Quot;...и любовнику во фраке плохо было в его... [офицера] ...соседстве".

Вы не чувствуете здесь юмора у Белкина? Для максималиста ж любовь и мода не совместимы. И не играет ли он двусмысленностью:

"Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла.";

Но этот юморок уместен, конечно, если только любовные победы проецировать на военные. А в гражданском смысле - все нормально. И максималист Белкин, и уравновешенный Пушкин, и весь народ русский отдавал и отдает должное победе над Наполеоном.

Белкин, как максималист, очень даже хорошо смотрится в этой толпе экзальтированных женщин. Он как они. И это его царепоклонство тоже вполне уместно для человека с высокими, соборными идеалами.

"С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!";

Так, неожиданно иначе, объясняю я появление в конце повести мотивов празднования победы в отечественной войне.

Но на любовном фронте никакая и где бы ни была буквальная война не могла сбить с толку максималиста Белкина. Никаких мод в любви! И никаких метаний между крайностями. Только одна должна быть крайность. А как только проявляется новое раздвоение (между верностью клятве пред алтарем и новой модой), так Белкин иронизирует:

"Мы уже сказывали, что, несмотря на ее холодность, Марья Гавриловна все по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице и С ИНТЕРЕСНОЙ БЛЕДНОСТИЮ, как говорили тамошние барышни.";

Этот "замок";, этот новый стереотип "интересная бледность";, признак ранения и геройства...

И неправильное толкование стиха Петрарки (не в качестве свидетельства метели в душе, а наоборот - определенности: любовь, мол, и точка, как кумушки считают) - это неправильное толкование тоже является иронией максималиста Белкина к обыкновенным людям: кумушкам, Марье Гавриловне, ее матери.

Мало того. Он не спускает Марье Гавриловне даже когда она находит в Бурмине для любви необходимую (по максималисту) исключительность - молчаливость необъяснимую.

"Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Ее военные действия имели успех...";

Она поступает опять стереотипно, как ВСЕ женщины: тайна ВСЕГДА тягостна. Опять, как все, когда она не такая как все: ей нельзя замуж. А она поддается "романическому"; тщеславию - повергнуть к ногам, хотя "приуготовляла развязку самую неожиданную";.

Ну, как максималисту Белкину не пустить сарказм: “военные действия";!

Читая и так понимая прочтенное, мы думаем: "Бедный Белкин!" А в этом и была задача Пушкина. Мы, тем самым, перешли на его, Пушкина, сторону и тихо, мирно переделаем себя, станем понимателями людей, станем снисходительными: если богаты - к бедным, если бедны - к богатым. И, глядишь, со временем будет равенство у нас, и без экстрем.

Смотрите, даже и сама победа русского оружия следствием имеет еще и... приятие (вопреки Поволоцкой) иноземного:

"Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: "Vive Henri-Quatre", тирольские вальсы и арии из "Жоконда"... Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова.";

Нет, не для продвигания идеи самобытного русского пути в лучшее будущее введен фон победы над Наполеоном в повесть "Метель".

*

ВОПРОС.

Зачем в повесть "Гробовщик" введен некоторый национальный оттенок?

ПРИМЕРЫ.

Адриян окружен немцами, хозяевами-мастерами: портным, сапожником, булочником и так далее.

ОТВЕТ СПЕЦИАЛИСТА.

Немец рядом с русским служил проверкой, насколько русский совпадает или не совпадает с чистым буржуазным типом человека. В этом назначение немца и возле Адриана Прохорова. По социальным своим качествам Адриан сырее...

Берковский Н. Я. 1960 г.

ВОПРОС.

Зачем гробовщик во сне узнает покойников в лицо и по именам?

ОТВЕТЫ СПЕЦИАЛИСТА.

...Он что-то еще помнит из лежащего за чертой его профессии, у него еще есть живость воображения и некоторое чутье к живому миру (не то, что иное - чутье к мертвому миру: стоимостному, миру, взятому со стороны выгоды). В своих мертвецах он воспризнал какие-то фигуры из живого быта. Еще при жизни своей люди для Адриановой профессии не были живыми людьми; теперь же на фантастическом празднике новоселья, с опозданием на целую жизнь каждого из них, Адриан как будто бы признает, что клиенты его когда-то и в самом деле были людьми. Адриан узнает своих мертвецов в лицо - и бригадира, и даже Петра Петровича Курилкина, похороненного очень давно.

