От привилегированного статуса к социальной стигматизации

Поскольку все без исключения семьи принадлежали до революции к числу состоятельных, обладавших значи­тельной собственностью, то после 1917 г. все они подверг­лись экспроприации.

Среди различных категорий собственников первыми были лишены недвижимости землевладельцы, в том числе дворяне. Играя большую роль в экономической и полити­ческой жизни страны, класс землевладельцев был относи­тельно немногочисленным. Накануне октябрьских событий в стране насчитывалось около 155 тыс. землевладельцев, причем далеко не все из них принадлежали к дворянскому сословию.

По Декрету "О земле" имения помещиков со всеми постройками, инвентарем, скотиной и прочим имуществом переходили в распоряжение местных советов. При этом бывшие владельцы могли получить небольшой участок земли для обработки его собственным трудом, а нетрудоспособные имели право на пенсию в размере солдатской.

Конфискация земель и имущества происходила в разных районах по-разному. Известно множество случаев разгромов и поджогов крупных частных хозяйств. Собствен­но, волна насилия началась еще до революции, а Декрет "О земле" помог перевести этот стихийный процесс в более ци­вилизованное и организованное русло. Однако немало и про­тивоположных примеров мирного сосуществования после революции бывших помещиков и крестьян.

К сожалению, семейная история не сохранила под­робностей национализации собственности в семье землевла­дельцев Земляниных. Зато одна из членов крестьянского се­мейного клана Спасовских была свидетелем ликвидации по­мещичьего имения в ее родной деревне в Рязанской губер­нии. Эту историю она рассказывала своей внучке, с чьих слов

мы ее и узнали.

Патерналистское отношение барина к крестьянам со­хранилось и много лет спустя после отмены крепостного права. Господа построили и содержали трехгодичную сельс­кую школу, обучение в которой было, естественно, бесплат­ным. Дважды в год, на Пасху и Рождество, в помещичьем доме устраивались праздники для сельских детей. Мальчики получали в подарок традиционные рубашки, а девочки - фар­туки и косынки. Помимо школы помещик открыл для кре­стьян библиотеку и больницу, пользование которыми было также бесплатное. Барыня умерла еще до революции, а барин прожил какое-то время при Советской власти. Усадьбу у него конфисковали приехавшие из города комиссары. Однако крестьяне не позволили ее сжечь, и она затем использовалась для колхозных нужд. По своей инициативе крестьяне выде­лили своему престарелому барину дом и опекали его до самой смерти. Тем самым они как бы отблагодарили его за заботу и человеческое отношение к ним еще до революции.

В какой бы форме ни осуществлялась экспроприация помещичьего землевладения, этот класс прекратил свое су­ществование за короткий период времени с ноября 1917 по январь 1918 г.

Ликвидация буржуазии, второго по значимости клас­са собственников, приняла массовый характер после Декрета о национализации крупной промышленности (1918 г.). Среди семей-участниц нашего исследования этот класс представ­лен семьей Кантеровичей, купцами 2 гильдии, рыбопро­мышленниками из Астрахани. Дело возглавлял отец нашего рассказчика:

 

"Промысел существовал примерно до 18-го года, когда отец был арестован. Но, к счастью, под арестом его держали недолго, его выпустили, почему - я не знаю. В городе тогда были большие аресты и зверства. Там триста человек буржуев посадили на баржу, вывели ее в Каспийское море и баржу эту потопили вместе с людьми. После освобождения из тюрьмы папа с мамой уехали в Саратов, а я со старшей сестрой остался в Астрахани. Два наших дома отошли городу. Их не отобрали, нет. От тех домов мы отказались сами. А дом, в котором мы жи­ли, он так и оставался какое-то время наш, принадле­жал нам. Мы получали квартплату с квартирантов, тем и жили";.

