И гештальты психических явлений

Долго господствовавший в психологических дискуссиях (в соответствии с уровнем развития психологии и преобладавшим духом времени) вопрос об элемен­тах, из которых складывается психическое, можно рассматривать теперь, по край­ней мере в принципе, как уже решенный в области восприятия и интеллектуальных процессов. Но для психологии воли и аффектов вопрос об элементах до самого пос­леднего времени все еще продолжал иметь главенствующее значение.

Если мы откажемся от ошибочного понимания «высших» психических про­цессов как «самых сложных», обладающих самой прочной связью элементов (эта ошибка может лишить исследователя решимости взяться за разработку высших про­цессов и убедить его в том, что такая разработка в научном отношении менее цен­на, чем непосредственное исследование психических элементов), то важным будет прежде всего следующее.

Исследование элементов ставит своей целью выяснить, из каких самостоя­тельных элементов складывается психическое (например, каким минимальным ко­личеством эмоциональных элементов можно удовлетвориться для объяснения эмо­ций, является ли волевой акт самостоятельным, «нередуцируемым» элементом, особого рода переживанием, и т.д). В работах Аха[5], а также Мишотта и Прюма[6], ко­торым мы обязаны решительным прорывом в современных исследованиях по пси­хологии воли, этот вопрос о самостоятельности волевого акта как элементарного переживания и проблема его специфической природы играют в известном смысле определяющую роль.

Другая характерная черта исследования элементов состоит в изолированном рассмотрении этих элементов в отрыве друг от друга, во всей мыслимой чистоте и самостоятельности. Конечно, существование связей признают. Однако их трактуют чересчур внешне и понимают части как слагаемые[7], вместо более адекватного в большинстве случаев рассмотрения частей как несамостоятельных элементов более широкой целостности, определяющей судьбу своих «квазичастей».

Такое понимание является основополагающим для всей области психических процессов. Оно, однако, ни в коем случае не означает, что совокупность психических процессов образует одно замкнутое единство (ср. гл. 5 и 6). Напротив, в каждом отдель­ном случае надо указывать, имеем ли мы перед собой единое целое в смысле одного гештальта или же нет, и идет ли речь о «сильном» или «слабом» гештальте[8]. Но такое понимание вообще требует отказа от микроскопической ориентации, типичной для психологии элементов.

Уже наметился решительный поворот в сторону макроскопического исследова­ния в различных направлениях. Если мы возьмем в качестве примера какое-нибудь «действие», например письмо, то уже сам моторный процесс как таковой будет обна­руживать свойства гештальта в структуре проведения линий, в общих особенностях почерка и в ритме течения всего процесса[9]. Уже для моторного процесса такого рода как, например, деление отрезка пополам, удар молотком по определенной точке или бросание мяча в цель, часто необходимо учитывать в качестве решающего момента структуру всего внешнего поля, или по крайней мере его относительно больших учас­тков, — обстоятельство, которое, например, в психотехнике нередко оставляют без внимания. (При делении отрезка пополам необходимо обратить внимание на то, есть ли на этом же листе бумаги еще и другие отрезки, как они расположены по отноше­нию друг к другу и к краям листа и т.п.)

Не менее важным, чем это «внешнее», является внутреннее поле или, как мы могли бы сказать обобщая, структура целостного психологического поля. Например, процесс письма (даже если оставить в стороне чисто моторную сторону) с психо­логической точки зрения различен в зависимости от того, идет ли речь о каллигра­фическом переписывании предложения или же о каком-либо сообщении в форме письма. Только в первом случае намерение действия направлено на самый акт пись­ма. В случае же создания сообщения в форме письма «писания» как такового нет, движения пишущей руки, подобно движениям рта при разговоре, имеют здесь, как правило, чисто вспомогательный характер. Они включены в совершенно другого рода процесс, например в обсуждение и выбор аргументов, или в отыскание подходя­щей формулировки. Моторные компоненты в этом случае представляют собой со­вершенно несамостоятельные моменты. Удельный вес этого момента в общем про­цессе различен, в зависимости от того, идет ли речь о составлении какого-либо официального заявления, делового сообщения, или же о любовном письме, явля­ется ли содержание письма бесцельной «болтовней», или же пишущий — человек, которому нужно изложить нечто конкретное. Решающим является то обстоятельство, что включение этого действия в более широкую целостность человеческой деятель­ности делает бессмысленными попытки понять данный процесс писания сам по себе как изолированный процесс. Это — несамостоятельный момент целостного процес­са, который может быть объяснен только исходя из целого. К тому же процесс пи­сания часто становится по сути лишь «выражением» какого-либо конкретного пси­хического процесса, навязывающего ему свою структуру.