Готлиб Шульц, сапожник, мертвецов звать на новоселье не стал бы, будь он на Адриановом месте. Энгельс считал немцев классическими распространителями мелкобуржуазного духа, типа человека специализированного, морально искалеченного своим промыслом и интересами барыша (еще Леонардо да Винчи, наблюдая зарождение капитализма, отметил, например, в одной из загадок о сапожниках: “Люди будут с удовольствием видеть, как разрушаются и рвутся их собственные творения"). Профессионал Нового времени в конце концов безразличен к содержанию своей профессии - он связан с нею экономически, а не духовно. То же и в отношении клиентов. И поскольку петля профессии еще не так сильно затянула Адриана, как немцев, не так не пускает его к естественному миру и человечеству (которые, согласно Пушкину, существуют в своей красе и посмеиваются над Адрианом и над всей цивилизацией денег и товаров) - постольку эта петля профессии преходяща. А потому - подвергнута иронизированию. Народные силы долговечнее буржуазной цивилизации.

Берковский Н. Я. 1960 г.

МОИ ОТВЕТЫ.

Вспомненные Адрияном как живые мертвецы не посмеялись (в качестве части "естественного мира и человечества";) над Адрияном, а побили его:

Quot;...Адриян, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его. Петр Петрович пошатнулся, упал и весь рассыпался. Между мертвыми поднялся ропот негодования; все вступились за честь своего товарища, пристали к Адрияну с бранью и угрозами, и бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств".

Посмеялись же над Адрияном немцы. А Белкин - и над Адрияном и над немцами - за буржуазное убожество. Пушкин же, смеющийся отчасти и над Белкиным, в чем-то к смеху его над гримасами первичного капитализма, может, и не присоединяется. И тогда он в чем-то - с немцами. И есть в чем. Они таки не безразличны к клиентам и подмастерьям, как новички-предприниматели. Немцы-то не новички. За их плечами уже несколько веков и еще больше поколений с традициями работы на рынок. А там - чем клиент благополучнее в широком смысле слова, тем он больше заплатит и за сапоги, и за лекарства, и за гроб для родственника. И Адрияну лишь по мере возвращения совестливости (что, как мы видели не невозможно в принципе) предстоит приблизиться к немцам с их более, так сказать, развитым капитализмом. И тогда мечтаемый Пушкиным путь Адрияна лежит не к сединам дряхлеющей - по-белкински - вселенной, а к какой-то иной вселенной (если вселенная, как и человек, изменчива). И если почитаем пушкинские заметки "Путешествие из Москвы в Петербург"(1833-1835), то увидим, что слово "процветание" он без всякой иронии относит к промышленной Москве, в пику Москве аристократической (утратившей блеск). Правда, и в этом сочинении между читателем и Пушкиным помещен рассказчик, не в пример Пушкину, домосед и человек тихого образа жизни. Но вряд ли Пушкин, тяготившийся императорским двором, в оценке замены аристократического блеска Москвы промышленным процветанием расходился со своим домоседом и тихоней.

*

ВОПРОС.

Зачем в "Станционном смотрителе" спровоцированы ассоциации с пафосом сентиментальных повестей: жалостные слова ("сущий мученик четырнадцатого класса", "бедный смотритель", "бедная Дуня"), зачем в тексте есть перекличка с сентименталистами Карамзиным, Дмитриевым?

ОТВЕТ СПЕЦИАЛИСТА.

Так рождается белкинское представление о духовном облике рассказчика. Принципиальную значимость приобретает вложенное Белкиным в уста повествователя упоминание о том, что он (рассказчик) "изъездил Россию по всем направлениям"; и собирается издать "любопытный запас"; путевых "наблюдений";. Эта фраза вызывает в памяти карамзинский образ чувствительного путешественника. Патетические же сентенции зачина (структура его в точности воспроизводит структуру зачина повести Карамзина "Фрол Силин"), полемическая направленность замечания о предпочтении беседы станционного смотрителя "речам какого-нибудь чиновника 6 класса";, весь пафос рассказанной истории заставляет увидеть в А. Г. Н. человека, исполненного гуманных идей. Рассказчик предстает в образе сентиментального путешественника, "друга человечества", почитателя Дмитриева и Карамзина (имя Дмитриева прямо упоминается в повести:"... как Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева"; как сознательная цитата из Карамзина звучит фраза о бедной Дуне).

Однако наряду с белкинским истолкованием существует еще и пушкинская точка зрения, которая корректирует читательское восприятие. Так, например, с целью наиболее наглядно изобразить тяжелое положение станционного смотрителя Белкин от лица А. Г. Н. предлагает читателю представить хорошо знакомую ситуацию: “смотритель - генерал - фельдъегерь"...

"Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. [А курьерскую никому нельзя отдавать: вдруг срочная государственная депеша приспеет с фельдъегерем.] Генерал едет, не сказав спасибо. Через пять минут - колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!..";

...Заставив рассказчика обратиться к этой ситуации, Белкин, сам того не замечая, вносит в образ сентиментального путешественника некую черту, традиционно ему не свойственную: перед читателем предстает не просто некий гуманный человек, а... [некий реалист?] ...русский чиновник, прекрасно понимающий, какую роль играет чин.

Подлинный автор "Повестей Белкина" превосходно осознает, что представление об иерархической системе России вошло в плоть и кровь его современников и часто проявляется даже бессознательно. Сам Пушкин, отзываясь о творчестве Карамзина, главы русского сентиментализма, говорил: "чинов не означал, а можем ли мы познакомиться с нынешней Россией, например, не растолковавши, кто такие действительный тайный советник и коллежский регистратор?";

Пушкин не только изменяет читательское представление о рассказчике, желающем пробудить сочувствие к судьбе "мученика 14 класса";, но и предлагает свою трактовку центральной коллизии и характеров. Не только история Дуни сделала Вырина в глазах Белкина... [равнозначного, надо понимать, Пушкину после того, как "Белкин, сам того не замечая, вносит в образ сентиментального путешественника"; некий реализм] ...героем повести, но и главное свойство его натуры - смирение...

"Смиренная обитель";; способность довольствоваться малым; смиренные речи :"...от беды не отбожишься; что с возу упало, то пропало";; смиренные поступки: “подумал, подумал, махнул рукой и решился отступиться";.

...Пушкин стремится показать, какие изменения происходят в духовном облике человека в результате подчинения власти обстоятельств. Для Пушкина важен факт искажения духовного облика человека, обусловленный социальным положением. Смиренное приятие жизни такой, как она есть, и своего места в ней приводит смотрителя к духовной и физической гибели. Пушкин, в отличие от сентименталистов, не просто призывает к сочувствию своему герою, но вскрывает антигуманность порядка, приводящего к нравственному извращению и гибели личности.

Шустрова Т. И. 1984 г.

 

 

МОЙ ОТВЕТ.

Много правды у Шустровой в ответе на вопрос, зачем сентименталистские ассоциации ввел Пушкин. Но много и неточности. Потому, что сентиментализмов-то много, и каждый Пушкин стихийно, но очень точно, закрепил (или принципиально отказывался закрепить) за своим имярек. А для Шустровой сентиментализм один - смиренно-сострадательный. Забыла она, что ли, о других или о том, что смиренный и сострадательный это разные течения?

Сентиментализм подразделяют на виды давно. А как он смотрится на Синусоиде идеалов? Такой взгляд должен способствовать прояснению вопроса: "зачем Пушкин в своей повести наводил на Карамзина и Дмитриева".

Сентиментализм как течение возник из классицистских нравоучительных поэм чуть не за сто лет до появления "Повестей Белкина", в Англии. Логически первым произведением нового течения - за сугубую обращенность к чувству впоследствии названным сентименталистским произведением - были "Ночные думы" Юнга. Его идеал - коллективистский и сверхисторически оптимистический, это вылет вон вверх с Синусоиды идеалов. Убедитесь по отрывку из финала:

"Когда в морях войны подсолнечная тонет,

Когда невежественность в ней от стрел насилья стонет,

Вы в жизни ближнего жизнь видите свою!

Гласите ко Творцу: “Мы за любовь твою,

В любви к Тебе, в любви ко ближним заключенной,

Не согласимся взять под власть свою вселенной!

Жить ближними, Тобой! есть счастье наших дней".

Ах! земнородные давно от цели сей

И сердцем и умом навеки отвлеклися;

Они бесчувствия бронею облеклися.

И автор грезит о сверхбудущем, может, неземном:

Когда о множестве миров мечтаю я,

В подпору, к истине взывает мысль моя.

К той истине, что все для Вышнего возможно,

Ужель о власти я его вещаю ложно?

Такой сверхэкстремизм был идейно рожден еще в лоне целиком классицистской борьбы за победу разумного мироустройства. Вот ее образец - финал "Баллады" Дж. Гея:

"...Нас учат, что Природа

Со смыслом все творит,

Тогда зачем под воды

Укрылся скал гранит?

