Растительное и животное

 

В усваивании кислорода легкими человека, а органами пищеварения - питательных веществ, в процессах роста чело­веческого тела, его волосяного покрова и других подобного рода процессах проявляются «растительные» потребности че­ловеческого организма.

Вероятно, это все, что осталось в человеке от растения. Без удовлетворения некоторых потребностей этого уровня он очевидно существовать не может, а отмирание некоторых дру­гих не облегчает его жизни (как, скажем, облысение).

В безусловных рефлексах, включающих в себя мускульные движения, можно видеть существование потребностей «живот­ных». Таковы рефлексы оборонительный, ориентировочный, таковы механизмы, при помощи которых осуществляются сложные действия, например хватания, перемещения в рот и пережевывания пищи, выделения, размножения и т.п. Без этих остатков «животного» жизнь человека, очевидно, также не возможна. Но большинству даже самых сложных «животных» умений он обучается в раннем детстве. В поведении же нор­мального взрослого человека чисто животными остаются, ве­роятно, только механизмы непосредственного потребления и моменты автоматизированных реакций на разного рода ост­рые внешние и внутренние раздражения.

Состав биологических потребностей человека, их зависи­мость от состояния организма и от внешних условий, ход и нормы их удовлетворения - все это, в сущности, область ме­дицины. Медицина, рассматривая их, расчленяет и изолирует для этого от всех других, отдавая себе, впрочем, отчет в том, что практически их полная изоляция невозможна.

Но биологические потребности интересуют, разумеется, не только врачей и физиологов. Болезни занимают многие стра­ницы художественных произведений. Достаточно вспомнить «Чуму» Альбера Камю или «Волшебную гору» Томаса Манна. «Душа без тела, - приходит Т.Манн к выводу, - нечто на­столько же нечеловеческое и ужасное, как тело без души, впрочем, первое - редкое исключение, второе - правило. Какправило, тело берет верх над душой, захватывает власть, зах­ватывает все, что есть жизнь, и отвратительно эмансипирует­ся. Человек, ведущий жизнь больного, - только тело, в этом и состоит античеловеческая, унизительная особенность болезни <...>. В большинстве случаев такое тело ничем не лучше трупа» (173, т. 3, стр.140).

Поэтому в человеческих потребностях главный интерес представляют не биологические потребности сами по себе, а мера их участия в сложных потребностях - их давление на другие потребности человека, их осложняющая роль и прояв­ления этого давления. Разнообразные трансформации биологи­ческих потребностей, то более, то менее осознаваемые, иногда значительно влияют на содержание, силу и ход трансформа­ции других потребностей. В результате могут возникнуть фор­мы поведения, продиктованные целями, в которых трудно вы­делить биологическое, хотя роль его и значительна. Любовь -не единственный тому пример.

Другим примером может служить голод. Наиболее простой, но относительно редкий случай - острая потребность в пище. На какой-то срок она может совершенно вытеснить все дру­гие потребности человека. Каковы вытесненные? Этим опреде­ляется сила потребности в пище данного человека в данный момент, а может быть, и свойственная ему сила биологичес­кого эгоизма вообще.

Так, в «Анне Карениной» Л.Н.Толстого Стива Облонский любит самый процесс еды, а Левин однажды был готов пла­кать от острого голода...

Более острый случай - голодание - систематическое недо­едание при господствующей в данное время объективно недо­статочной норме удовлетворения потребности в пище. Миро­вая война дала множество примеров разнообразия последствий такого постоянного давления биологических потребностей на все остальные - от крайнего обострения индивидуального или семейного эгоизма до полной самоотверженности. Оказалось, что голодание влияет на социальные потребности разных лю­дей по-разному: одни совершенно забывают о справедливости; другие делаются менее требовательны к ней, менее щепетиль­ны; причем у тех и у других вытеснять или ослаблять по­требность в справедливости может и забота о собственной персоне, и забота о своих близких - детях, родителях; биоло­гические потребности (в том или другом варианте) могут вы­теснять социальные потребности (совершенно отвлекать от них) или подчинять их себе; в последнем случае человек до­бивается, например, определенного места в обществе (должности, работы) как будто бы в интересах общества или из честолюбия, а в действительности - чтобы успешнее «выжить»; этому же может быть подчинена и вся последую­щая служебная деятельность.

Но обычно у человека социальные потребности бывают сильнее голода. Поэтому возможны и пренебрежение к по­требности в пище и, парадоксальные на первый взгляд, слу­чаи, когда систематическое недоедание обостряет потребность в справедливости - делает человека бескомпромиссным, может быть, даже жестоким в крайнем субъективизме. Таким бывает аскетизм верующих фанатиков любой веры - они «умерщ­вляют плоть для укрепления духа».

Страх - характерное проявление давления биологических потребностей. К нему относится все то, что относится к опас­ности, физическому самосохранению, как и к голоду и в тех же вариантах: страх за себя, страх за своих близких и полное бесстрашие самопожертвования. Совпадают обычно и сравни­тельные оценки первых двух вариантов: заботы о пропитании и безопасности близких и страх за них воспринимаются как более высокий уровень потребностей, чем забота о себе самом и страх за себя.

