Шансы на международное признание геноцида

 

22 ноября 2006 года «День» напечатал интервью своего корреспондента с руководителем рабочей группы МИД по проблематике Голодомора, послом Украины Александром Слипченко. Корреспондент спросил, сложится ли к 75-летию украинской трагедии соответствующая атмосфера в ООН, чтобы поддержать Украину и признать Голодомор геноцидом украинского народа? Опытный дипломат ответил уклончиво: «Вы знаете, что резолюция по Холокосту после огромной дипломатической работы, проводимой все послевоенные годы, была принята Генеральной Ассамблеей только в 2005 году. Будем надеяться, что мы пройдем эту дистанцию быстрее».

О. Слипченко отвечал на вопрос за несколько дней до принятия закона о Голодоморе как геноциде. Возможно, позже он продемонстрировал бы больший оптимизм. Однако и сейчас не стоит смотреть на эту проблему с излишним оптимизмом.

Прежде всего, большой вес имеет позиция России, являющаяся однозначно негативной. Возможно, что российских ученых, а потом общественность и, наконец, политикум удастся убедить в том, что Голодомор в Украине отличается от голода 1932–1933 годов в России. Серьезные политики не пожелают скрывать сталинское преступление, если его механизм станет известен международной общественности. А как пока что относится сама международная научная общественность к проблеме Голодомора?

Западная историография Голодомора развивается. Ученые разных стран дискутируют, пытаясь определить природу этого уникального, совершенно не похожего на Холокост явления. Однако украинские историки не имеют единодушной поддержки на Западе. Остановлюсь на эволюции взглядов двух авторитетных специалистов по советской истории.

Первым западным исследователем голода 1932–1933 годов стал Роберт Конквест — английский историк, значительную часть жизни проработавший в американских университетах. Вершиной его трудов была книга «Большой террор», посвященная массовым репрессиям 1937–1938 годов в Советском Союзе. За короткое время она разошлась в переводах по всему миру (в русском переводе «Большой террор» впервые появился во Флоренции в 1974 году). С тех пор название книги стало названием этой трагедии в жизни советских людей.

Принимая во внимание именно то, что Р. Конквест благодаря книге о Большом терроре получил всемирную известность, украинская диаспора Северной Америки обратилась к нему с предложением создать труд о рукотворном голоде 1933 года. Р. Конквест согласился и проработал над книгой почти пять лет. В 1986 году практически одновременно в Лондоне увидели свет ее англоязычный, русскоязычный и украиноязычный варианты под названием «Жатва скорби» (с подзаголовком «Советская коллективизация и террор голодом»). Для явления, которому посвящалась книга, специалист по государственному террору в Советском Союзе нашел точное определение, также вошедшее в научную литературу: террор голодом.

Тем временем начала эффективно работать комиссия Конгресса США по расследованию голода 1932–1933 годов в Украине. Сенсационная информация о голоде наложилась на общий интерес мировой общественности к событиям в советской сверхдержаве, переживавшей горбачевскую десталинизацию. Это способствовало тому, что первое монографическое исследование голода-геноцида в УССР и на Кубани получило широкую известность в мировых средствах массовой информации. «Жатва скорби» была переиздана во многих странах.

Книги Р. Конквеста и теперь, через два-три десятка лет после появления, влияют на оценки событий, происходивших в Советском Союзе до Второй мировой войны. Но отношение к его оценкам становится все более критическим. Немало ученых Запада указывают на то, что тезис о голоде-геноциде появился у Конквеста под влиянием рассказов антикоммунистически настроенных свидетелей событий, а поэтому лишен научной объективности. Оппоненты Р. Конквеста стремятся избежать политизации исторических исследований. Они считают себя ревизионистами в изучении советской эпохи, но вектор их ревизии противоположен нашему. Если мы преодолеваем мифы коммунистической пропаганды, то они стремятся очиститься от антикоммунистических мифов. К сожалению, несовпадение реальной истории советской эпохи с прежними представлениями о ней порождает разногласия среди историков. Наиболее показательна в вопросе о советском голоде 1932–1933 годов позиция профессора Бирмингемского университета Роберта Девиса.

Ученик Эдварда Карра, Р. Девис по праву считается специалистом мирового масштаба в области социально-экономической истории СССР. В свое время Карр создал на основе печатных источников 14-томную «Историю советской России», в которой дошел до 1928 года. Продолжать труд далее он отказался, потому что печатные советские источники с 1929 года перестали отражать реальную действительность. Р. Девис продолжил его дело, имея возможность пользоваться советскими архивами. Пятый том задуманного им многотомного труда был выпущен издательством Palgrave Macmillan в 2004 году (в соавторстве с учеником Девиса — Стефеном Виткрофтом).

