СОЦИЕТАЛЬНЫЕ КОРНИ СДВИГА ПОСТМОДЕРНА: СОКРАЩЕНИЕ ОТДАЧИ ОТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

Хотя культура способна оказывать формирующее воздействие на экономическую и политическую жизнь, столь же верно и то, что значительные социально-экономические изменения переформировывают культуру. Сдвиг от модернизации к постмодернизации отражает сокращение приращиваемой полезности экономического детерминизма: экономическим факторам выпадает играть решающую роль в условиях скудости экономики, но с уменьшением нехватки облик общества в возрастающей степени определяют другие факторы. Так, посредством процессов случайной мутации и естественного отбора культура адаптируется к данной среде. В своей книге (9) мы исследуем действие этого процесса на индивидуальном уровне через смену поколений в населении. Ниже он будет рассмотрен на социетальном уровне.

Рисунок 1. Соотнесение средней продолжительности жизни с уровнем экономического развития

Средняя вероятная продолжительность жизни соотнесена с ВНП на душу населения в 124 странах.

Источник: Данные Всемирного банка: World Development Report, 1993. N.Y., Oxford Univ.Press, 1993.

 

Рисунок 1 иллюстрирует уменьшение воздействия экономического развития на среднюю вероятную продолжительность жизни людей. Как здесь показано, продолжительность жизни тесно привязана к уровню экономического развития, особенно в нижней части шкалы экономического показателя. В бедных странах люди в среднем живут относительно недолго. Гвинея-Бисау находится на самом низком уровне как по доходу: ВНП на душу населения составляет здесь 180 дол., — так и по средней продолжительности жизни: 39 лет. Чуть выше этого уровня располагается группа стран с уровнем ВНП на душу населения менее 300 дол. и средней продолжительностью жизни 45 лет. Далее следует группа обществ с ВНП на душу населения от 1000 до 3000 дол. и показателями средней продолжительности жизни от 60 до 75 лет. В верхней части шкалы располагаются Япония и Швейцария, у которых показатели ВНП на душу населения составляют соответственно 28000 и 33000 дол., а средняя продолжительность жизни — 79 и 78 лет, т.е. вдвое выше, чем в Гвинее-Бисау. Не всегда подобные межстрановые соотношения отражают продвинутость в развитии, однако в данном случае это так: исторические факты свидетельствуют, что показатели продолжительности жизни действительно становились выше по мере экономического развития.

Кривая круто поднимается вверх при относительно скромных приращениях уровня состоятельности, пока не проходит над точкой, соответствующей 3000 дол. на душу населения, после чего она выравнивается. Значимость экономических факторов уменьшается, и решающими во все большей степени становятся факторы жизненного стиля. Среди наиболее бедных из стран, представленных на Рисунке 1, показатель ВНП на душу населения объясняет 51 % различий в средней продолжительности жизни; в оставшейся "богатой" половине спектра он объясняет лишь 15% таких различий. Долголетие, при всей изрядной межстрановой вариации, все меньше зависит от достаточного питания и санитарных условий и все больше — от содержания холестерина в пище, от потребления табака и алкоголя, от подвижного образа жизни, уровней стресса и загрязнения окружающей среды. Продолжительность жизни все в большей мере определяется жизненным стилем и моделями поведения, а не экономикой.

Некоторые поразительные культурные феномены последних лет можно считать рациональной ответной реакцией на этот сдвиг от экономических факторов к факторам образа жизни в качестве главных определяющих факторов выживания. Например, еще только поколение тому назад американцы слыли людьми, которых не заставишь пройти пешком даже небольшое расстояние. Шутили, что следующее их поколение уродится с колесами вместо ног. Ничего подобного: два десятилетия спустя распространилось новое увлечение — бег трусцой, поддержанию хорошей физической формы американцы стали уделять особое внимание. Они стали также усердно избегать холестерина и пищевых добавок, все успешнее развертывались в США движения против загрязнения окружающей среды и за запрещение курения в общественных местах, возрастал интерес к выработке менее напряженного образа жизни; все это говорит о распространяющемся осознании того, что долголетие ныне больше обусловлено образом жизни, чем доходом как таковым.

