Пословица Святогорского ИгуменаИз слов игумена перед верующими легко выводится, что не будет нас только телесных. А души-то, от Бога,- вечны. Понимай: надо это не забывать сегодня. А как? Не усыплять свою совесть. 14.09.1830 г. "Станционный смотритель". "Над могилой Дуня плачет и об отце, и о самой себе... Смотритель и дочь его были когда-то, на станции, великими друзьями: у них были общий дом, общий труд, общая забота, общий враг. Дуня узнала, что измена другу - измена самому себе... Как блудный сын из притчи, и героиня Пушкина - "безумный расточитель", с той разницей, что расточила она не червонцы, но собственную душу. Дуню к ее побегу из дому когда-то побуждал долг перед самой собой, но долг был шире, чем это казалось, он включал демократическое прошлое, а не исключал его... Тема повести - освобождение народной личности". Берковский Н. Я. 1960 г. 20.09.1830 г. "Барышня-крестьянка" с ее антисословной замашкой Алексея. 14.10.1830 г. "Выстрел" с этой первоначальной задумкой Пушкина ограничиться лишь первой частью, сославшись на недосягаемость мистифицируемого автора рукописи (“Окончание потеряно”) и с поразительной концовкой второй части - об освободительной войне. 20.10.1830 г. "Метель" с ее перипетиями мечты о равенстве. 31.10 и 01.11.1830 г. "История села Горюхина". Осталась незаконченной ввиду вполне впоследствии осознанной невозможности всю ее опубликовать из-за ее антикрепостнического характера. Место Петра Ивановича Д. занял похожий на него Иван Петрович Белкин. Начало ноября 1830 г. Черновик предисловия с явно крайне совестливым автором повестей, Белкиным, и с обещанием вскоре опубликовать еще одну "пространную рукопись"; того же автора, "если повести благосклонно приняты будут публикою";. Все понимают, что речь об "Истории села Горюхина". В те дни она еще казалась способной пройти цензуру. Осень 1931 г. Окончательная редакция названия и предисловия с совестливым Белкиным, но без упоминания об "Истории села Горюхина", которая (стало ясно) неподцензурна в стране с крепостным строем. Судите сами, формален или органичен такой псевдоавтор в утопии о совести. А теперь ответ на вопрос, зачем неформальный псевдоавтор понадобился. Если бы Пушкин просто реализм внедрял в русскую прозу, тогда стоило б идти в открытый бой с ретроградами, с певцами государственных (едва не тоталитарных) муз, стоило б объявить войну "высоким целям" их дидактики и патриотизма. Но Пушкин внедрял больше, чем простой реализм. Он предлагал новую утопию, новые, пусть скорее менее, чем более, высокие цели, но другие. Имело смысл использовать бытующий потенциал (пусть и фальшивый) высокого идеала, то есть не как бы воевать, а соблазнить. Подсунуть читателям вроде бы своего (для них) дидактика, моралиста и т. п., а когда они его опусы проглотят - выступит острие иронии и почти безболезненно поведет клюнувших к новым высоким целям (потому и безболезненно, что к высоким). Почему высоким? Потому что совесть - это голос общественного, коллективистского начала. И пусть современники (даже Белинский) не поняли Пушкина. Зато поняла дальнейшая русская литература, и почти весь русский реализм, и не только в литературе, приобрел несколько романтический оттенок (по Берковскому - эпический, освободительный, по Гиппиусу - сострадательный и т. д.). Такой ответ объясняет и неопределенность, по Бочарову, Белкина. Если Пушкин был и антагонистом и аналогом Белкина одновременно, то неопределенность была тут как раз кстати. У самого Бочарова можно вычитать подобный ответ (он не удержался), только на несколько иной вопрос: почему "так свободно, не нарушая единства рассказа, рядом со сверкающим авторским [лично Пушкина] описанием помещается фраза, "закрытая" целиком кругозором и голосом персонажа: “Смотритель постоял, постоял - да и пошел";. Перед ответом Бочарова я ту сверкающую фразу покажу, чтоб не быть голословным: Quot;Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался". Бочаров об этой фразе пишет: "...в повести титулярного советника или Белкина блестящая фраза о Дуне, сидящей на ручке кресла, словно в английском седле, является переводом блестящей французской фразы из "Физиологии брака" Бальзака". Так зачем же такая гладкость сопряжения столь разных голосов: первого поэта России и смотрителя? А вот зачем по Бочарову: "В "Повестях Белкина", поданных как "чужое произведение", нет у Пушкина ничего чужого... Психология "бедного человека" еще не закрыта сама в себе, и смотритель не отделен непереходимой гранью от автора повести, как не отделены такой гранью от автора все рассказчики и гипотетический Белкин". Понимаете? В этом ненарушении единства рассказа - утопия о возможности создать пронизанное единством общество. Полвека до того, предтеча Карамзина - Муравьев,- испугавшись пугачевщины, написал: "Возвращаясь из Никольского, я имел случай видеть по дороге людей разного состояния и наблюдать их вблизи. Какое движение одушевляет целое общество! Земледельцы, рассеянные по полям, наполняют житницы государства, Обозы с товарами идут медлительно к месту назначения своего. Сокровища стекаются в города и питают рукоделья и художества; между тем как правление, устремляя все части к пользе целого общества, дарует всем покровительство законов". Только муравьевская утопия, от испуга, приняла желаемое за действительное. А пушкинская, более трезвая, понимает, что она - из будущего. Муравьв свою выразил по-смешному наивно и в лоб. А Пушкин, пожалуй, - обращаясь к подсознанию сограждан. И вот - факт: даже непризнавшие "Повести" признавали их гладкость. Ну, и ясно, что приписать их Белкину, сделав того неопределенным, по Бочарову, - это было замечательным ходом Пушкина. * ВОПРОС. Зачем такие эпиграфы в "Выстреле"?
|
