Глава 9. Другой Челпанов

Другой Челпанов был раньше того, который спрятался в экспериментальной психологии. Чтобы показать его, я воспользуюсь малоизвестной работой Георгия Ивановича Челпанова "Очерк современных учений о душе", написанной еще в 1899 году. Как видите, я все продолжаю отступать к самым истокам его творчества, туда, где лежал, как мне кажется, исходный образ, заставивший его действовать. Его Мечта.

Челпанов собрал в этой работе мысли лучших психологов и философов XIX века. Но я опущу ту часть статьи Челпанова, где он рассказывает историю развития представлений о душе. Мы их так или иначе уже видели в предыдущих очерках. Я начну с того места, где начинаются собственные раздумья Челпанова, и надеюсь, что они позволят мне выявить мои собственные представления. Эти его раздумья начинаются с вопроса:

"Что же такое душа?" (Челпанов. Очерк совр. учений о душе, с. 317).

Это еще не тот вопрос. Это лишь затравка. Готовясь на него ответить, Челпанов говорит, что на него не так просто ответить.

"Какого же рода суть те данные, на которых философ строит свое предположение относительно существования души?" (Там же).

Этих оснований оказывается два:

"Во-первых, так называемое единство сознания, а во-вторых, тожество личности" (Там же).

"Под единством сознания мы должны понимать следующее. Если мы, например, сравниваем два представления, Ли В, то мы должны одновременно держать в сознании оба эти представления, следовательно, должно быть нечто такое, что соединяет эти представления в одно целое. Это нечто, соединяющее в одно целое, и есть душа" (Там же).

Весьма уязвимое рассуждение, совсем не очевидное. Но оставим его пока так, как есть.

"Другой аргумент, который приводится в пользу существования души, это тожество нашего «Я», нашей личности" (Там же).

А вот дальше начинается именно то, из-за чего я и выбрал Челпанова для завершения своего рассказа. Дальше появляется главный вопрос:

"Но что такое «я» и что нужно понимать под тожеством личности?" (Там же).

Ответ Челпанова на этот вопрос я считаю возможным использовать в качестве завершения всего моего исследования психологии самонаблюдения. От него же можно было бы строить и начала этой науки, задумай она возродиться.

Итак, что же такое я?

"Чтобы ответить на это, нам следует только спросить себя, что мы думаем, когда мы употребляем слово "я".

Когда я употребляю слово «я», то я при этом думаю о том, что я занимаю такое общественное положение,

что я родился там-то,

что мне столько-то лет,

что я имею такую-то наружность,

что у меня такая-то одежда,

что я тот самый, который неделю назад говорил на этом самом месте" (Там же, с. 318).

Я слегка видоизменил слитный текст Челпанова и разбил его на отдельные строчки. На самом деле это не просто строчки, а отдельные образы. Этим я хочу заставить вас понять, что при самопознании у нас не бывает ни одного случайного слова, если мы действительно стали внимательны к себе. Все они имена каких-то образов. Это очевидность. Пусть это будет первый урок или вывод школы самопознания.

А второй урок-вывод таков: не бывает и случайного порядка, в котором наше сознание выбрасывает образы, когда мы задаем вопрос: кто я?

В случае с Челпановым, как вы видите, первым для него уже с той поры, стоял вопрос о его месте в обществе. Именно об этом я говорил, разбирая его творчество в предыдущей главе. Он был занят не психологией, а созданием Науки и битвой за место в Научном сообществе. Он собирал свою Команду. В итоге пришла другая Команда, чья идея была сильнее. Команда Корнилова, и от института Челпанова не осталось даже памяти. Когда вопрос стоит о Сообществе, поражение Сообщества уничтожает все, что создал ученый… Вот с истиной ничего не делается даже после смерти философа.

От такого подхода Челпанов, наверное, не стал хуже как ученый, пытался показать я, но этот выбор вел его прочь от души и от самопознания. Его жизнь в коммунистической России была адом. И в первую очередь потому, что он потерял себя, пожертвовав Обществу. И Общество пожрало его. Но это нам сейчас уже не важно. Важны те уроки, которые мы можем извлечь из его жизни и творчества.

И урок таков: если ты всего лишь задаешься вопросом: кто я? — сознание начинает выбрасывать на поверхность образы-ответы, в порядке их насущности для твоей сегодняшней личности. И это прямая лестница погружения в себя.