Ужель скала таится

В подводной глубине,

Чтоб милому разбиться

И чтобы плакать мне?"

Она, застыв от горя,

Бранила жребий свой,

Борею вздохом вторя,

Кропя волну слезой.

Когда на гребне тело

Волна пред ней взнесла,

Склонясь лилеей белой,

Юница умерла.

Стихотворение не о запредельном, но юница здесь предельно активна. Она не много не мало - жребий свой бранит. Ее смерть, хоть и не сермяжное самоубийство, но создает впечатление, что это что -то прямо самовольное. Перед нами трагедия. Герой гибнет, а дело его остается жить: вера в разумно устроенный мир. Тут веет прямо замахом повлиять трагизмом на общественное мнение (если порядок вещей в природе включает в себя и порядок вещей в обществе - общественное мнение). Значит, не индивидуалистического толка тут идеал, а общественного. На Синусоиде идеалов это точка перед верхним перегибом, характеризующаяся трагизмом и героизмом.

Так, классицизмом, начиналась эпоха Просвещения (включающая и сентиментализм). И похоже, просветительским классицизмом она кончилась (по времени где-то около конца Великой Французской революции, а на Синусоиде - опять точкой перед очередным верхним перегибом).

И в той же точке кончил свое продуктивное развитие сентиментализм как культ чувства - сострадательным сентиментализмом. (Для Шустровой других сентиментализмов и нет.)

А на самом деле разочарование в просветительском культе разума дало поначалу не только экстремистский сентиментализм Юнга (не все ж такие неукротимые и несгибаемые при крахе благих идеалов, как Юнг). На самом деле родился и очень мирный, смирный, смиренный, скромный сентиментализм, соединяющий несоединимое: высокую духовность и низменное удовольствие от материального, того, какое выпало на долю далеко не сильным мира сего.

В России он-то и родился первым, может, еще у Хераскова, может, даже еще раньше - у Сумарокова, тогда же, когда он и в Англии родился. И там и там - как реакция на бессовестную эгоистическую расчетливость. Только в Англии - на эгоизм всего третьего сословия и новых дворян, а в России - на безобразия фаворитов императриц и вообще той, каждый раз другой, верхушки, что формировалась после очередного придворного переворота.

И Карамзин начал с такого же, скромного, сентиментализма, начал с убеждения в непрочности земного счастья и проистекающей отсюда томной меланхолии неудачников в этой якобы плохо устроенной жизни. В 1789 году, в его повести "Евгений и Юлия" влюбленным ничто не мешало, был назначен день свадьбы, но Евгений буквально не пережил счастья и в девять дней умер. И что? Произведение выражает бунт, негодование, как у Гея? Нет. Во "всегдашнем меланхолическом уединении" живут вместе мать и невеста умершего, любуются красотами природы и с умилением слушают, как поселяне, "быв довольны успехом работ своих, в простых песнях благословляют мать-Натуру и участь свою".

Совсем как чуть не полвека до того "кладбищенская поэзия" Томаса Грея в Англии вызывала не столько уныло-религиозные настроения, сколько умиротворение от описания недавней скромной жизни тех, кто сейчас похоронен на сельском кладбище. Согласитесь, что это далеко не сострадательный сентиментализм.

Но время шло. В Англии огораживание общинных земель обездоливало крестьян. И смиренные, скромные сентименталисты, которым, глядя издали, сельская жизнь казалась идиллией, стали трезветь. Им понадобилось обогащение впечатлений. "Не случайно поэтому,- как метко заметил Благой,- широкое распространение в литературе сентиментализма получил особый жанр "Путешествий".

Стерн в своем "Путешествии" своим всепроникающим смехом от прежнего сентиментализма камня на камне не оставил. Задумался сентиментализм... Вспомнив о бестенденциозном поведении озадаченного человека, описываемом Узнадзе, и о возникновении реалистических моментов в искусстве у озадаченного человечества - по Сучкову,- так и хочется ввести еще одно определение (вроде романтического реализма). Задумавшийся сентиментализм хочется назвать реалистическим.

Не в него ли перешел и Карамзин времени "Писем русского путешественника" (1789-1790гг.)? То он подтрунивает над суперчувствительным влюбчивым попутчиком, то над ошивающимися по дворцам Виландом, Гердером, Гете, то скучает на какого-то поточного производства проповедях Лафатера. А засматривается - на все на свете.

В Англии после реалистического сентиментализма наступила следующая его фаза - сострадательная. И вскорости "слезная" драма заполонила Европу (а для Шустровой и заслонила собой весь остальной сентиментализм). И в какой-то мере эти слезы привели к революции во Франции.

