Тот, кому при помощи воображения, переполняемого жалостью, удалось бызафиксировать все свои страдания, удалось бы оказаться современником всехмучений и переживаний любого взятого наугад мгновения (если предположить,что такой человек мог бы существовать), стал бы гигантом любви и самойбольшой жертвой в истории сердца. Но представлять себе подобную невероятнуюситуацию нет никакой нужды. Нам достаточно пристально посмотреть на самихсебя, достаточно заняться археологией собственных тревог. Мы движемся впередчерез пытки дней, потому что ничто, кроме нашей боли, не останавливает этогопродвижения. Страдания других кажутся нам объяснимыми и преодолимыми: мыполагаем, что другие страдают из-за недостатка воли, смелости илитрезво-мыслия. Всякое страдание, кроме нашего, представляется намзаслуженным или до смешного понятным; в противном случае единственнойконстантой в непостоянстве наших чувств был бы траур. Но траур мы носимтолько по самим себе. Если бы мы смогли понять и полюбить безграничное числоагоний, которые имеют место вокруг нас, и все жизни, которые представляютсобой скрытые смерти, нам потребовалось бы столько сердец, сколько естьстрадающих людей. А если бы у нас была удивительно долгая память,сохраняющая в виде настоящего всю совокупность наших прошлых мук, мы рухнулибы под такой ношей. Жизнь возможна только благодаря слабости нашеговоображения и нашей памяти.
Наша сила проистекает из нашей забывчивости и нашей неспособностипредставить себе все многообразие одновременно существующих судеб. Ни одинчеловек не смог бы выжить, умея единым мысленным взором охватить всювселенскую боль, ибо каждое сердце рассчитано лишь на определенноеколичество страданий. У нашей способности переносить боль есть нечто вродематериальных границ. Случается, правда, что горе, разрастаясь, переходитчерез край; именно в этом зачастую следует искать причину нашей погибели.Поэтому возникает ощущение, что всякая боль, всякое страдание бесконечны.Они таковыми и являются, но только для нас, для пределов нашего сердца. Аесли бы оно имело более внушительные размеры, наши недуги оказались бы ещеболее обширными, ибо каждая боль подменяет собой целый мир и для каждогопереживания требуется своя вселенная. Тщетно разум пытается показать намбесконечно малые размеры наших катастроф; он пасует перед нашим стремлениемк космогоническим масштабам. Так что настоящее безумие никогда не бываетслучайным и объясняется не органическими дефектами мозга, а ложнымипредставлениями о пространстве, возникающими в сердце...
