Пока мы молоды, мы ищем себе героев: у меня были свои: Генрих фонКлейст2, Каролина фон Гюндероде, Жерар де Нерваль, ОттоВейнигер...3 Восторгаясь их самоубийствами, я был уверен, чтотолько они достигли пос- *Сойти бы лучше мне с ума, Чтоб мысли отделить от горестей моих (англ.).
леднего рубежа, что в смерти они обрели справедливое завершение своейнесчастной или же счастливой любви, показали силу своего надломленного духа,подведя итог своим философским судорогам. Человек, переживший свою страсть,казался мне презренным и гнусным. Иными словами, человечество в моих глазахбыло чем-то неприемлемым. Я обнаружил у людей столь ничтожно малую толикувозвышенной решимости и столь большую снисходительность к собственномустарению, что, отвернувшись от них, я принял решение покончить с собой дотого, как мне исполнится тридцать лет. Но годы шли, и я терял свою юношескуюгордыню: каждый день, подобно уроку смирения, напоминал мне, что я еще жив,что продолжаю общаться с прогнившими от жизни людьми, я предаю свои грезы.Измотанный ожиданием смерти, я считал себя обязанным уничижать плоть, когдаутренняя заря сменяла ночь любви, и почитал непростительной пошлостьюмалейшее воспоминание об отзвучавших стонах. А иногда спрашивал себя, какеще оскорбить присутствием этой плоти длительность жизни, когда охватываешьвсе в растяжении времени, возносящем гордыню на небесный престол? В такихслучаях я думал, что единственный поступок, на который человек можетрешиться без стыда, -- это лишить себя жизни и что у него нет права слабетьв череде дней и инерции горя. "Нет избранных, -- повторял я себе, -- крометех, кто предает себя смерти". Даже теперь я больше уважаю повесившегосяконсьержа, чем живого поэта. Человек -- это тот, кто получил отсрочку отсамоубийства: вот в чем состоит его единственная слава и единственное емуизвинение. Но он не осознает этого и клеймит как трусость отвагу тех, ктодерзнул возвыситься над собой посредством смерти. Мы связаны друг с другоммолчаливым договором добрести до последнего дыхания. Однако этот договор,укрепляющий нашу солидарность, компрометирует нас: весь род человеческийнесет на себе печать бесчестья. Нет спасения, помимо самоубийства. И какстранно, что смерть, хотя она и существует испокон веков, не сталанеотъемлемой частью наших нравов: единственная реальность, она не смоглавойти в моду. Так что пока мы живем, мы все отстаем от времени... Нищие духом Обратите внимание на то, как человек произносит слово "истина", -- смодуляцией уверенности или осторожности в голосе, с выражением веры илисомнения, -- и вы получите представление о характере его мнений и свойствахего духа. Нет слова более пустого; тем не менее люди сотворили себе из негокумира и превратили бессмыслицу одновременно и в критерий, и в цель мысли.Это суеверие, оправдывающее пошляков и позорящее философов, появилосьблагодаря уступкам надежде, сделанным логикой. Вам повторяют: истинанедоступна, и все же следует искать ее, стремиться к ней, не жалея сил.Оговорка, которая сближает вас с теми, кто утверждает, будто они обрелиистину: важно верить, что она возможна. Обладать ею или же стремитьсязаполучить ее -- это два действия, уходящих корнями в одну и ту же позицию.Словесная эквилибристика здесь только все запутывает. Нищим духом я называювсякого, кто говорит об Истине убежденно; у него всегда есть в запасезаглавные буквы, и он ими пользуется наивно, без мо- 131 шенничества и презрения. Что же касается философа, то его обличаютмалейшие уступки такому идолопоклонству: гражданин торжествует в нем надотшельником. Если из мысли возникает надежда, то это печалит или вызываетулыбку... Неприлично вкладывать слишком много души в высокие слова: всякийэнтузиазм в познании есть ребячество... И настала пора для философаподвергнуть Истину опале и отказаться от каких бы то ни было заглавных букв. Нищета: допинг для духа Чтобы держать дух в состоянии бодрствования, существуют не только кофе,недуги, бессонница и одержимость смертью. Нищета способствует этому в неменьшей, если не в большей степени: страх перед завтрашним днем в такой жемере, как и страх перед вечностью, денежные неприятности в такой же степени,как и метафизический ужас, не позволяют успокоиться и забыться. Все нашиунижения происходят оттого, что мы не можем решиться на голодную смерть. Заэту трусость мы расплачиваемся дорогой ценой. Жить среди людей, не имеяпризвания к попрошайничеству! Унижаться перед этими хорошо одетыми,удачливыми, самонадеянными мартышками! Отдаваться на милость этих карикатур,недостойных даже презрения! Ходатайствовать о чем бы то ни было настолькостыдно, что хочется уничтожить эту планету со всеми ее иерархиями исоответствующими им видами деградации. Общество -- это не зло, а простокатастрофа: какое идиотское чудо, что в нем можно жить! Когда за нимнаблюдаешь то с яростью, то с безразличием, кажется необъяснимым тот факт,что никто до сих пор не снес его здания, никто из отчаявшихся достойных иблагих умов не предпринял усилий, чтобы срыть его до основания и стереть слица земли его следы. Между выпрашиванием мелочи в городе и ожиданием ответа от безмолвнойвселенной сходство очевидно. Скупость властвует и над сердцами, и надматерией. На кой черт нам нужна эта скаредная жизнь! Она копит золотыемонеты и таинства, а биржи столь же недоступны, как и глубины Неведомого. Нокак знать? А вдруг в один прекрасный день это Неведомое раскроет своисекреты и выставит напоказ свои сокровища? Но никогда богатые, пока будеттечь кровь в их жилах, не откопают своих кладов... Они признаются вам всвоем позоре, в своих пороках и преступлениях, но будут продолжать лгатьотносительно своего состояния; они сделают вам столько признаний, что ихжизнь будет у вас в руках, но ни за что не поделятся с вами своим последнимсекретом, секретом своих денег... Нищета -- это не переходное состояние, она соответствует уверенности втом, что в любом случае вы останетесь неимущим, что вы родились за пределамикруговорота богатств, что вы должны бороться даже за то, чтобы дышать, чтовам нужно отвоевывать для себя все, вплоть до воздуха, вплоть до надежды,вплоть до привилегии на сон, что даже если общество исчезнет, природа отэтого не станет ни менее немилосердной, ни менее извращенной. В творенииполностью отсутствует какое-либо отцовское начало: повсюду одни зарытыесокровища и Гарпагон-демиург, Всевышний скряга, любящий все припрятывать.Это он привил вам ужас перед завтрашним днем, поэтому не нужно удивлятьсятому, что и религия стала формой этого ужаса. 132 Для обездоленных нищета -- это нечто вроде допинга, который они принялираз и навсегда, не имея возможности избавиться от его воздействия; или нечтовроде изначального знания, позволяющего человеку увидеть ад раньше, чем онвидел жизнь...