 

Домами или городскими квартирами владели все семьи, и первыми лишились этой собственности помещики, а в 20-е годы была муниципализирована городская собствен­ность. Семьи подверглись "уплотнению" и стали свидетелями превращения своих домов и квартир в коммуналки (подробнее об этом см. гл. В.Семеновой в настоящем разде­ле). Обычно они заселялись пестрыми по социальному соста­ву жильцами. Вместе с потеснившимися хозяевами и остав­шимися там же их бывшими слугами одну квартиру могла делить семья красного комиссара и рабочего, крестьянина, перебравшегося в город, и зарождавшейся советской и пар­тийной элиты. Чтобы не попасть в подобную ситуацию, семьи, входившие в семейный клан Вороновых, решили за­селить "излишки" жилплощади одной квартиры родными. Вспоминает одна из членов семьи:

 

"Тетю Маню уплотнили и она уплотнилась к родствен­никам. Она сочла, что чем со всякими чужими людьми; жить, так лучше со своими. Тут везде были родственни­ки! Там - Головинские жили, двоюродные родственники наши, а тут жила Елизавета Петровна с сестрой, ко­торой вся эта квартира до революции принадлежала. Все родственники здесь жили, здесь и умерли. В общем, тут жуткая была коммуналка".

Но, пожалуй, такая ситуация была редкостью. Обыч­но коммунальный быт соединял в себе людей разного проис­хождения и культуры и способствовал постепенному нивели­рованию и усреднению различий между ними. Он лишил людей privacy в самой приватной сфере жизни - семье, и спо­собствовал формированию того, что впоследствии будет на­звано A.3иновьевым "homosoveticus".

В 20-30 гг. процесс экспроприации собственников был завершен раскулачиванием семей сельской буржуазии -кулаков. Термин этот в России употреблялся еще до револю­ции. Так называли прижимистых сельских перекупщиков, которые богатели не своим трудом, а чужим через ростовщи­чество и посредничество. После 1917 г. кулаками стали назы­вать всех, кто вообще использовал труд наемных рабочих.

Для проведения политики раскулачивания было необходимо официально определить категорию крестьян, под­лежавших экспроприации. В Постановлении СНК "О признаках кулацких хозяйств" (1929 г.) главным критерием было систематическое применение труда наемных работников с целью извлечения прибыли. К кулакам были отнесены также владельцы мелких предприятий по переработке сельскохозяйственного сырья, а также люди, систематически сдававшие внаем сельскохозяйственные машины, занимавшиеся на селе торговлей и ростовщичеством. При раскулачивании подлежали полной конфискации жилые и хозяйственные пристройки, скот, инвентарь, транспортные средства, оборудование, промышленные, торговые и складские помещения и т. д. Не подлежали конфискации домашняя утварь, одежда, обувь, посуда, необходимый для жизни запас продовольствия.

В реальной жизни в пылу борьбы за ликвидацию ку­лачества к ним нередко причисляли и прочно стоявших на ногах середняков, и даже бедняков, не одобрявших политику насильственного раскулачивания и принудительного образо­вания колхозов. При экспроприации имущества, невзирая на постановление СНК, у людей обычно отбирали все под чис­тую, и они отправлялись в ссылку, имея лишь то, что было на них одето. Например, семью Малаховых вряд ли можно отнести к сельской буржуазии. Во всяком случае, они не экс­плуатировали чужой труд и сами относили себя к середня­кам. Тем не менее их раскулачили, главу семьи арестовали, а его родителей сослали. Наша респондентка рассказывает о том времени со слов своей бабушки:

 

"У них не было никаких наемных - они сами работали. Они жили нормально благодаря своему труду. Они пахали сами, на мельнице мололи хлеб, то есть кормили себя са­ми. И вот то, что у них все это было, что они постепен­но наживали свое добро, свое хозяйство - все это стало считаться ненормальным. У нас же голь перекатная -это нормально... Их раскулачили, дедушку забрали. Ба­бушка была как раз беременная. Она говорит: "Я оста­лась одна. Вот, лежала на печке, когда они пришли, за­брали даже последний мешок картошки. Видят, что бе­ременная - но ничего для них святого не было". Бабушка говорит, забрали, вынесли из дома все, но хоть из дома не выгнали. Было тогда холодно, и соседи ей помогали ночью. Придут - под дверь бросят деревяшки какие-нибудь, что­бы она отогревалась и хоть как-то печку топила, поку­шать что-нибудь положат и уйдут. И даже не обща­лись, потому что если они пообщаются, они на себя гнев навлекут ";.