Но, в отличие от голода, страх едва ли способен обо­стрять социальные потребности, хотя часто он маскируется ими и с ними как будто бы сливается. Так, скажем, интере­сами общественного благополучия оправдывают иногда пытки, казни и террор вообще.

Страх следует за представлениями об опасности; это мо­жет быть и непосредственная опасность жизни - физическому существованию (так люди боятся боли, инфекции, стихийных бедствий, огня, воды, высоты и т.п.), но чаще - опасность месту, занимаемому в обществе. В этих случаях само «место» выступает в своеобразной роли: не как «место в умах людей», а как место материальное, даже - физическое. Поэтому в бес­страшии проявляется либо пренебрежение к месту, либо пред­ставление о месте именно в умах людей, которое героической смертью не теряется, а упрочивается или приобретается.

Трусость, наоборот, свидетельствует о силе биологических потребностей и о давлении их на социальные. Поэтому во всяком терроре налицо воздействие на социальные потребнос­ти через биологические - использование их силы и страха для захвата власти и для господства над людьми, которые при этом, правда, уподобляются существам скорее биологическим, чем социальным.

Такое представление об управляемых свойственно тем, кто сам находится под давлением страха. Поэтому террор и жес­токость вообще - это не только злоупотребление биологичес­кими потребностями других людей, но и следствие их силы в самом субъекте. Как бы ни были сильны его социальные по­требности господствовать над людьми (его «пассионарность»), само, это господство близко к биологическому примитиву вла­сти вожака в стаде животных.

В условиях террора человек может все свое поведение подчи­нять одной потребности - физически выжить. Так, Ст. Цвейг, объясняя крайнюю жестокость Жозефа Фуше в Лионе в годы французской революции, пишет: «К сожалению, мировая исто­рия - история не только человеческого мужества, как ее чаще всего изображают, но и история человеческой трусости, и по­литика - не руководство общественным мнением, как хотят нам внушить, а, напротив, рабское преклонение вождей перед инстанцией, которую они сами создали и воспитали своим влиянием. Так всегда возникают войны: из игры опасными словами, из возбуждения национальных страстей; так возни­кают и политические преступления. Ни один порок, ни одна жестокость не вызвали столько кровопролитий, сколько чело­веческая трусость. Поэтому если Жозеф Фуше в Лионе стано­вится массовым палачом, то причина этого кроется не в его республиканской страстности (он не знает никаких страстей), а единственно в боязни прослыть умеренным» (304, т.2, стр. 182-183).

В.О.Ключевский рассказывает об Иване Грозном: «Столкнувшись с боярами, потеряв к ним всякое доверие пос­ле болезни 1553 г. и особенно после побега князя Курбского, царь преувеличил опасность, испугался: «за себя семи стал». Тогда вопрос о государственном порядке превратился для не­го в вопрос о личной безопасности, и он, как не в меру ис­пугавшийся человек, закрыв глаза, начал бить направо и на­лево, не разбирая друзей и врагов» (125, т.2, стр.198). Устра­шать целесообразно только опасного: <«...> он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена» (125, т.2, стр.238). Это должно было устра­шить всех гордых.

Жестокость, рожденная страхом, характерна и для обста­новки при дворе многих римских и византийских императо­ров. Но во всех подобных случаях страх возникает у тех, кто претендует или претендовал не только на физическое суще­ствование, но и на относительно значительное место в чело­веческом обществе.

Между тем испуг перед лицом неожиданной физической угрозы (скажем, при стихийном бедствии) и ответный оборо­нительный рефлекс, ясно вызванные биологическими потреб­ностями, четко противостоят потребностям социальным. В дальнейшей конкуренции побеждают либо те, либо - другие, и обнаруживается их противонаправленность. Но страх как таковой всегда начинается с испуга, а испугать может и появ­ление убийцы, и статья в газете, и собственное умозаключе­ние. Отсюда напрашивается даже общий вывод: чем больше в страхе социального, тем более устойчиво его влияние на по­ведение субъекта. Если же страх остается следствием только биологических потребностей (как, например, при острых забо­леваниях), то он либо вытесняет все другие потребности (так бывает в различных случаях паники), либо какая-то потреб­ность подавляет его. Биологическое не терпит отлагательства; социальное, наоборот, всегда стремится заглянуть вперед.

Паника - одно из ярких проявлений господства биологи­ческих потребностей. «Человек под влиянием толпы находится в состоянии, подобном истерическому, - пишет И.Мечников, -и обнаруживает душевные свойства наших предков. Одним тем, что человек является составной частью организованной толпы, он опускается на несколько ступеней по лестнице культурности. В изолированном состоянии он, может быть, был достаточно цивилизован; в толпе же он стал варваром, способным лишь следовать диким инстинктам» (187, стр.194).