А ее-то как раз и застал Карамзин во время своего действительно состоявшегося путешествия. И не понравилась ему революция. И он (как другой великий, век спустя), cловно в пику революционному сентиментализму своего современника, Радищева, как бы сказал: “Мы пойдем другим путем!" И вернувшись из Европы первое, что написал Карамзин - "Фрола Силина, благодетельного человека" (которого упоминает Шустрова).

"Фрол Силин" тоже нечто похожее на просветительский классицизм, с каким Франция входила в революцию. Форма - классицистское хвалебное слово. Только, герой - совсем не по-классицистски - не великий мира сего, а крепостной крестьянин! Зато деяния его исключительны. Правда, на совсем "низком", негосударственном поприще. Умело хозяйствуя, всегда собирая больше зерна, чем другие, всегда имея большой его запас, в голодный год он спас от смерти много односельчан. Безвозмездно! Помогал не раз погорельцам. На имя барина купил двух девочек, воспитал их, как дочерей и удачно выдал замуж обеих... Как юнговский лирический герой,- "жить ближними”, только без религиозного экстаза. Зато с очень земной страстью. У принимающего близко к сердцу коллективистские идеалы может-таки слеза навернуться.

И,- как и полагается диалектикой, что каждое последующее явление есть в чем-то синтез двух предыдущих,- "Фрол Силин" несет в себе черты охлажденного реалистического и раскаленного сверхэкстремистского сентиментализмов. "Низкий" предмет - и "высокий" общественно-моральный пафос с соответствующим высоким стилем речи:

"Славнейшая нация в Европе посвятила великолепный храм МУЖАМ ВЕЛИКИМ, мужам, которые удивляли своими дарованиями. С покрытой головой не пройду я мимо сего места; но без слез сердечных не прошел бы я мимо храма, посвященного добрым Гениям человечества - и в сем храме надлежало бы соорудить памятник Фролу Силину".

И язык в этом месте отдаленно похож на торжественный язык революционного сентиментализма Радищева:

"Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может. - Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу! - А кто тебе дал власть над ним? - Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный... Слезы потекли из глаз моих..."

И Карамзин и Радищев отправляются от "низкого", от крепостных крестьян и возносятся до "высоких" переживаний со слезами.

А трагизм следующего по времени карамзинского произведения, его "слезной" повести "Бедная Лиза", тоже отдает страстной мечтой. Сострадание вызывает не только брошенная дворянином Эрастом и утопившаяся любовница-крестьянка Лиза, но и слабодушный Эраст. По слабости он охладел к любимой, по слабости проигрался в карты, по слабости женился на богатой, чтоб поправить дела. И сделался несчастным на всю жизнь. Короткую, ибо, чувствительный, он долго ее не мог переносить. "Он сам рассказал мне сию историю и привел меня к Лизиной могиле. - Теперь, может быть, они уже примирились!" Так заканчивается повесть. И, как в каждой трагедии: герой гибнет - дело его остается жить. Дело же здесь - мечта о счастье, которой надо руководствоваться в жизни, и тогда будет хорошо. И даже не в сверхбудущем каком-то.

Недаром, как пишут в истории, пруд подле Симонова монастыря, в котором якобы утопилась бедная Лиза, сделался у мечтательных современников Карамзина местом паломничества "шевальеров и дам", вырезавших на деревьях чувствительные надписи.

Это как остро выразился Гуковский о предтече Карамзина, упоминавшемся уже Муравьеве, испугавшемся Пугачева, и о предтече "Фрола Силина", муравьевском, тоже уже цитировавшемся "Обитателе предместия":

"Умиляться добродетели - это и значит реализовать ее, мечтая о благе, он создает его... Итак, задача заключается в том, чтобы освободить не людей, а их добродетели, их мораль".

Идеал, мол, осуществим в ближайшем будущем. Как революция. Только моральная. Это все характеристика, вполне обычная для всех времен, для всех точек перед верхним перегибом на Синусоиде идеалов. Нота трагического героизма. Не смотря, мол, ни на что!..

Но на такой истошной ноте долго не продержишься. И Карамзин,- как перед ним Муравьев, как после Карамзина его последователи и подражатели, перевалил через перегиб Синусоиды и вообще оказывался относительно этого перегиба то слева, то справа - по настроению: то активному, то пассивному. (Так что свалить в одну кучу сентиментализм сострадательный и смиренный ничего не стоит, что и сделала Шустрова.)