Выравнивание кривой происходит отнюдь не по причине достижения предела. В 1975 г. лишь в нескольких странах средняя вероятная продолжительность жизни мужчин превышала 70 лет, а в последующие годы данный показатель уже в большинстве стран превысил эту отметку на несколько лет. К 1990 г. средняя продолжительность жизни женщин в Швейцарии и Японии превзошла уровень 80 лет, и это почти наверняка не является биологическим пределом. В передовом индустриальном обществе наиболее быстро увеличивающийся демографический сегмент составляют те, кому 100 и более лет. В большинстве развитых стран еще можно многое улучшать, но динамика продолжительности жизни уже не связана столь тесно с экономическим развитием, как во времена, когда главной причиной смертности было недоедание. Так, продолжительность жизни мужчин в бывшем Советском Союзе резко снизилась в 70—80-е годы и продолжала падать после развала СССР. В значительной части это, как представляется, отражает действие культурно-исторических факторов, таких как рост алкоголизма и нарастание психологического стресса. Совершенно иначе обстоит дело в восточноазиатских странах, издавна имеющих сверхвысокие показатели продолжительности жизни. Китай, Северная Корея, Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Япония (ныне — мировой лидер по продолжительности жизни) — все они исторически демонстрировали более высокую продолжительность жизни, чем можно было бы ожидать, судя по их экономическому уровню. Страны бывшего Советского Союза являли противоположную тенденцию: почти все они десятилетиями имели более низкие показатели продолжительности жизни, чем можно было бы предполагать, исходя из их экономического уровня. Недавние перемены резко прорисовали эти тенденции — вплоть до того, что по сравнению с Россией в Китае сейчас продолжительность жизни выше, хотя ВНП на душу населения по-прежнему гораздо выше в России. Причины сложны, но они, как представляется, содержат значимую культурную компоненту: причем традиция злоупотребления алкоголем негативно сказывается на продолжительности жизни российских мужчин, а пища с низким содержанием холестерина, традиционная для Восточной Азии, возможно, позитивно влияет на продолжительность жизни в этом регионе.

Как это и предполагает наша гипотеза уменьшающейся отдачи от экономического развития, показатели ВНП на душу населения в логарифмически преобразованном виде демонстрируют лучшую, чем в линейной модели, соотносимость с показателями продолжительности жизни. На Рисунке 1, впрочем, представлены в непреобразованном виде показатели ВНП на душу населения, с тем чтобы продемонстрировать уменьшающееся воздействие экономических достижений. Подобного рода картину уменьшения отдачи от экономического развития можно получить и для любого из многочисленных других социальных индикаторов. Потребление калорий, уровень грамотности, количество врачей на единицу населения и др. объективные показатели — все они круто поднимаются вверх в нижней части шкалы, но среди передовых индустриальных обществ выравниваются. Словом, узкая сконцентрированность на экономических достижениях приносила колоссальную отдачу на ранних стадиях индустриализации: инструментальная рациональность, ассоциируемая с модернизацией, весьма хорошо вознаграждалась. Но с выходом на определенный достаточно высокий уровень индустриализации (соответствующий уровню ВНП надушу населения в 6—7 тыс. дол. по курсу 1990 г.) общество достигает точки, начиная с которой отдача уменьшается.

Эта закономерность уменьшения приращиваемой отдачи от экономического развития не ограничивается объективными аспектами существования, такими как потребление калорий или продолжительность жизни. Данные из " Всемирного обзора ценностей" за 1990 г. показывают, что ее действие распространяется и на субъективное благополучие. Этот момент и демонстрируется на Рисунке 2, который составлен на основе ответов людей из 43 обществ на вопросы о том, насколько они счастливы и удовлетворены своей жизнью в целом. Как считается, такие вопросы зарекомендовали себя и в качестве отличных индикаторов общего субъективного благополучия, и в качестве относительно стабильных культурных характеристик (см. 3; 8, chapter 7).