Отсюда ясно, что попытки психотехников свести все виды деятельности к четко установленному числу элементарных движений абсолютно ошибочны.

Эти психические процессы являются сами по себе еще и протяженными во вре­мени целостностями. В нашем примере — «целостностями действия», обнаруживаю­щими многообразие до сих пор малоизученных структурных типов. Они могут иметь характер просто «процессуального» действия или быть направлены на определенную конечную цель; могут кружить вокруг этой цели (как иногда при обдумывании) или идти к цели с различных сторон все новыми путями; могут последовательно прибли­жаться к ней и т.п. Наконец, такие «целостные действия» часто имеют характерные «вводную* и «заключительную» фазы (например, поставить заключительную точку, вздохнуть, подчеркнуто отложить законченную работу), которые выделяются из об­щего временного поля в качестве относительно обособленных целостностей.

Мне кажется, что и для процессов восприятия и представления, изучаемых психо­логией органов чувств, имеет существенное значение включение их в более широкие психические процессы — например, в «общее наблюдение», или в «искание опреде­ленной вещи», или же в «грезы наяву»[10].

Не менее, чем временная расчлененность действия, важна структура действий как целостности процессов, протекающих одновременно друг с другом на различной глубине и с различным удельным весом[11]. Здесь следует учитывать и то, что некото­рые процессы тесно связаны друг с другом в рамках целого, а другие — нет.

Едва ли нужно особо подчеркивать, что тем самым вся ситуация в целом, анало­гично окружающему полю в зрительной и акустической области, приобретает чрезвы­чайно важное и существенно иное значение для постановки опытов.

Стоит, к тому же, рассматривать отдельный опыт не как изолированное образова­ние, идентичное со статической точки зрения с предшествующими и последующими опытами того же рода; наоборот, к нему должно подходить как к единичному конкрет­ному процессу в его полной действительности, следовательно, как к явлению в прин­ципе не статистическому. Необходимо обратить внимание на его конкретное место во временном ряду опытов[12] и отчасти также перейти к организации экспериментальной сессии как единого целого [13].

Как уже упоминалось, вместо накопления однородных случаев необходимо, в том числе для построения теории, учитывать единичные опыты в их конкретном своеоб­разии. Каждый такой случай следует изучать не как изолированный факт, а внутри со­ответствующей целостности события в его полном психическом окружении.

He менее важна, чем включенность в целостное «действие», взаимосвязь с оп­ределенными источниками душевной энергии и определенными напряжениями. Будучи тесно связано с целостностью «действия», это обстоятельство во многих отношениях является более глубинным и, в силу этого, часто остается незамеченным.

Допустим, испытуемый повторял какое-либо определенное действие, напри­мер, переписывал одно и то же слово до пресыщения; однако можно легко сделать так, что он сейчас же начнет выполнять это действие без всякого отвращения, если только включить его в другую целостность. Например, попросить испытуемого напи­сать надоевшее ему слово в качестве пометки для экспериментатора на обратной сто­роне листа[14].

Подобные случаи играют чрезвычайно важную роль в педагогике, когда, на­пример, надо побудить маленького ребенка к определенным действиям, выполнять которые он не любит (есть, выпить лекарство и т.п.) или возбудить его интерес к одним вещам и удержать от других.

При этом важно не только то, насколько сильно «действие» изменяется как процесс с точки зрения структуры его протекания вследствие включения его в иной контекст — мы не можем здесь останавливаться на этом более подробно, — но и то, что без заметного изменения процесса существенно изменится само значение дей­ствия, как только оно начнет течь из другого душевного источника. Пресыщение от написания одного и того же слова исчезает, как только источником этого действия станет не намерение выполнить выслушанную перед этим экспериментальную инст­рукцию, а личная любезность испытуемого по отношению к экспериментатору. Ана­логично этому, для некоторых детей в определенном возрасте достаточно бывает про­стого запрещения действия, которое ребенок не хотел выполнять, чтобы побудить его к совершению этого действия[15]. По сути, это может основываться на том, что таким способом устанавливается связь с определенными энергиями, относящимися, по всей видимости, к так называемому самосознанию ребенка. В целом, существен­ное значение для экспериментального исследования имеет то, чувствует ли себя ис­пытуемый во время исследования как «подопытное лицо» (в основе его действий ле­жат исключительно воля экспериментатора и намерение действовать в соответствии с инструкцией), или же он относится ко всему происходящему во время опыта обыч­ным, естественным для него образом, как «частное Я».

