Давление потребностей идеальных

Давление идеальных потребностей дает себя знать в ощу­щении недостаточности имеющейся в распоряжении словесной аргументациии и в проявлениях этого ощущения. Когда воз­действие на сознание другого осуществляется под давлением идеальных потребностей, то в словесной аргументации дела­ются попытки эту недостаточность восполнить, преодолеть.

Давление идеальных потребностей, связанных с наукой, ве­дет к расширению словаря, к усложнению аргументации и речи вообще специальной терминологией. Возникновение тер­мина вызывается надобностью обозначить для других нечто новое - еще не имеющее названия и обнаруженное впервые -найденное в ходе удовлетворения той ветви идеальных по­требностей, которые умножают количество относительно по­знанных явлений. Термин вводится вследствие недостаточности популярной, общепонятной аргументации, когда в нее должно быть введено нечто новое. Наука стремится к новому, поэто­му - и к расширению терминологии. «Наука начинается с видения, - пишет И. Забелин, - но содержание ее составляет ее истолкование увиденного. При истолковании образы начинают либо расчленяться (возникают частные понятия), либо, наобо­рот, подводятся под более общие категории. Язык науки при этом усложняется, и новые понятия в некоторых случаях со­храняют образную основу, в некоторых - утрачивают ее» (103, стр.161).

Так в стремлении к конкретности и однозначности возни­кает специальный, усложненный язык - аргументация, опира­ющаяся на расширенный объем определенных знаний и рас­считанная на людей, обладающих этими знаниями.

Язык этот представляет собою определенную вооружен­ность. Его прямое назначение - введение в словесную аргу­ментацию новых понятий. Но вооруженность эта нередко употребляется и вопреки ее назначению - для удовлетворения потребностей социальных разновидности «для себя». Тогда усложненная терминология служит не ясности знания или тол­кования, впервые вводимых в обиход, а наоборот - затумани-ванию сообщений, приданию им сложности, видимости новиз­ны и значительности, которых они в действительности лише­ны. В этом случае в борьбе за удовлетворение социальных потребностей - за место в умах окружающих - происходит, в сущности, демонстрация вооруженности. За таким «бряцанием доспехами» скрывается стремление обосновать свои права на занимаемое или искомое место в человеческом обществе.

Подобный звон «оружия» может иметь успех потому, что всякая вооруженность представляет собою некоторую ценность в человеческом обществе - даже женская красота, физическая сила, ловкость, остроумие.

Звон словесного «оружия» напоминает косметические сред­ства женского кокетства: подлинная красота и обаяние не злоупотребляют косметикой, как подлинная наука прибегает к изобретению терминов и к пользованию ими лишь в случаях крайней необходимости, потому что стремится к простоте и ясности... Но свободное пользование научной терминологией часто вызывает уважение у тех, кто, не понимая терминов, не видит и бессмысленности их употребления. Поэтому притяза­ния на приобщение к науке иногда с этого и начинается. Спекулятивные и описательные науки особенно удобны для этого.

Такое злоупотребление словами отмечалось не раз. И.П. Пав­лов писал: <«.„> слова были и остались только вторыми сиг­налами действительности. А мы знаем, однако, что есть масса людей, которые, оперируя только словами, хотели бы, не сно­сясь с действительностью, из них все вывести и все познать и на этом основании направлять свою и чужую жизнь» (204, стр.421). И.А. Бунин цитирует: «Гете говорил: «людям нечего делать с мыслями и воззрениями. Они довольствуются тем, что есть слова. Это знал еще мой Мефистофель». И приводит слова Мефистофеля:

 

Коль скоро надобность в понятиях случится,

Их можно словом заменить...

Шопенгауэр говорил, что большинство людей выдают сло­ва за мысли, большинство писателей мыслит только ради писания» (41, т.9, стр.91).

Н. Винер пишет: <«...> когда существует сообщение без по­требности сообщения, существует просто для того, чтобы кто-то мог завоевать социальный и духовный престиж жреца со­общения, тогда качество и коммуникативная ценность сигнала падают, подобно тому как падает свинцовая гиря». И дальше: <«..-> Люди, избравшие своей карьерой сообщение, очень часто не располагают ничем, что они могли бы сообщить другим» (50, стр.140 и 141).

Недостаточность словесных аргументаций для удовлетворе­ния идеальных потребностей другого их варианта - потребно­сти в качестве познания - обнаруживается в самом факте существования искусств, не прибегающих к слову как средству выражения. Искусства всех родов, кроме словесных, потому и существуют, что слово по природе своей предназначено для обслуживания потребностей не идеальных, а социальных.

Леонид Жуховицкий в «Легенде о Ричарде Тишкове» -парне с Арбата, который ничем другой не примечателен, кро­ме уменья петь под гитару, - говорит о его отношениях с приятелем-поклонником: «Между ними вообще не заведено было говорить о песнях, Ричард этого не любил. Песни мож­но петь или слушать - зачем приземлять их разговорами?» (101, стр.198).

Прибегая к слову как средству выражения, искусство ис­пользует его не как обозначение понятия с определенным, ограниченным смыслом, а как понятие, вызывающее широкие и далекие ассоциации. Слово делается «знаковой моделью знаковой модели», по определению Ю.М. Лотмана, приведен­ному выше. Словесные искусства, в противоположность науке, дорожат многозначностью слова и расширяют ее метафорами и другими литературными тропами. Хорошим примером такой метафоры может служить диалог с А.А. Ахматовой, приведен­ный в воспоминаниях Н. Ильиной: «Я; «Ну и отвратительная сегодня погодка!» Она: «Что вы! Восхитительная. Такая тра­гическая осень. Ветер рвет последние листья, солнце выходит на это посмотреть, заламывает руки и в отчаянии уходит» (109, стр.1 В).