Как можно было бы и ожидать, субъективное благополучие повышается вместе с уровнями экономического развития: в таких богатых и характеризующихся [экзистенциальной ] безопасностью (secure) обществах, как Швеция, люди более счастливы и удовлетворены своей жизнью в целом, чем живущие там, где распространены болезни и голод, например, в Индии. Общее отношение связи выражено впечатляюще сильно (г = 0,74). Но и здесь мы, опять-таки, обнаруживаем заметное выравнивание по достижении определенного порога. Этот эффект настолько отчетливо выражен, что прежние исследования, проводившиеся главным образом в богатых странах, завершались выводом об отсутствии на межстрановом уровне отношения связи между экономическим развитием и субъективным благополучием. Выше порога примерно в 6 тыс. дол. (по курсу 1991 г.) и впрямь практически отсутствует отношение связи между состоятельностью и субъективным благополучием. Так, ирландцы демонстрируют более высокий уровень субъективного благополучия, чем западные немцы, хотя последние вдвое богаче; а южнокорейцы субъективно столь же благополучны, что и японцы, хотя те более чем вчетверо богаче.

Наше объяснение в данном случае является более умозрительным, чем предлагавшееся в связи с соотнесением экономического развития и продолжительности жизни. Мы знаем наверно, что многочисленные объективные показатели (от количества потребляемых калорий на человека и числа телефонов и автомобилей на душу населения и до средней продолжительности жизни) располагаются по кривой в соответствии с уменьшающейся отдачей: полные исторические данные показывают, что по мере экономического развития обществ все эти показатели поначалу резко возрастали — вплоть до достижения пункта, где отдача уменьшается, после чего дальнейший экономической рост вызывал лишь умеренные их приращения. Однако мы просто не располагаем такого же рода исторической информацией о соотношении между экономическим развитием и субъективным благополучием: последнее лишь несколько десятилетий как стало измеряться, причем до недавнего времени оно измерялось лишь в небольшой группе богатых западных обществ. "Всемирный обзор ценностей" за 1990 г. явился первым исследованием, в котором его измерение осуществлялось по репрезентативным национальным выборкам, представляющим большинство населения мира.

Рисунок 2. Экономическое развитие и субъективное благополучие. N- 40; г - 0,74; р< 0,00001

Источник: Данные о субъективном благополучии — из "Всемирного обзора ценностей": World Development Report, 1993. N.Y., Oxford Univ.Press, 1993.

Примечание: В индексе субъективного благополучия отражено среднее арифметическое между: (1) процентом тех в каждой стране, кто называет себя "очень счастливым" или "счастливым", минус процент тех, кто называет себя "не очень счастливым" или "несчастливым", и (2) процентом тех, кто помещает себя в диапазоне с пунктов 7-го по 10-й, минус процент тех, кто помещает себя в диапазоне пунктов с 1-го по 4-й, на шкале из 10 пунктов, где "1" означает, что данное лицо испытывает сильную неудовлетворенность своей жизнью в целом, а "10" — что данное лицо в высшей степени удовлетворено своей жизнью в целом.

Одно из возможных объяснений Рисунка 2 могло бы состоять в том, что представленный на нем паттерн не имеет никакого отношения к экономическому развитию: по какой-то причине (может быть, культурной, или же в связи с климатом, или с географическим положением) Нигерия, Индия и Россия могли всегда иметь низкий уровень субъективного благополучия; а Швеция, Дания и Нидерланды — по причинам, не имеющим ничего общего с экономическим развитием, — всегда высокий.