Но при этом мы можем подозревать Челпанова, что он соврал и скрыл то, что было действительно первым, поставив вместо него "общественное положение". И это подозрение вполне оправданное, но не существенное, потому что такая ложь постоянна и не имеет значения при самопознании. Объясню.

Челпанов действительно мог успеть что-то спрятать и подменить его на нечто другое. Но, во-первых, это значит, что другое было где-то рядом. И эта ложь вовсе не ложь. Просто занимайся он действительно самопознанием, он начал бы с чего-то второго или третьего в ряду своих насущных забот, вместо первого. Ведь назвать свои составные части по именам — это даже не полдела. Затем с ними еще немало надо сделать. Так что тут никакой лжи. Самопознание истинно.

Ложь только в том, что он спутал очередность, спрятал первое. Но ведь пока речь идет об общественной исповеди. И здесь это может быть вполне оправданно и разумно. Гораздо менее разумна такая ложь, когда ты начинаешь прятать что-то от самого себя. Но и это придется принять.

Это следующий урок. Мы так привыкаем врать другим, что постоянно врем и себе, обходя болезненные темы. Это надо принять как данность нашей личности. Такова природа предмета, который мы исследуем. Это раз.

Два — то, что мы при этом всегда знаем, что что-то спрятали. Иначе говоря, обманывая самого себя, мы всегда знаем и что обманываем, и в чем обманываем. Ложь самому себе невозможна. Вот таков парадокс!

Разрешается он лишь значительно позже, когда ты доходишь внутри самого себя до понимания, что мы не врем себе, а непроизвольно стремимся избежать какой-то боли. Иначе говоря, все, что мы прячем от себя, очень болезненно. И мы не просто не хотим этого в себе видеть. Нет, наша природа вовсе не лжива. На деле мы отчетливо понимаем, что не имеем сил, чтобы справиться с этой болью. А силы наши как раз и уходят на то, чтобы сдерживать такие болезненные воспоминания и не впускать их в бодрствующую часть сознания.

При этом очень важно понять, что боль всегда инородна нашей природе и должна быть удалена. И мы всегда готовы вступить в схватку с любой болью в себе, если чувствуем, что нам хватит сил. Но уходим от этой схватки, если сил не хватает. Это значит, что ты должен доверять себе при самопознании. Если ты во что-то в себе не лезешь, прими это как знак неверного пути и жди, пока желание не появится само. Если появилось желание разобраться с чем-то очень болезненным, чего ты избегал раньше, значит твоя душа почувствовала, что набрала достаточно силы для победы. Вот тогда и задавай себе этот страшный вопрос.

Но как душа набирает силу? Очень важно понять и это. Она высвобождает ее из самой себя, из тех препон и застав, что ставила раньше перед болезненными воспоминаниями. Каждая маленькая победа самоосознавания приводит к тому, что ты высвобождаешь немножко собственной же силы. И вот так, вычищая мелочи, ты накапливаешь силы для битвы с тем, чего избегал раньше.

Я сейчас рассказываю лишь принцип, самый общий подход. О том, как это все должно делаться, мне еще придется подробно рассказывать в следующих книгах. Пока самое главное, чтобы вы поняли: по мере самопознания ты высвобождаешь достаточно сил, чтобы познавать все более глубокие и сложные вещи. Не торопись, но и не бойся.

Но вернемся к Челпанову:

"Если бы я захотел дальше поразмышлять на ту же тему, то я вспомнил бы о своем детстве и заметил бы, что я тот самый, который столько-то лет назад учился там-то, провел свое детство там-то и т. п.

Это есть мое «я», моя "личность"" (Там же).

Это рассуждение Челпанова кажется очевидным. Когда мы впервые понимаем, что для того, чтобы решить какую-то задачу, ее надо вначале описать, мы приходим к выводу, что и себя при самопознании вначале придется описать. Но первые же попытки убивают нас своей необъятностью и бессмысленностью. Попробуйте сами представить себе, что вы бы пошли вот этим путем, что показал сейчас Челпанов. Вы быстро поймете, что не Лев Толстой. И сдадитесь.

Значит, этот путь бессмысленен. И это не я говорю, это я как психолог оцениваю то состояние, в которое вы непроизвольно пришли, если попытались мысленно представить себя за работой описывания всей своей жизни. Это ваша душа чувствует бессмысленность и неполезность, а она никогда не будет делать бессмысленное дело. И, пойдя этим путем, вы разочаруетесь в самопознании и бросите его.

Следовательно, нет смысла вспоминать всю свою жизнь. А урок таков: нужно принять разделение самого себя на светлую и больную память. То, что не болит, не отзывается болью в твоей душе, русские старики называли «светлой» или «легкой» памятью. Тебе не надо ее вспоминать, да еще письменно. Она и так всегда с тобой и при этом никак не мешает. А случится это вспомнить, так ты и вспомнишь легко и с наслаждением. И ни к чему тут никакие записи.

Делать описание нужно лишь тому, что мешает жить, что само постоянно выскакивает в твоем сознании болезненным переживанием. И при этом, словно запутанная задача, никак не разрешается и не отпускает тебя.

Поскольку мы приучены к душевной боли всей нашей жизнью, порой мы даже не осознаем, что какое-то переживание болезненно. В таком случае следите за тем, что у вас возникает по отношению к нему. Если приходит вопрос: да чего это оно ко мне привязалось? — значит, перед тобой клиент. И этот клиент ты, который не живет, а переживает. То есть болеет памятью.

Об этом мы тоже однажды еще поговорим подробнее. Сейчас же достаточно понять, что при описании себя ты должен описывать только то в своей жизни, что действительно очень хочется описывать. Идти в себя можно только на самой большой охоте.

Но Челпанов говорил о личностных воспоминаниях из ранних возрастов, чтобы показать другую вещь.

"Тожеством личности мы (очевидно, ученые — А.Ш.) считаем то обстоятельство, что я отожествляю мое теперешнее «я» с тем «я», которое я имел много лет назад. Между ними в действительности есть огромная разница.

В самом деле, когда я был ребенком, то, употребляя слово «я», я мыслил совсем другое, чем когда я теперь употребляю это слово. Но мне кажется, что мое теперешнее «я» тожественно с моим прошлым "я".

Если бы я не чувствовал тожества моего сегодняшнего «я» с моим "я "месяц тому назад, то я не считал бы себя ответственным за свои поступки, совершенные месяц тому назад. Но так как я считаю себя ответственным, то это значит, что я признаю свое тожество в различные моменты моей жизни" (Там же).

Ох уж эта интеллигентность! Ни слова в простоте. Все это рассуждение Челпанова, по ядовитому определению А. И. Введенского, — желание "отфилософствовать вопрос". То есть подать его не проще, чем полагается у философов, чтобы "покопаться в силлогистических кишочках". Как, к примеру, делали софисты? Они брали сложные речевые выражения и показывали: глядите, человеческий способ рассуждения несовершенен настолько, что если ему доверять, так и движение невозможно… Вот и здесь у Челпанова идут скрытые возражения тем философам, которые утверждали, что поскольку жизнь постоянно меняется, то наше Я в каждый следующий миг иное. На всякий случай Георгий Иванович подстраховался и подстелил соломки, если вдруг кто-то выдвинет такое возражение против его построений.

Для тех, кто избрал самопознание, это ничего не дает. Избравшему самопознание нет смысла кому-то доказывать, что самопознание возможно. Мы его делаем для себя. А для себя я точно знаю, что мне до сих пор мучительно больно и за бесцельно прожитые годы, и за те подлости, что я совершил, и за ту слабость и трусость, и предательства, что были в моей жизни. Мое Я болит сейчас, и значит нет никакого времени, да и философии, кстати, тоже. Это не «я» мне кажется, это мне все философы привиделись!..

Подводя итог всему сказанному, Челпанов заключает:

"Вот факты, в реальности которых едва ли кто-нибудь станет сомневаться, — но как их объяснить? Пытаясь объяснить эти факты, некоторые философы и пришли к признанию необходимости допустить существование "души".

Они предполагали, что существует особая духовная субстанция, которую они считали простой и неделимой, нематериальной и неразрушимой. Эта духовная субстанция является носительницей всех духовных состояний; она соединяет в одно целое все отдельные состояния. Благодаря ей, наше "я "кажется тожественным и непрерывным. Эта духовная субстанция не есть что-нибудь тожественное с нашим духовным состоянием, с нашими чувствами, мыслями, желаниями и т. п. Она есть нечто отдельное, стоящее вне их и имеющее целью соединять духовные состояния в одно целое.

Она, другими словами, напоминает собой материалистический атом. Подобно тому, как атом, скрываясь позади материальных явлений, на самом деле есть носитель всех свойств этих последних, так и духовная субстанция, будучи непосредственно недоступна нашему восприятию, является носительницей сил, при помощи которых она вызывает явления сознания" (Там же, с. 319).

Непростое, но очень важное рассуждение. С ним стоит повозиться.