Специальной научной терминологии искусства избегают как однозначности, хотя часто пользуются бытующими обра­зами или многозначными выражениями, например, из народ­ной или античной мифологии.

Если давление биологических потребностей обнаруживается в небрежности и безответственности словесной аргументации, то давление потребностей идеальных проявляется в обратном - в повышенной требовательности к значительности этой ар­гументации, в поисках слов и выражений, в тщетности попы­ток найти среди существующих слов и выражений достаточно точные и в пользовании поэтому сравнениями, аналогиями, образами, метафорами. Сила этого давления больше обнажа­ется в напряженности таких поисков, чем в их плодах. Требо­вательность к выразительности и точности формулировок возрастает с усилением давления и ведет к лихорадочности поисков, а качество найденных и применяемых аргументов -слов и выражений - больше говорит о вооруженности, о воз­можностях того, кто ищет нужные ему слова и выражении.

Третий мужик в «Плодах просвещения» Л. Толстого наи­более косноязычен, может быть, именно потому, что он хло­почет о земле для общества и о справедливости под сильней­шим давлением идеальных потребностей, с заботой об истине как таковой, и слова для обозначения ее кажутся ему недо­статочными. Другим подобного рода примером может служить Аким из «Власти тьмы».

Бесплодные попытки найти выражения для аргументации под давлением идеальных потребностей нередко приводят к словам и формулировкам явно нелепым, похожим на те, ко­торые по небрежности употребляются под давлением потреб­ностей биологических. К сходным результатам приводят противоположные причины. Один из персонажей Тургенева заме­чает: <«...> герой не должен уметь говорить: герой мычит, как бык; зато двинет рогами - стены валятся. И он сам не дол­жен знать, зачем он двигает. Впрочем, может быть, в наши времена требуются герои другого калибра» (280, т.З, стр.59).

Герой, движимый высочайшими идеальными потребностя­ми, не находит словесной аргументации, чтобы обозначить их; герой, движимый биологической страстью, не нуждается в словесной аргументации. Какого имеет в виду персонаж Тур­генева? Это - вопрос толкования.

В среде сугубо деловой, рациональной давление идеальных потребностей на речь человека, словарь которого беден и который не завоевал достаточного к себе внимания, восприни­мается иногда как проявление потребностей примитивных, биологических, то есть комически. Так же и в неудовлетво­ренных бессловесных биологических страстях можно по недо­разумению увидеть стремления идеальные. Многозначительное молчание часто намекает на их существование, а сценические паузы нередко претендуют на такую многозначительность.

Во всем, что касается нравственности, социальные потреб­ности выступают совместно с идеальными, и в каждом конк­ретном случае либо те, либо другие преобладают. Это обна­руживается и в средствах аргументации. Закон и правила, как нормы общественного поведения, а также их обоснования, стремятся к точности, краткости, однозначности и полной простоте - общепонятности; только достигая достаточной определенности, закон и нормы выполняют свои функции. В этом - их социальная природа. Но нравственный закон, кроме того, выступает и как некоторый символ - условный знак Истины, или ее образ - и в этом качестве тот же закон вы­ражает норму удовлетворения потребностей идеальных, и их участие в нравственности.

Всякого рода священные тексты употребляются и в от­правлениях культа и в нравственной аргументации как симво­лические обозначения смысла, превосходящего то реальное содержание, которое выражено данным словосочетанием. На­значение таких текстов не в их рациональном содержании, и тем более не в реальном смысле данных формулировок, а в самом факте их ритуального произнесения. Таковы присяги, клятвы, заклинания, заговоры. Отсюда - трафаретность тек­стов, их необычайная иногда долговечность, их особый язык (церковнославянский, латинский) и особый (часто напевный) характер их произнесения - все то, что делает словоупотреб­ление в любом культе нормативно-условным.

Тенденция к подобного рода условностям более или менее ясно ощущается во всех случаях аргументации, опирающейся на норму удовлетворения идеальных потребностей: некоторая трафаретная формулировка характером произнесения подается как истина окончательная, общеобязательная и не подлежащая обсуждению. Все это можно видеть в речах, входящих в со­став ритуала - похорон, юбилея, приема, свадьбы, торже­ственного заседания, митинга и т.п.

В подобных случаях видно, как для социальных потребно­стей приспосабливается «оружие», предназначенное для удов­летворения потребностей идеальных. Иногда таким бывает своекорыстное шарлатанство; так эксплуатируется иногда и искусство любого рода (или некоторая причастность к нему), и косноязычие, и даже очевидная бессмыслица. Все это, при надлежащем стечении обстоятельств, может производить впе­чатление и служить удовлетворению социальной потребности «для себя». Так, М. Касвинов пишет о Григории Распутине: «Молитвенные бредни, не поддающиеся расшифровке и пере­воду на человеческий язык, производят сильнейшее впечатле­ние. Слоняясь по монастырям, он научился загадочно тянуть слова и фразы,» божественно» мычать и бормотать так, что­бы никто ничего не понял и вместе с тем проникся трепетом. Истинно свято такое косноязычие, в котором ничего не улав­ливается ни слухом, ни разумом. Чем туманнее околесица, тем больше в ней магической силы, и тем выше ее цена. Конечно, если нужно, Григорий Ефимович может унизиться до нор­мальной человеческой речи. Но идет он на это неохотно» (118, стр.120).