Мы не можем опровергнуть такое объяснение, но оно представляется чрезвычайно неправдоподобным. Связь между уровнем экономического развития и субъективным благополучием весьма сильно выражена и обладает значимостью на уровне 0,00001: вряд ли она могла бы явиться результатом простой случайности. К тому же увязанность экономического уровня и субъективного благополучия проявляется не только в межстрановом ракурсе, но и внутри отдельных обществ: как и следовало бы, руководствуясь здравым смыслом, ожидать, люди с высокими доходами имеют в тенденции более высокие уровни субъективного благополучия, чем люди с низкими доходами. Более того, Восточная и Западная Германия являют своего рода контролируемый эксперимент, в котором национально-государственная принадлежность и культура — величины постоянные, но в Восточной Германии душевой доход намного ниже, чем в Западной: как и предполагает наш способ объяснения, западные немцы демонстрируют существенно более высокие уровни субъективного благополучия, чем восточные. Мало того, это же самое сравнение помогает объяснить, почему воздействие экономического развития в конце концов сглаживается: по придаваемому значению, экономические факторы (такие, как доход) имеют гораздо более высокий ранг у восточных немцев, чем у западных; и наоборот, неэкономическим аспектам жизни (таким, как свободное время) западные немцы придают намного более важное значение по сравнению с восточными (15, с. 441).

То объяснение, согласно которому процветание и [экзистенциальная ] безопасность способствуют субъективному благополучию, подтверждается далее чрезвычайно низкими уровнями благополучия в экс-советских обществах. Как было замечено выше, данное обстоятельство можно было бы приписать чему-то внутренне присущему славянской (а также балтийской) культуре или советскому типу социализма. Однако гораздо более очевидное объяснение указанного факта — его связь с распадом экономической, политической и социальной ткани этих обществ. Если еще во "Всемирном обзоре ценностей" за 1981 г. выборка по Тамбовской области России продемонстрировала относительно низкие уровни субъективного благополучия, то уровни 1990 г. были вообще ниже всех зарегистрированных когда-либо прежде — будь то в Тамбовской области России или в какой бы то ни было другой стране. Мы должны отметить, что эти феноменально низкие уровни субъективного благополучия проявились до политического распада Советского Союза в декабре 1991 г.: они были важным знаком глубокой деморализации и неудовлетворенности в массах, а не просто ответной реакцией на политический крах. Наша интерпретация сводится к тому, что государства, в скором времени ставшие преемниками Советского Союза, в 1990 г. переживали глубоко болезненное состояние, чреватое драматическими последствиями.

До получения данных, необходимых для выстраивания более длинных временных рядов, не будет возможности окончательно доказать или опровергнуть нашу трактовку, состоящую в том, что экономический рост ведет к повышению субъективного благополучия вплоть до достижения некоего пункта, с которого наступает уменьшение отдачи. Хотя эта трактовка подкрепляется тем фактом, что среди процветающих обществ Европейского союза субъективное благополучие является примерно постоянным с 1973 г.: его уровень слегка повышался в одних из этих обществ (например, в Западной Германии) и несколько снижался в других (например, в Бельгии), но все-таки ясной общей тенденции нет. Внутри богатых обществ корреляция между доходом и субъективным благополучием относительно слаба. В обществах, где более высокий доход может составить разницу между выживанием и голодом, это и оказывается, в первом приближении, вполне подходящим выражением реального смысла благополучия; но в богатых обществах различия в доходах на удивление мало сказываются на субъективном благополучии: богатые счастливее и удовлетвореннее бедных, но лишь в скромной мере (3; 5; 8).