Только, со временем, лево-консервативные мечты,- уже у эпигонов сентиментализма,- приобрели просто благонамеренно-реакционное содержание - смелые уроки морали по заранее известным рецептам: ультрачестный извозчик у Запольского, извозчик философ и морализатор у Булгарина...

"Тон, взятый всей почти без исключения русской литературой в изображении героя из социальных "низов", был тон нарочитости, приподнятости... [А многочисленные подражания "Фролу Силину"]...представляли удивительные для читателей исключения - разумно мыслящих и высоконравственных крестьян и ремесленников, либо удовлетворяли тезисам всечеловеческого равенства в самом общем и потому бессодержательном виде". (Гиппиус, 1937 г.)

Самый общий вид - это уже отрыжка просветительского классицизма.

Для Пушкина такой схематизм и ограниченность были неприемлемы, но он сентименталистские (и псевдоклассицистские) нотки ввел.

Остается только еще несколько слов: о Дмитриеве. Позднейшее название его баллады с Терентьичем - "Карикатура". Датировано 1791 годом (современник "Фрола Силина"). Название больше всего подходит именно к Терентьичу, хоть герой баллады - бывший вахмистр, а не его дворовый Терентьич. Речь в балладе о том, что было после возвращения вахмистра с военной службы, длившейся двадцать лет.

В примечании к произведению сказано, что сохранился рассказ о происшествии, послужившем канвой для стихотворения. Герой баллады Прохор Николаевич Патрикеев "в молодых летах женился... потом, оставя жену в деревне, отправился в полк. Это было еще до Петра Третьего, когда чины шли туго и отставок не было; почты тоже не было, а потому он, как человек небогатый, вероятно не имел никаких средств получить известие о своем семействе". Вернувшись домой Патрикеев не нашел жены. Его холоп Терентьич рассказывает сквозь слезы:

Она держала пристань

Недобрым молодцам;

Один из них поиман

И на нее донес.

Тотчас ее схватили

И в город увезли;

Что ж с нею учинили,

Узнать мы не могли.

И Терентьич плачет-плачет и утирается.

Жена жила, как хотелось, вовсе не оглядывалась на государственный интерес.

Наконец, и муж, отвязавшись от государства, а заодно и от поощряемого им правила незыблемости брака, зажил, как хотелось:

Что делать? как ни больно...

Но вечно ли тужить?

Несчастный муж поплакал,

Женился на другой.

А чего, спрашивается, было плакать старому холопу Терентьичу (весь рассказ о хозяйке - его)? Нечего. Вот на него-то Дмитриев и написал карикатуру, на псевдовысокую, а на самом деле - неуместную чувствительность.

А вместе с образами сомнительно чувствительных вахмистра и его жены вся баллада оказывается представителем реалистического сентиментализма.

Теперь же посмотрим, за кем в "Станционном смотрителе" Пушкин какой сентиментализм закрепил.

Еще в 1974 г. Бочаров заметил, что в прологе к повести, незаметно, без красной строки, переходя один в другой сосуществуют два стиля авторской речи: ораторский - в первых двух третях -

"Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги...";

и сниженный - в последней трети -

"Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям...";

Вот про первые две трети, видно, и говорит Шустрова:

"Патетические же сентенции зачина (структура его в точности воспроизводит структуру зачина повести Карамзина "Фрол Силин")... заставляет увидеть в А. Г. Н. человека, исполненного гуманных идей";.

Бочаров считает, что ораторствует тут сам Пушкин от своего имени, а Шустрова - что А. Г. Н. Докажем, что здесь - Белкин.

Обратим против Бочарова его же концепцию неопределенности Белкина. Белкин стал для Пушкина средоточием всего отсталого в русской прозе (эпигонов просветительского классицизма и сострадательного сентиментализма в частности), всего, что тяготеет на Синусоиде идеалов к верхнему перегибу слева. С другой стороны, туда же, только на следующем витке, была дорога идейного развития самого Пушкина. Пушкин и отвергал старое, и хотел похожего нового. Отсюда - неопределенность.

Придать такому Белкину ораторский стиль для Пушкина ничего не стоило. Тем более, если он намеревался высмеять "всечеловеческое равенство", выраженное "в самом общем и потому бессодержательном виде":

Quot;Не настоящая ли каторга? Покоя ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут - а виноват смотритель".

И финал - в духе времени, в духе, который все -таки стал демократическим в Европе после Французской революции и наполеоновских войн. Так что финал - апология низов: