Психология бессознательного 8 страница

Я: «А когда Анна научилась ходить? Когда она была в Гмундене, она ведь еще не умела ходить».

Ганс: «В прошлом году — нет, а то умела».

Я: «Но Анна только раз была в Гмундене*,

Ганс: «Нет! Она была два раза; да* это верно- Я зто очень хорошо помню, Спроси только маму, она тебе это уже скажет»,

Я: «Ведь это уже неверно».

Ганс: «Да, это верно. Когда она в первый раз была в Гмундене, она могла уже ходить и ездить верхом, а уже позже нужно было ее нест и„. Нет, она только позже ездила верхом, а в прошлом году ее нужно было нести»,

Я: «Но она ведь только недавно начала ходить. В Гмундене она еще не умела ходить»,

Ганс: «Да, запиши себе только. Я могу очень хорошо вспом­нить. Почему ты смеешься?*

Я: «Потому, что ты плут, ты очень хорошо знаешь, что Анна была только раз в Гмундене*.

Ганс: «Нет, это неверно* В первый раз она ехала верхом на лошади*., а во второй раз» (по-видимому, начинает терять уверен­ность).

Я: «Быть может, мама была лошадью?»

Ганс: «Нет, на настоящей лошади в одноконном экипаже».

Я: «Но мы ведь всегда ездили на паре».

Ганс: «Тогда это был извозчичий экипаж».

Я: «Что Анна ела в ящике?»

Ганс: «Ей дали туда бутерброд, селедку и редиску (гмунде-новский ужин), и так как Анна ехала, она намазала себе бутер­брод и 50 раз ела».

Я: «И она не кричала?»

Ганс: «Нет*.

Я: «Что же она делала?»

Ганс: «Сидела там совершенно спокойно».

Я: «И не стучала?»

Ганс: «Нет, она все время ела и ни разу даже не пошевели­лась* Она выпила два больших горшка кофе — до утра ничего не осталось, а весь сор она оставила в ящике, и листья от редиски, и ножик, она все это прибрала, как заяц, и в одну минуту была уже готова. Вот была спешка! Я даже сам с Анной ехал в ящике, и я в ящике спал всю ночь (мы на самом деле года два назад ночью ездили в Гмунден), а мама ехала в купе; мы все время ели и в вагоне; это было очень весело,,* Она вовсе не ехала верхом на лошади (он теперь уже колеблется, так как знает, что мы ехали в парном экипаже).,, она сидела в экипаже. Это уже верно, но я ехал совсем один с Анной,., мама ехала верхом на лошади, а Каро­лина (прошлогодняя прислуга) ехала на другой.,, Слушай, все, что я тебе тут рассказываю, все неверно**

Я: «Что неверно?»

Ганс; «Все не так. Послушай. Мы посадим ее и меня в ящик*, а я в ящике сделаю wiwi. И я сделаю wiwi в панталоны, мне это все равно, это совсем не стыдно. Слушай, это серьезно, а все-таки очень весело!»

Затем он рассказывает историю, как вчера, о приходе аиста, но не говорит, что аист при уходе взял шляпу,

Я: «Где же у аиста был ключ от дверей?*

Ганс: «В кармане».

Я: «А где у аиста карман?»

Гене: «В клюве»,

Я: «В клюве? Я еще не видел нн одного аиста с ключом в клюве».

Ганс: «А как же он мог войти? Как входит аист в двери? Это неверно, я ошибся, аист позвонил, и кто-то ему открыл дверь*.

Я: «Как же он звонит?»

Ганс: «В звонок*.

Я: «Как он это делает?»

* Ящик для гнундеяовского багажа, который стоит в передней.

Ганс; «Он берет клюв и нажимает им звонок».

Я: «И он опять запер дверь?>

Ганс: «Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Она от­перла ему дверь и заперла».

Я: «Где живет аист?*

Ганс: «Где? В ящике, где он держит девочек. Может быть, в Шёнбрунне».

Я: «Я в Шенбрунне не видел никакого ящика>.

Ганс: «Он» вероятно, находится где-то подальше. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв — в ящике есть замок — и од­ной половинкой его так открывает (демонстрирует это мне на замке письменного стола). Тут есть и ручка»*

Я: «Разве такая девочка не слишком тяжела для аиста?»

Ганс: «О, нет!»

Я: «Послушай, не похож ли омнибус на ящик аиста?»

Ганс: «Да!»

Я: «И мебельный фургон?»

Ганс: «Гадкий фургон — тоже»*

17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение и пошел во двор, находящийся напротив нашего дома. Сегодня он этого уже не хотел сделать, потому что как раз против ворот у плат­формы стоял воз. Он сказал мне: «Когда там стоит воз, я боюсь, что я стану дразнить лошадей, они упадут и произведут но­гами шум».

Я: «А как дразнят лошадей?»

Ганс: «Когда их ругают, тогда дразнят их, н когда им кричат но-но»*-

Я: «Ты дразнил уже лошадей?»

Ганс: «Да, уже часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так».

Я: «В Гмундене ты уже дразнил лошадей?»

Ганс: «Нет»,

Я: «Но ты охотно дразнишь лошадей?»

Ганс: «Да, очень охотно*.

Я: «Тебе хотелось и стегнуть нх кнутом?»

Ганс; «Да»*

Я: «Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Анну. Ведь тебе это тоже приятно?»

Ганс: «Лошадям это не вредно, когда их бьют. (Я так ему гово­рил в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Я это однажды на самом деле сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум».

Я: «Когда?»

Ганс: «В Гмундене»,

Я: «Настоящую лошадь? Запряженную в экипаж?»

Ганс: «Она была без экипажа».

♦ Часто, когда кучера били и понукали лошадей, на него находил большой страх.

Я: «Где же она была?»

Ганс: «Я ее держал, чтобы она не убежала». (Все это, конечно, весьма невероятно.)

Я: «Где это было?»

Ганс: «У источника».

Я: «Кто же тебе это позволил? Разве кучер ее там оставил?»

Ганс: «Ну, лошадь из конюшни»,

Я: «Как же она пришла к источнику?»

Ганс: «Я ее привел».

Я: «Откуда? Из конюшни?»

Ганс: «Я ее вывел потому* что я хотел ее побить».

Я: «Разве в конюшне никого не было?»

Ганс: «О, да, Людвиг (кучер в Гмундене)»,

Я: «Он тебе это позволил?»

Ганс: «Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать»,

Я: «А что ты ему сказал?»

Ганс: «Можно ли мне взять лошадь, бить ее и кричать. А он сказал — да».

Я: «А ты ее много бил?»

Ганс: «Все, что я тебе тут рассказываю, совсем неверно».

Я; «А что же из этого верно?»

Ганс: «Ничего не верно, Я тебе все это рассказал только в шутку».

Я: «Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?»

Ганс: «О, нет!»

Я: «Но тебе этого хотелось?»

Ганс: «Конечно, хотелось. Я себе об этом думал».

Я: «В Гмундене?»

Ганс: «Нет, только здесь. Я себе уже об этом думал рано утром, когда я только что оделся; нет, еще в постели».

Я: «Почему же ты об этом мне никогда не рассказывал?» Ганс: «Я об этом не подумал».

Я: «Ты думал об этом, потому что видел это на улицах». Ганс: «Да!»

Я: «Кого, собственно, тебе хотелось бы ударить — маму, Анну или меня?»

Ганс: «Маму». Я: «Почему?»

Ганс: «Вот ее я хотел бы побить», Я: «Когда же ты видел, что кто-нибудь бьет маму?» Ганс: «Я этого еще никогда не видел, во всей моей жизни». Я: «И ты все-таки хотел бы это сделать? Как бы ты это хотел сделать?»

Ганс: «Выбивалкой». (Мама часто грозит ему побить его выби­валкой,)

На сегодня я должен был прекратить разговор.

На улице Ганс разъясняет мне: омнибусы, мебельные, уголь­ные возы — все это аистиные ящики».

Это должно означать — беременные женщины, Садистский порыв непосредственно перед разговором имеет, вероятно, отношение к на­шей теме.

«21 апреля. Сегодня утром Ганс рассказывает, что он себе по­думал: «Поезд был в Лайнце, и я поехал с лайнцской бабушкой в таможню. Ты еще не сошел с моста, а второй поезд был уже в Сан-Байт. Когда ты сошел, поезд уже пришел» и тут мы вошли в вагон».

(Вчера Ганс был в Лайнце. Чтобы войти на перрон, нужно пройти через мост. С перрона вдоль рельсов видна дорога до самой стан­ции Сан-Байт. Здесь дело не совсем ясно. Вероятно, вначале Ганс представлял себе, что он уехал с первым поездом, на который я опоздал* Потом пришел с полустанка Сан-Вайт другой поезд, на котором я и поехал. Он изменил часть этой фантазии о бегстве, и у него вышло, что мы оба уехали со вторым поездом.

Эта фантазия имеет отношение к последней неистолкованной, по которой мы в Гмундене потратили слишком много времени на переодевание в вагоне, пока поезд не ушел оттуда*)

После обеда мы перед домом, Ганс вбегает внезапно в дом, когда проезжает парный экипаж, в котором я не могу заметить ниче­го необыкновенного. Я спрашиваю его, что с ним. Он говорит: «Я бо­юсь, потому что лошади так горды, что они упадут». (Лошади бы­ли сдерживаемы на вожжах кучером и шли мелким шагом с поднятой головой,— они, действительно, шли «гордо».)

Я спрашиваю его, кто, собственно* так горд?

Он: «Ты, когда я иду к маме в кровать».

Я: «Ты, значит, хотел бы, чтобы я упал?*

Он: «Да, чтобы ты голый (он думает: босой, как в свое время Фриц) ушибся о камень, чтобы потекла кровь; по крайней мере я смо­гу хоть немножко побыть с мамой наедине. Когда ты войдешь в квар­тиру, я смогу скоро убежать, чтобы ты этого не видел»*

Я: «Ты можешь вспомнить, кто ушибся о камень?»

Он: «Да, Фриц».

Я: «Что ты себе думал, когда упал Фриц?»

Он; «Чтобы ты споткнулся о камень и упал».

Я: «Тебе, значит, сильно хотелось к маме?»

Он: «Да!»

Я: «А почему я, собственно, ругаюсь?»

Он: «Этого я не знаю (!!)».

Я: «Почему?»

Он: «Потому что ты р'евнуешь».

Я: «Ведь это неправда».

Он; «Да, это правда, ты ревнуешь, я это знаю. Это, должно быть, верно».

По-видимому, мое объяснение, что маленькие мальчики приходят

к маме в кровать, а большие спят в собственной кровати, мало импонировало ему.

Я подозреваю, что желание дразнить лошадь, бить и кричать на нее относится не к маме, как он говорил, а ко мне. Он тогда указал на мать, потому что не решился мне сознаться в другом. В последние дни он особенно нежен по отношению ко мне».

С чувством превосходства, которое так легко приобретается «по­том», мы можем внести поправку в предположения отца, что жела­ние Ганса дразнить лошадь двойное и составилось из темного садистского чувства по отношению к матери и ясного желания мес­ти по отношению к отцу. Последнее не могло быть репродуциро­вано раньше, чем в связи с комплексом беременности не наступила очередь первого. При образовании фобии из бессознательных мыслей происходит процесс сгущения; поэтому пути психоанализа никогда не могут повторить пути развития невроза*

«22 апреля. Сегодня утром Ганс опять «что-то подумал». «Один уличный мальчишка ехал в вагончике; пришел кондуктор, раздел мальчишку донага и оставил его там до утра, а утром мальчик заплатил кондуктору 50 000 гульденов, чтобы тот позволил ему ехать в этом вагончике»,

(Против нас проходит Северная железная дорога. На запасном пути стоит дрезина. На ней Ганс видел мальчишку, и ему самому хотелось прокатиться на ней. Я ему сказал, что этого нельзя де­лать, а то придет кондуктор. Второй элемент фантазии — вытеснение желания обнажаться.)*

Мы замечаем уже некоторое время, что фантазия Ганса рабо­тает «под знаком способов передвижения* и с известной последо­вательностью идет от лошади, которая тащит воз, к железной до-роге. Так ко всякой боязни улиц со временем присоединяется страх перед железной дорогой.

«Днем я узнаю, что Ганс все утро играл с резиновой куклой, которую он называл Гретой. Через от­верстие, в которое раньше был вделан свисток, он воткнул в середину маленький перочинный ножик, а затем для того» чтобы ножик выпал из куклы, оторвал ей ноги. Няне он сказал, указы­вая на соответствующее место: «Смотри, здесь Wiwimacher>.