Позволю себе процитировать заключительный вывод из этой книги под названием «Годы голода. Советское сельское хозяйство, 1931–1933»: «Мы ничуть не снимаем со Сталина ответственность за голод. Его крестьянская политика была безжалостной и жестокой. Однако вследствие этого исследования выяснилось, что советское руководство боролось с кризисом голода, частично вызванным его же ошибочной политикой, хотя сам голод был для него неожиданным и нежелательным. Голод не определялся только советской сельскохозяйственной политикой, основывавшейся на большевистской идеологии, хотя идеология сыграла свою роль. Эта политика формировалась также российским дореволюционным прошлым, опытом гражданской войны, международной ситуацией, непреодолимыми географическими и погодными обстоятельствами и образом действий советской системы, установленной Сталиным. Она была сформулирована людьми с небольшим уровнем образования и ограниченными знаниями по сельскому хозяйству. Но прежде всего — она была следствием решения индустриализировать эту крестьянскую страну с головокружительной скоростью».

13 февраля 2007 года

 

За этими тщательно взвешенными формулировками кроется глубокое знакомство с первичными источниками. С каждым отдельно взятым положением процитированного текста невозможно не соглашаться, в том числе с основным: голод в СССР был для руководителей ВКП(б) неожиданным и нежелательным.

Мы с Девисом и Виткрофтом не раз встречались на конференциях, обмениваемся книгами. Книгу, о которой идет речь, они мне передали, подчеркнув опубликованные в ней данные о больших объемах продовольственной помощи, выделенной советским правительством для УССР и Кубани в первой половине 1933 года. О каком геноциде, казалось бы, можно говорить в свете этих данных? Очень трудно убедить представителей ведущей на Западе бирмингемской школы заинтересоваться национальным срезом проблемы голода 1932–1933 годов в СССР, который может обнаружить украинский Голодомор.

Мы видим в западной историографии явную тенденцию ревизии оценок времен «холодной войны». Нельзя утверждать, что эта тенденция уже является господствующей, но не исключено, что она станет таковой. Во всяком случае, Р. Девис и С. Виткрофт сделали для этого все возможное. На суперобложку своей книги они вынесли вердикт самого Р. Конквеста: «Это действительно выдающийся вклад в исследование столь важной проблемы». После этого печатается авторская аннотация, не оставляющая камня на камне от выводов, сделанных в монографии «Жатва скорби». Это, — говорят авторы о своей книге, — «первое всестороннее исследование ужасных лет советского голода, базирующееся на ранее засекреченных и совершенно секретных российских и украинских архивах. В нем голод рассматривается на фоне долгосрочных и среднесрочных факторов, приведших к сельскохозяйственному кризису, и определяется степень, в которой голод был «организованным» или «искусственным». Контраверсийные выводы авторов отличаются от сделанных ранее многими историками, в том числе Робертом Конквестом».

Не ограничиваясь сказанным, Р. Девис и С. Виткрофт приводят в своих выводах позаимствованное из книги «Жатва скорби» утверждение о том, что голод в Украине был «сознательно применен» ради его (Сталина. — Авт.) выгоды (1986)», после чего в примечании цитируют отдельные фразы из письма Р. Конквеста, адресованного им в сентябре 2003 года. В переписке, пишут они, доктор Конквест настаивал: «Не считаю, что Сталин преднамеренно устроил голод 1933 года. Нет. Я доказывал, что когда голод стал неотвратимым, он мог предупредить его, однако поставил «советский интерес» выше спасения голодающих, — таким образом, сознательно содействовал голоду».

Утверждение Р. Конквеста является отходом от его позиции, обнародованной в 1986 году. Первичная позиция основывалась на свидетельствах людей, оставшихся в живых после пребывания в украинском селе в 1932–1933 годах. Теперь под давлением «ревизионистов» он отказывается от сказанного в годы «холодной войны». Другими словами, он продолжает обвинять Сталина в убийствах, но отказывается квалифицировать их как «убийства с предварительно обдуманным намерением». Получается что-то вроде того, что в уголовном праве квалифицируется как «убийство по неосторожности». Вот такую неожиданную ревизию постоянного сталинского курса на превентивный террор несет с собой окончание «холодной войны». Если солидаризироваться с этим заявлением Р. Конквеста, то исчезает фундамент, на котором строится концепт голода-геноцида.

Украинских историков ждет нелегкая работа: убедить зарубежных коллег в своей правоте. Чтобы доказательная база Голодомора как геноцида выдержала международный аудит, нужно отнестись к ее формированию очень серьезно. Главным камнем преткновения является, без сомнения, вопрос о том, кого уничтожал Сталин — украинцев или граждан Украины? На первый взгляд, этот вопрос лишен смысла, потому что погибали те же самые люди. Но от убедительного ответа на него зависит, признает ли мир украинский Голодомор геноцидом.