Прежде чем, однако, перейти к вопросу об источниках и резервуарах энергии психических процессов, я хотел бы обсудить некоторые связанные с этим важные проблемы и типы понятий.

3 а. Операциональные понятия (Leistungsbegriffe)

Существенным препятствием к тому, чтобы видеть и находить имеющиеся конкретные взаимосвязи в рамках целого (поскольку речь идет не о включении в какую-либо возможную связь, а об установлении того, действительно ли в данном случае имеются связи по типу гештальта или нет, и в чем именно они заключают­ся), выступает использование операциональных понятий.

Распространенные описания психического преимущественно пользуются опе­рациональными понятиями (печатание на машинке, писание стихов, принесение клятвы, выражение любви, строгание, еда, разговор, задавание вопросов). Такое формулирование понятий, в том числе применительно к сфере духовного, отталки­вающееся от классификации человеческих дел и занятий, вполне допустимо в це­лом ряде наук, например, в юриспруденции, экономике, теории познания и т.п. Однако в биологической психологии с ним необходимо активно бороться[16] по мно­гим причинам, из которых в нашем контексте стоит указать лишь на следующие. (См. далее раздел 3 б о кондиционально-генетическом образовании понятий.)

Возьмем в качестве примера процесс упражнения — допустим, освоение рабо­ты на пишущей машинке. Вначале кривые научения поднимаются вверх довольно круто, чтобы затем приблизиться к горизонтальному плато. Это плато через некото­рое время более или менее скачкообразно переходит в более высоко лежащее плато и т.д. Понятие упражнения охватывает все эти процессы как единое действие, а имен­но «печатание на машинке».

На самом же деле работа опытной машинистки не есть процесс, аналогич­ный работе начинающей машинистки и отличающийся только большими навыка­ми; психологически это процесс совершенно другого рода. Работа начинающей ма­шинистки по сути представляет собою поиск отдельных букв. В этом процессе поиска и ориентации в клавиатуре можно упражняться. Можно достичь навыка в отыскива­нии букв. Но было бы совершенно неверно характеризовать работу опытной маши­нистки как упрочившийся навык отыскивания букв. Конечно, и она должна ударять по клавишам. Но даже если бы из этого захотели теоретически вывести то, что и тут должен иметь место какой-то процесс поиска букв (в действительности опытная ма­шинистка так хорошо знает свою машинку, что ей не нужно искать буквы), то этот процесс стал бы совершенно несамостоятельным моментом в общем процессе дея­тельности, структура которой определяется теперь совершенно другими факторами, которые здесь не место подробно обсуждать. Этот целостный процесс нельзя опи­сать через поиск букв, так же как работу начинающей машинистки — через подня­тие пальцев[17].

Эта разнородность выделения типов на основании «видов операций» и «пси­хически реальных» процессов имеет решающее значение не только для понятия уп­ражнения, которое следовало бы подвергнуть коренному пересмотру, и не только для теории образования навыков[18]. Расхождения во всех обсуждаемых областях пси­хического таковы, что необходимо в принципе отказаться рассматривать процессы, определяемые только с точки зрения выполняемой «работы», в рамках одной и той же психической закономерности.

Определенные подходы, подкрепляющие эту точку зрения, имеются и в приклад­ной психологии, хотя в целом там закрепилась привычка использовать операциональ­ные понятия в чистом виде.

Вместо того, чтобы говорить об известном, определенном с точки зрения выполняемой работы «типе действия», необходимо исходить из конкретного индиви­дуального случая, подведение которого под определенный тип или под общую зако­номерность должно производиться в соответствии с видом и структурой реально протекающего процесса[19].

Опасность использования операциональных понятий не следует считать пре­увеличенной. Даже тот, кто полностью осознает ее, вынужден при планировании почти каждого опыта снова и снова с большим трудом освобождаться от тех лож­ных обобщений и превратных пониманий, которые влекут за собой операциональ­ные понятия.