Общие данные подкрепляют тезис об уменьшении приращения пользы от экономических достижений. Как можно судить по Рисунку 2, с переходом от общества скудости к обществу [экзистенциальной ] безопасности резко повышается субъективное благополучие. Но по достижении порога (он примерно соответствует экономическому уровню Ирландии 1990 г.) экономический рост, кажется, больше уже не увеличивает в существенной мере субъективное благополучие. Это может быть связано с тем, что при указанном уровне голод уже не составляет реальной проблемы для большинства людей. Выживание начинает приниматься как должное. Начинают появляться, в значительном числе, постматериалисты, а им дальнейшие экономические достижения не добавляют субъективного благополучия. Более того, если дальнейший экономический рост принесет с собой ухудшение нематериального качества жизни, это фактически может привести к снижению уровней субъективного благополучия. Все готово для начала сдвига постмодерна.

Рисунок 3. Экономическое развитие ведет к сдвигу в стратегиях выживания

С позиций рационального актора можно ожидать, что экономическое развитие в конце концов приведет к сдвигу в стратегиях выживания. Рисунок 3 позволяет судить о том, как срабатывает механизм такого сдвига. При низких уровнях экономического развития даже скромные экономические достижения отзываются большой отдачей, выражающейся в потребляемых калориях, одежде, жилье, медицинском обслуживании и в конечном счете в самой продолжительности жизни. В высшей степени эффективная стратегия выживания для индивидов — отдавать высший приоритет максимизации экономических достижений, а для общества — экономическому росту. Но с выходом общества на определенный порог в развитии — примерно на уровень развития Советского Союза до его распада, или на уровень нынешних Португалии или Южной Кореи — достигается точка, начиная с которой дальнейший экономический рост дает лишь минимальные приращения как продолжительности жизни, так и субъективного благополучия. Пусть все еще имеет место немалая межстрановая вариация — все равно, начиная с этой точки все более важными факторами продления и улучшения человеческой жизни становятся ее неэкономические аспекты. После достижения указанной точки рациональная стратегия состояла бы во все большем преимущественном внимании к проблемам качества жизни, а не в упрямом стремлении к экономическому росту, как если бы он был благом сам по себе. Инструментальная рациональность начинает уступать место ценностной рациональности.

Культура обычно меняется медленно; но она в конце концов все-таки отвечает на вызов меняющейся среды. Перемены в социально-экономической среде, воздействуя на жизненный опыт индивидов, тем самым способствуют переформированию убеждений, позиций и ценностей на индивидуальном уровне. Культуры не меняются вдруг. Раз достигнув зрелости, люди обычно сохраняют усвоенное мироотношение, каким бы оно ни было. Следовательно, существенные перемены в среде обычно значительнее всего влияют на те поколения, представители которых жили при новых условиях в годы личностного становления.

Наилучшим образом документированный пример развития событий в рамках данного феномена — сдвиг от "материалистических" к постматериальным ценностям в западных обществах в последние несколько десятилетий. Это тот редкий случай, когда, изучая постепенный культурный сдвиг, в основе которого — смена поколений в населении, мы можем проследить, как он происходил во времена процветания и спада и притом в самых разнообразных условиях различных обществ. Вряд ли для каких-либо других культурных переменных имеются в наличии сравнимые данные; однако нет причин считать, что данная модель не приложима к переменам в других основных ценностях.

Культура противится переменам — отчасти потому, что люди склонны верить всему, что им внушают институты их общества. Но на мироотношение человека влияет и его собственный непосредственный опыт, которому он может довериться с еще большей готовностью. В этом одна из причин, почему политические системы, даже тоталитарные, обладают лишь ограниченной способностью переформировывать свою культуру. Люди чутки к тем аспектам реальности, которые прямо их затрагивают. Это было решающим в сдвиге к ценностям постмодерна. Представители когорт более поздних годов рождения почувствовали в годы своего личностного становления, что выживание не является проблемой, дающей повод для опасений, и что они могут принять его более или менее как должное. То, с чем столкнулись они, глубоко отличалось от условий, в которых складывалась жизнь большинства людей на протяжении большей части истории. Это повело к всеохватным переменам в мироотношении. Максимизация экономических обретений уже не максимизировала для этих генерационных когорт субъективное благополучие, как то было у прежних поколений.