Во-первых, что такое субстанция? Слово, которое затуманило много умов. Словари дают однозначно: субстанция (от латинского substantia) — это сущность.

Не полегчало. А что такое сущность? Те же словари объясняют, что это некая неизменная основа вещей и явлений. Но философский словарь делает такую любопытную оговорку: "в обычном понимании синоним материи, вещества" (ФЭС).

Эта оговорка любопытна не только тем, что здесь материя приравнивается к веществу. И это точно соответствует переводу латинского слова materia — вещество. Эта оговорка любопытна тем, что она позволяет рассмотреть то, что скрывается за словами Челпанова.

Говоря про душу как про "духовный атом", Челпанов, как вы видели, говорит: "подобно тому, как атом, скрываясь позади материальных явлений <…> так и духовная субстанция является…". Если мы переведем это на иной язык, то получим, примерно, такое утверждение: Подобно тому, как атом является сущностью вещества, так и душа или духовный атом "будучи непосредственно недоступна нашему восприятию, является носительницей сил, при помощи которых она вызывает явления сознания".

Но это означает, что сознание приравнивается к некоему "веществу"!

Вряд ли Челпанов действительно хотел сказать именно это. В следующих строках он делает примечание, которое не позволяет так считать: "Философы, которые признавали существование такой духовной субстанции, называются спиритуалистами" (Челпанов. Очерк совр. учений о душе, с. 319). Спиритуализм — это синоним идеализма. Так что Челпанов вовсе не хотел сводить сознание к веществу, это так у него язык повернулся. И все же!

И все же не будем отмахиваться от этой оговорки. Это ведь оговорился язык философа, а точнее, так повернулся философский язык. И ведь не у одного Челпанова он так поворачивался.

Изначальная установка на то, что духовное духовно, а материальное материально и между ними пропасть, заставляла крутиться и выкручивать свой язык многих философов.

Но ведь можно исходить и из того, что мир един по своей природе и между самым верхом духовности и самым низом материальности нет принципиальной качественной разницы, а есть множество ступеней и переходов. Да и кто сказал, что Дух — это Дух? А материя — это материя? Все те же люди. Люди, которые ошибаются, мечтают и подгоняют действительность под свои мечты. То, что людям духовным нужно, чтобы дух был чем-то особенным, исключительным, не таким, как эта грязь вокруг, — разве это вызывает сомнения? И где доказательство, что действительность такова, как сказали духовные люди или философы?

Разве что в самой действительности. А какова она?

Вернемся еще раз к рассуждениям Челпанова, а заодно и вспомним все то, что было рассказано в этой книге. Челпанов, как ученый, пытается объяснить "факты реальности". Какие?

Первый — ощущение «тожественности» нашего Я. То есть ощущение себя все тем же собой на протяжении всей жизни и во всех воспоминаниях. Иначе говоря, постоянное нахождение где-то в Я, для которого все восприятия и воспоминания — своего рода внешние оболочки.

Второй факт — "эта духовная субстанция не есть что-нибудь тожественное с нашими духовными состояниями, с нашими чувствами, мыслями, эмоциями, деланиями и т. п. Она есть нечто отдельное, стоящее вне их и имеющее целью соединять духовные состояния в одно целое".

Но ведь и сам Челпанов и другие психологи называли эти духовные состояния душевными явлениями. Иначе говоря, душа, как ее обычно понимают, являет себя в чувствах, мыслях, желаниях.

Но при этом "духовная субстанция" скрывает себя за явлениями сознания, подобно атому, стоящему позади вещества?

Что же получается, если просто взглянуть на те "факты реальности", которые описывают психологи? Да которые мы и сами наблюдаем?

А получается, что есть некая «душа», состоящая из этих явлений. И Челпанов довольно определенно приравнивает ее к сознанию.

И есть некая душевная субстанция — духовный атом, объединяющий все эти душевные явления, как Мои явления, то есть самоощущением Я.

Так не имеем ли мы дело с двумя или больше явлениями действительности? Уже отсюда вполне определенно видно, что есть некое Я, которое ощущает душевные проявления — они же состояния сознания — как свои.

И есть сознание, в котором проявляется душа, придавая ему разные состояния.

И вполне возможно, где-то в глубине сознания есть нечто, что является моей душой. Нечто похожее на тонкоматериальное, духовное тело, благодаря которому «Я» может передавать управление грубоматериальному телу. Попросту говоря, жить в нем. Но в таком случае мы имеем дело с той самой лествицей (воспользуюсь этим древним словом) одухотворения материи, где между крайними полюсами Духа и Вещества должны быть промежуточные ступени, позволяющие миру быть единым. К примеру, сознание, и даже сам человек.