 

Экспроприированное у кулаков имущество поступало в собственность организуемых колхозов, а частично переда­валось бедноте. По некоторым данным, к середине 30-х гг. около 15% стоимости имущества колхозов и совхозов прихо­дилось на конфискованную у кулаков собственность.

Крестьяне сибирской деревни, где жила семья Осино­вых, испуганные зверствами раскулачивания в соседних се­лах, предпочли добровольно передать свое добро колхозу. Благодаря этому им удалось избежать репрессий, но зато они стали свидетелями постепенной деградации общественного хозяйства, составленного из того, что ранее принадлежало им. Несмотря на объединение в колхоз, мужики еще долго не могли расстаться со своей собственностью. Потомок семьи Осиповых рассказывает о болезненном чувстве утраты, пере­живаемом крестьянами:

 

"Каждый знал, что это - его лошадь, его корова. Каж­дый колхозник старался пахать на своей лошади, каждая колхозница доила свою корову. Если кто-нибудь брал чу­жую лошадь, ему говорили: "Ты смотри, береги мою Гне­дую... " Чувство собственности очень долго не отмирало ".

 

Результаты разорения крепких крестьянских хозяйств известны. 'Так были уничтожены все те,- писал по этому по­воду А.Солженицын,- кто составлял суть деревни, ее энер­гию, ее смекалку и трудолюбие, ее сопротивление и совесть" 19,стр.48].

Если экспроприация коснулась абсолютно всех, то многие семьи столкнулись еще и с разными по форме и суро­вости репрессиями. В 1925 г. во время кампании по чистке социального состава студенчества был отчислен из медицин­ского института сын купца-промышленника (семья Кантеровичей). В конце 20-х гг. в двух семьях были арестованы их члены за экономические преступления. Глава семьи Малахо­вых был обвинен в сокрытии от государства золота и "излишков" пшеницы, глава семьи Кантеровичей был арестован пан в связи с ликвидацией НЭПа.

Нэпманская буржуазия представляла собой специфи­ческую группу капиталистов, в основном мелких и средних; крупные оставались исключением. По социальному происхождению эта группа была неоднородной, но ее ядро преем­ственно связано с дореволюционной буржуазией. По некото­рым данным в 1923 г. 2/3 переданных государством в аренду предприятий взяли их бывшие владельцы [2, стр.5]. Среди них была семья Кантеровичей, которая возродила свой рыб­ный промысел и дела семьи, как и всего частного рыбопро­мышленного сектора Астрахани, вновь пошли в гору.

Если вытеснение нэпманской буржуазии в промыш­ленности и торговле началось в основном за счет экономиче­ских рычагов, то в конце 20-х гг. экономические меры борь­бы были дополнены административными и репрессивными. По стране прокатилась волна судебных процессов, таких как знаменитое "Астраханское дело". Развитие рыбной промыш­ленности в этой губернии не оставляло никаких сомнений в большей эффективности частного сектора по сравнению с обобществленным. Поэтому для его дискредитации и разгро­ма был организован громкий судебный процесс, на котором случаи взяточничества, корректировки в пользу частного сектора квот на отлов и переработку рыбы, неуплаты части налогов были непомерно раздуты и квалифицированы как экономическая контрреволюция, подрыв государственной промышленности, торговли и денежного обращения. Перед судом предстало 129 человек, в том числе 44 предпринимате­ля, 21 торговец, а также посредники, служащие государ­ственных финансовых органов и торговой инспекции. Суд приговорил 14 человек к высшей мере наказания, а осталь­ных - к разным срокам тюремного заключения и ссылки (подробнее об "Астраханском деле" см. примечания к гл.1 в Разделе 1). Герой нашей семейной истории получил пять лет тюрьмы и пять лет ссылки.