Речь не шла об осознанном намерении изменить свое мироотношение. По ряду разнообразных причин, подобно случайным мутациям, возникали новые воззрения и новые манеры поведения — и некоторые из них получали распространение. Даже в пределах той или иной генерационной когорты многие продолжали принимать установившиеся нормы индустриального общества; но другие усваивали новые ориентации и передавали их некоторым из сверстников через процессы социального обучения. Изменения были неравномерны. Но новые жизненные стили постепенно распространились — и в конечном счете это произошло потому, что они представляют более эффективные способы максимизировать выживание и субъективное благополучие в новых условиях. На гораздо более раннем этапе истории новые нормы, связанные с восхождением общества модерна (такие, как протестантская этика), постепенно распространились в чем-то похожим манером. Мы не располагаем подробной информацией о том, как это было, но представляется, что все происходило медленнее, чем восхождение ценностей постмодерна, которое в некоторых отношениях представляет собой процесс, обратный первому. В обоих случаях культуру постепенно переформировывали изменения в социально-экономической среде; а эти культурные изменения в конечном счете оказывали обратное воздействие, способствовавшее переформированию политической и экономической жизни.

Постмодернизация представляет собой сдвиг в стратегиях выживания. Она движется от максимизации экономического роста к максимизации выживания и благополучия через изменения образа жизни. После того как некогда стала возможной индустриализация, модернизация сконцентрировалась на быстром экономическом росте как наилучшем способе максимизации выживания и благополучия. Но никакая стратегия не является оптимальной на все времена. Модернизация ознаменовалась потрясающим успехом в деле увеличения продолжительности жизни, но отдача от нее в передовых индустриальных странах стала уменьшаться. Акцентируя конкуренцию, она уменьшает риск голода, зато приводит к нарастанию психологического стресса. С переходом от модернизации к постмодернизации траектория перемен сдвинулась от максимизации экономического роста к максимизации качества жизни.

 

1. Abramson P.R., Inglehart R. Generational Replacement and Value Change irt Eight West European Societies. — "British Journal of Political Science", 1992, № 22, p. 183 — 228.

2. Abramson P.R., Inglehart R. Value Change in Global Perspective. Ann Arbor, 1995.

3. Andrews F. (ed.). Research on the Quality of Life. Ann Arbor, 1986.

4. Burkhart R.E., Lewis-Beck M.S. Comparative Democracy: the Economic Development Thesis. — "American Political Science Review", 1994, vol. 88, № 4, p. 903 — 910.

5. Campbell A., Converse Ph.E., Rodgers W. The Quality of Life. N.Y., 1976.

6. Inglehart R. The Silent Revolution in Europe. — "American Political Science Review", 1971, № 4, p. 991 — 1017.

7. Inglehart R. The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles. Princeton, 1977.

8. Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton, 1990.

9. Inglehart R. Modernization and Postmodernization. Cultural, Economic and Political Change in 43 Societies. Princeton, Princeton Univ. Press, 1997. — (Forthcoming). (К настоящему времени эта книга уже вышла в свет. —Ред.)

10. Jennings M.K., Mark us G. Partisan Orientations over the Long Haul. Results from the Three-Wave Socialization Panel. — " American Political Science Review", 1984, vol. 78, p. 1000— 1018.

11. Jennings M.K., Niemi R.G. Generations and Politics. Princeton, 1981.

12. Lipset S.M. Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy. — "American Political Science Review", 1959, vol. 53, p. 69 — 105.

13. Lipset S.M. Political Man, N.Y., 1960.

14. Maslow A.K. Motivation and Personality. N.Y., 1954.

15. Statistisches Bundesamt, Datenreport, 1994. Bonn, Bundeszentrale fur politische Bildung, 1994.

16. Weber M. [1904— 1905]. The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism, N.Y., 1958.

17. Weber M. [1925]. Politics as a Vocation. — In: From Max Weber. Essays in Sociology. N.Y., 1946.