий к праху. Я опе­чалился бы, если бы у меня отняли эту книгу, печалив­шую меня! И такие-то глупости почитаются более почетным и высоким образованием, чем обучение чтению и письму! Господи, да прозвучит сейчас в душе моей правда Твоя: да не будет! Гораздо выше, конечно, про­стая грамота. Я скорее готов позабыть про мытарства Энея, чем разучиться читать и писать. Над входом в школы грамматиков свисают завесы, но это не знаки почтенных тайн, а стыдливое прикрытие заблуждений. Пусть не возмущаются они, услышав эти слова: я их уже не боюсь, исповедуясь
Страдая от нерешительности, я отчаянно жестикули­ровал, как это часто бывает с людьми, желающими что-то сделать, но надлежащие члены которых или отсут­ствуют, или скованы, или изнемогли от усталости. Я делал не то, что хотел, а то, что мог: рвал волосы, хлопал себя по лбу, сцеплял и расцеплял пальцы, но разве это мне было нужно? Мне нужно было совсем другое, и не столь уж трудное -достаточно было просто захотеть. Но я пока научился лишь хотеть хотеть. Дальше, одна­ко, дело не шло: тело охотно повиновалось всем нич­тожным желаниям души, душа же все не решалась на главное — то, исполнение чего зависело только от ее доброй воли.

ГЛАВА IX

Откуда это в нас и почему? Господи, просвети меня милосердием Твоим, позволь узнать, уж не за грех ли Адамов сынам его назначено так, что душа приказывает телу — и оно повинуется, приказывает себе — и встреча­ет отпор. Стоит душе пожелать — и рука движется, и не заметить промежутка времени между приказом и его исполнением. Душа говорит себе самой: делай, и — ни­чего. А ведь душа едина, и если она приказывает себе по­желать, то, значит, она хочет пожелать. Но она не вкла­дывает себя целиком в это желание, и приказ ее - половинчат. Действенность приказа соразмерна силе желания, и если желание слабо, то и приказ не исполняет­ся. Будь воля целостной, то не нужен был бы и приказ: стоило бы только пожелать. Следовательно, одновремен­ность желания и нежелания — это болезнь души: ее поднимает истина, ее пригибает долу привычка. Душе недо­стает целостности, одни ее желания борются с другими, и то, что есть в одних, того нет в других.

ГЛАВАХ

«Да погибнут от лица Божия» (Пс. LXVII, 3) пустос­ловы и соблазнители, которые, заметив в человеке на­личие этих двух типов желаний, поспешили заявить, что в нем-де две души двух разных природ, доброй и злой. Они-то и злы, ибо мыслят по злому, но и они мо­гут стать добрыми, если познают истину и согласятся с нею, и тогда и о них можно будет сказать: «Вы были не­когда тьма, а теперь — свет в Господе» (Еф. V, 8). Но они в гордыне своей не пожелали стать светом в Господе, ибо, полагая свою душу единосущной с Богом, хотели светить в самих себе, а потому и остались тьмой, отвер­нувшись от истинного Света, «Который просвещает вся­кого человека, приходящего в мир» (Иоан. 1,9). Одумай­тесь и устыдитесь, обратитесь к Нему, просветитесь, «и лица ваши не постыдятся» (Пс. XXXIII, 6).
пресыщения страстями, а не их угасания, Я по­грязал в богомерзком суеверии, сам не будучи в нем убеж­ден; я думал, что просто предпочитаю его другим учени­ям, в то время как даже не утруждал себя смиренному их исследованию, но противился им, как враг.

Я говорил себе, что презрев мирские упования все откладываю и откладываю свое обращение к Тебе только потому, что не нахожу ничего определенного, что указало бы мне верный путь. Но вот пришел день, когда я глянул себе в глаза, и совесть моя возопила: «Вот оно, слово твое! Сколько раз говорил ты, что сбросишь мир­ское бремя, если прозреешь истину. Но истина перед тобой, а ты — все тот же. А между тем они, отнюдь не тратившие многие годы на поиски и размышления, тот­час же, прозрев, расправили плечи, обретая крылья». Так терзался я стыдом, слушая Понтициана. Но вот рассказ был окончен, и мы распрощались: он ушел к себе, а я - в себя. Что только не наговорил я душе своей, какими только словами не бичевал ее, но она сопротивлялась, боясь идти за Тобой, отрекалась и замыкалась в себе. Ей нечего было возразить, но остался страх быть извле­ченной из мутного потока привычной жизни, в кото­ром она задыхалась.