Квазипотребности и одинаково с ними направленные истинные потребности

Реальная связь между квазипотребностями и истинными потребностями дает объяснение и такому на первый взгляд парадоксальному явлению: как однозначно показывают результаты различных экспериментальных исследований, интенсивность акта намерения не является решающей для действенности этого намерения.

То обстоятельство, что особенно интенсивные акты намерения нередко менее действенны, чем более слабые, основывается, как было уже упомянуто, частью на том, что вообще «судорожные» действия обычно менее успешны, чем спокойные. Это же относится и к акту намерения, понимаемому как действие.

Но еще существеннее следующее обстоятельство. Порожденные актом намере­ния напряжения и побудительности не являются чем-то первичным. Они возникают на основе каких-то истинных потребностей, которые сами основываются на влечениях и общих волевых целях. Поэтому и квазипотребность, возникнув, в дальнейшем продол­жает сообщаться с комплексом существующих напряжений, таких как истинные потреб­ности. Намерение (например, опустить письмо в почтовый ящик, посетить знакомо­го, или даже в качестве испытуемого заучить ряд бессмысленных слогов) даже в том случае, если выполнение соответствующего действия представляет собой относитель­но хорошо обособленное целое, не является чем-то изолированным (благодаря лежа­щим в его основе силам), а вытекает из более широких потребностей: из желания закончить свою профессиональную работу, или продвинуться вперед в своих студен­ческих занятиях, или оказать дружескую услугу знакомому. По существу, действен­ность намерения зависит не от интенсивности акта намерения, а (если отвлечься от других факторов) от силы и жизненной значимости или, вернее, от глубины укоренен­ности в психике тех истинных потребностей, в которые включена квазипотребность.

«Истинные» потребности, о которых идет речь, суть, во-первых, те, из кото­рых выросли сами намерения, то есть которые привели к тому, что человек решил вы­полнить соответствующее действие. Следовательно, при намерении опустить письмо в почтовый ящик была потребность кого-то известить, основанная, в свою очередь, на еще более общей волевой цели.

Наряду с этим при осуществлении намерения нередко обнаруживаются напря­жения и силы, которые в возникновении самого намерения почти или вовсе не принима­ли участия. Очень часто бывает так, что как только намерение принято или действие начато, захваченной оказывается «вся личность» целиком и тем самым устанавли­вается коммуникация с напряжением, связанным с «самосознанием» и «боязнью неполноценности». Индивидуальные различия в легкости, с какой такого рода по­бочные силы вливаются в действие выполнения намерения, а то и становятся его единственными движущими силами, представляются очень значительными: напри­мер, содержанием принятого жизненного идеала может быть желание «возможно тверже держаться принятого решения». Громадное значение в этом отношении имеет и ситуация. Так, например, упомянутая выше значительно меньшая забывчивость при групповых опытах, чем при индивидуальных (Биренбаум), может быть объяснена действием подобных сил.

Как показывает пример с групповыми опытами, коммуникация с подобного рода различными истинными потребностями может существовать с самого начала. Но нередко при самом акте принятия намерения ее еще нет, и она возникает только в ходе дальнейшего развития процесса. Речь идет здесь не только о понятийной связи, существующей, например, при понятийном родстве между различными типами по­требностей, но о реальной коммуникации конкретных состояний напряжения. Ее на­личие или отсутствие устанавливается не вообще, а от случая к случаю; она возника­ет в определенные моменты времени и ее возникновение — это реальный процесс, который может развиваться постепенно или прорываться внезапно.

Во всяком случае, остается открытым и требующим экспериментального ис­следования вопрос о том, не существует ли наряду с этими истинными потребнос­тями еще и некоторый фонд (различный у различных индивидов) «активной энергии*, который мог бы быть использован теми преднамеренными действиями, кото­рые сами по себе не связаны ни с какими истинными потребностями. Некоторые явления, например, у больных энцефалитом (быстрый переход к мелкому письму, застревание вскоре после начала действия), легко могут быть объяснены в этом кон­тексте.