Семью священников Вороновых в явном виде ре­прессии не коснулись. Хотя при Советской власти церковь подвергалась большим гонениям, в отличие от других быв­ших привилегированных сословий, которые были ликвиди­рованы как социальные группы, духовенство, сильно уменьшившись количественно, все же сохранилось как груп­па, поскольку продолжал существовать институт церкви. Если в 1890 г. численность только православного духовенства превышала 131 тыс. чел., то по переписи 1937 г. численность духовенства всех конфессий составила чуть более 31 тыс.человек [7,стр.53].

О судьбе представителей культа после 1917 г. известно крайне мало, поэтому история семьи Вороновых для нас осо­бенно ценна. Свыше 130 лет мужчины этой семьи служили приходскими священниками в одном из подмосковных сел. Уже после революции глава семьи, Николай, удостоился вы­сокого в церковной иерархии звания протоиерея. Однако с усилением гонений на церковь в 20-х гг. продолжение духов­ной карьеры становилось опасным для жизни. В 1926 г. пос­ле смерти Николая один из его сыновей сделал следующую запись в дневнике:

 

"Могло бы священство рода в этом селе еще продолжать­ся, но благодаря разразившейся в России в 1917 г. револю­ции, принять на себя сан священника я не решился''.

 

Так была нарушена двухвековая семейная традиция "наследования" профессии, и все сыновья Николая были вы­нуждены сменить сферу деятельности.

Участвующие в исследовании кулацкие семьи испы­тали все виды репрессий, применявшихся к этой социальной группе. По отношению к дальнейшей судьбе раскулаченных осуществлялся дифференцированный подход в зависимости от меры их сопротивления политике Советской власти. Так называемый "контрреволюционный кулацкий актив", т.е. те, кто сопротивлялся с оружием в руках, привлекались к уго­ловной ответственности и отбывали наказание в тюрьмах и лагерях. Те, кто не принимал участия в насильственных дей­ствиях, а лишь выступали против колхозов, высылались в отдаленные районы страны. Те, кто занимал пассивную позицию, подвергались лишь частичной конфискации и выселялись в пределах своего района на худшие земли.

Среди наших семей удалось избежать репрессий только семье Осиповых, которая добровольно передала имущество колхозу и сама вступила в него вместе с остальными жи­телями деревни. Но этот нетипичный случай стал счастли­вым и редким исключением из всеобщей тенденции пресле­дования кулачества. Подверглась только раскулачиванию, но не была отправлена в ссылку семья Спасовских. Решение по­кинуть родную деревню было принято ими самими. Семью Амелиных выслали на Соловки, где они обросли кое-каким имуществом и даже построили дом. Тогда они были раскула­чены вторично и переведены на поселение в другое место. Некоторые члены семьи затем бежали, но были пойманы и водворены обратно, а один из них убит во время перестрелки. Наконец, в семье Малаховых пережили арест главы семьи и ссылку его родителей.

Наряду с экспроприацией, падением материального уровня жизни, репрессиями бывшие "эксплуататорские" слои столкнулись с ущемлением их гражданских прав. До 1936 г. они были лишены избирательного права, сосланные кулаки -права самовольно покидать место ссылки. Лишь их детям по достижении 16 лет было разрешено уезжать на работу или учебу. Для взрослых же ограничение территориального пере­движения было отменено лишь в 1947 г. "Бывшие" столкну­лись также с препятствиями в получении высшего образова­ния и доступе к некоторым работам. В итоге вместо привиле­гированных и состоятельных общественных групп семьи стали принадлежать к стигматизируемым новой властью слоям. Тем не менее они выжили и большинство из их чле­нов смогло подняться вверх по социальной лестнице.