Во "Введении в культурно-историческую психологию" я уже выдвигал гипотезу, что сознание является тонкоматериальной средой, позволяющей осуществляться восприятию впечатлений и хранению образов памяти.

Повторю это еще раз. Современные представления нейропсихологии и нейрофизиологии зашли в тупик, пытаясь доказать, что субстратом, то есть материальным носителем памяти, является мозг или его электрохимическая деятельность. Это не секрет, что уже с семидесятых годов прошлого века разработка этого направления топчется на месте. Однако признать это как научный факт означает не только необходимость повиниться, что и делалось многими, но и заявить о необходимости полного пересмотра этой части научной картины мира. А вот на это никто из нейропсихологов пойти не рискнул. Ну и сколько же будем молчать, господа?

Я еще раз выдвигаю эту гипотезу: сознание есть тонкоматериальная среда, далеко выходящая за границы физического тела.

И память хранится в ней.

Мозг оке является всего лишь «биопроцессором», прибором, управляющим ее использованием.

Физические особенности этой среды нужно изучать, поскольку они совсем не изучены и даже почти полностью не известны, хотя время от времени и появляются публикации кого-нибудь из известных физиков, рассказывающие о чем-то подобном. Но они и не могли стать известны без изучения. А чтобы изучение началось, такую мысль нужно было хотя бы допустить.

Поэтому в последующих книгах я бы хотел проверить сначала эту гипотезу в качестве научной теории на предмет ее непротиворечивости наблюдениям действительности.

Затем, если теория сознания как среды сложится, я хочу снова вернуться к прикладным опытам и экспериментам, позволяющим сделать это исследование предельно чистым. Но!

Но все это нужно лишь затем, чтобы создать настоящее описание тех оболочек, которые окружают мое Я и мешают мне стать самим собой. Иначе говоря, если кто-то сможет в своем самопознании проскочить этот уровень работы над собой и сразу слиться со своим Я, наука самопознания никак не ощутит потери от того, что не выяснена истинная природа сознания, материи или что там еще отвлекает меня от себя!

В общем, дальнейшие философствования возможны, только если мы сделаем первые действительные шаги в своем самопознании и освободимся от верхнего слоя умного, но отвлекающего шума, который не позволяет говорить о более тонких вещах.

Поэтому я заканчиваю этот вводный разговор и с благодарностью прощаюсь с Субъективной психологией.

Конечно, мне не удалось подойти к полноценному очерку ее истории, как и истории психологии самонаблюдения. Тем не менее, я надеюсь, что мои этюды о Субъективной психологии помогут людям самопознания определить свое место в окружающем мире, где немалую роль играет научное мнение.

Ни психология самонаблюдения, ни наука самопознания не смогли ужиться с победившей Наукой. Я надеюсь, что видение Науки всего лишь как Сообщества, пытающегося править Миром с помощью своего мнения, снимет сомнения в самопознании у тех, кто верил научному мнению, считая его выражением истины. Наука не поощряет тех людей, которые отвлекаются от служения общественным целям. Не поощряет точно так же, как и Церковь. И если можно было усомниться в мнении Церкви, то почему нельзя усомниться в мнении Науки?!

Георгий Иванович Челпанов и все остальные субъективные психологи проиграли в битве за науку самопознания именно потому, что главной целью их жизни было желание занять достойное место в обществе. Почему бы и нет?! Нельзя только сидеть на двух стульях сразу, особенно если эти «стулья» есть жизненные цели. Они ведь и жизненные пути одновременно. А это значит, что если ты не сделаешь выбор, жизнь тебя порвет. Вот она и порвала Субъективную психологию в клочья. И в этом нельзя просто винить плохих людей.

Если ты не достиг своей цели, то могут ли в этом быть виноваты нехорошие люди? Людям редко есть до нас дело. Они и замечают-то нас только тогда, когда мы мешаем — нацеливаемся на их кусок! Это значит, что все эти прекрасные и утонченные ученые, о которых я рассказывал как о творцах Субъективной психологии, бились за что-то такое, что другие считали своим. И значит, они точно бились не за собственное Я! Да и кому оно нужно, кроме меня самого!..

Вот и все, что я хотел сказать о Субъективной психологии. Но осталось еще несколько слов о ее Разгроме.