Мысль о том, что решающее значение для действенности намерения имеет не его интенсивность, а глубина лежащей в его основе настоящей потребности, переклика­ется с часто приводившимися нами соображениями Линдворского[67]. Он тоже считает неправильным утверждение о том, что повторение какого-либо акта с необходимос­тью укрепляет способности, осуществляющие этот акт. Он считает решающим момен­том отношение соответствующего намерения к определенным ценностям, к которым стремится индивид.

Здесь необходимо указать на опасность, которую несет с собой употребление этого термина, часто используемого для обозначения далеко не психологических понятий. Действительно, уже Зигмар[68] показал, что, приступая к решению этих вопросов, мы покидаем биологическую психологию и переходим в сферу других наук.

Несомненно, та оценка, которую индивид дает какой-либо вещи или событию, иг­рает существенную роль в процессе мотивации и в поведении человека в целом. Однако при этом необходимо всегда иметь в виду, что для нашей проблемы важна не какая-либо объективная шкала ценностей, а субъективное, в данный момент протекающее «приписывание ценности», которое, например, осуществляет ребенок по отношению к таким «ценностям», как поглаживание собаки или шоколадка, и которое изменяется со сменой «степени насыщения» субъекта, да и с каждым изменением ситуации. Но преж­де всего необходимо подчеркнуть два факта: 1) ценность вещи не идентична ее побуди­тельности, влекущей к определенным действиям (некоторая сумма денег, находящаяся в определенном месте, может для кого-либо представлять высокую ценность, не по­буждая в то же время к ее похищению, между тем как в другом случае она может обла­дать такой побудительностью в весьма сильной степени). Разумеется, между ценностью вещи и ее побудительностью существует взаимосвязь, однако временами они могут со­вершенно расходиться друг с другом; 2) нельзя забывать, что источником энергии для процесса является не ценность, но что должны существовать определенные реальные психи­ческие напряжения, энергетически заряженные психические системы, и что эти динамичес­кие факты существенно определяют течение процесса.

Раз действенность квазипотребности в основном зависит не от интенсивности акта намерения, а от реальной связи с истинными потребностями, становится понят­ным то постоянно проявляющееся в эксперименте обстоятельство, что «феноменаль­ное одеяние», в котором выступает в сознании намерение, имеет, по-видимому, весь­ма малое значение.

Уже Ах указал на случаи сильной действенности менее интенсивных актов намерения (он обозначает их как слабое, привычное или несовершенное желание). Бывают даже многочисленные случаи, когда вообще нельзя говорить о наличии акта намерения и тем не менее имеет место психологический эффект, совершенно эк­вивалентный акту намерения. Намерение испытуемого, динамически содержащееся в «принятии инструкции», часто принимается посредством акта, который феноме­нально едва ли отличим от простого понимания инструкции. Часто простая «мысль» —«Это можно было бы, собственно, сделать так-то и так-то», или «Было бы хорошо, если бы случилось то-то и то-то», — выполняет одновременно функцию намерения. Достоевский описывает крайний вариант такого случая, когда без акта наме­рения, и даже вопреки невозможности придти к какому-либо решению, психичес­кие, динамически-реальные факты сразу оказались такими, как будто окончательное решение было принято: «Он ясно почувствовал и вдруг сознал, что бежит-то он, пожалуй, бежит, но что разрешить вопрос, до или после Шатова (после убийства. — К.Л.) ему придется бежать? — он уже совершенно теперь не в силах». Он чувствовал, «что бежит он не до Шатова, не от Шатова, а именно после Шатова и что уже так это решено, подписано и запечатано»[69].

Известное родство с этим обнаруживают также и некоторые другие случаи, когда решение «вырвано» у человека, а не принято им в собственном смысле слова[70].

В других, по крайней мере феноменально очень сходных, случаях подобный эффект, однако, отсутствует, и несомненно небезразлично, останется ли потребность на стадии простого желания или же сгустится в реальную квазипотребность. При этом мне кажется весьма важным, что в последнем случае создается принципиальный доступ к моторной сфере, которого до этого не было. Однако и в этом случае решающим мо­ментом является не наступление ярко выраженного переживания «я действительно хочу», а то, установлена ли реально возможность доступа к моторике, или нет.