Я: «Во что ты сегодня играл с куклой?»

Он: «Я оторвал ей ноги, знаешь, почему? Потому что внутри был ножичек, который принадлежал маме. Я всунул его туда, где пу­говка пищит, а потом я вырвал ноги, и оттуда ножик и выпал».

Я: «Зачем же ты оторвал ноги? Чтобы ты мог видеть Wiwima-cher?»

Он: «Он и раньше там был, так что я его мог видеть»,

Я: «А зачем же ты всунул нож?»

Он: «Не знаю»,

Я: с А как выглядит ножичек?»

Он приносит мне его.

Я: «Ты думаешь, что это, быть может, маленький ребенок?»

Он: «Нет, я себе ничего не думал, но мне кажется> что аист или кто другой однажды получил маленького ребенка»,

Я: * Когда?»

Он: «Однажды. Я об этом слышал, или я вовсе не слышал, или я заговорился».

Я: «Что значит заговорился?»

Он: «Это неверно»,

Я: «Все, что нн говорят, немножко верно».

Он: «Ну да* немножко».

Я (сменяя тему): «Как, по-твоему, появляются на свет цып­лята?»

Он: «Лист выращивает их, нет, боженька».

Я объясняю ему, что курицы несут яйца, а из яиц выходят цып­лята. Ганс смеется*

Я: «Почему ты смеешься?»

Ганс: «Потому что мне нравится то, что ты рассказываешь»,

Он говорит, что он это уже видел*

Я: «Где же?»

Он: «У тебя».

Я: «Где же я нес яйца?»

Ганс; «В Гмундене ты положил яйцо в траву, н тут вдруг выско­чил цыпленок. Ты однажды положил яйцо — это я знаю, я знаю это совершенно точно, потому что мне это мама рассказывала».

Я: «Я спрошу маму, правда ли это».

Ганс: «Это совсем неверно» но я уже раз положил яйцо, и оттуда выскочила курочка»,

Я: «Где?»

Ганс: «В Гмундене; я лег в траву, нет, стал на колени, и дети тут совсем не смотрели, а наутро я и сказал им: «Ищите, дети, я вчера положил яйцо». И тут они вдруг посмотрели и вдруг нашли яйцо, и тут из него вышел маленький Ганс, Чего же ты смеешься? Мама этого не знает, и Каролина этого не знает, потому что никто не смотрел, а я вдруг положил яйцо, н вдруг оно там оказалось. Верно, Папа, когда вырастает курочка из яйца? Когда его остав­ляют в покое? Можно его есть?»

Я объясняю ему это.

Ганс: «Ну да, оставим его у курицы, тогда вырастет цыпленок. Упакуем его в ящик и отправим в Гмунден».

Ганс смелым приемом захватил в свои руки ведение анализа, так как родители медлили с давно необходимыми разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия показал: «Види­те, я так представляю себе рождение».

То, что он рассказывал няне о смысле его игры с куклой, было неискренне» а перед отцом он это прямо отрицает и говорит, что он только хотел видеть Wiwimacher. После того как отец в виде уступ*

ки рассказывает о происхождении цыплят из яиц, его неудовлет­воренность, недоверие и имеющиеся знания соединяются для вели­колепной насмешки, которая в последних словах содержит уже определенный намек на рождение сестры.

«Я: «Во что ты играл с куклой?»

Ганс: «Я говорил ей: Грета*.

Я: «Почему?»

Ганс: «Потому что я говорил — Грета*.

Я: «Кого же ты изображал?»

Ганс: «Я ее нянчил как настоящего ребенка*.

Я: «Хотелось бы тебе иметь маленькую девочку?*

Ганс: «О, да. Почему нет? Я бы хотел иметь, но маме не надо иметь, я этого не хочу».

(Так он уже часто говорил. Он боится, что третий ребенок еще больше сократит его права,)

Я: «Ведь только у женщины бывают дети*.

Ганс: «У меня будет девочка».

Я; «Откуда же ты ее получишь?»

Ганс: «Ну, от аиста. Он вынет девочку, положит девочку в яйцо, и из яйца тогда выйдет еще одна Анна, еще одна Анна. А из Анны будет еще одна Анна. Нет» выйдет только одна Анна*.

Я: «Тебе бы очень хотелось иметь девочку?»

Ганс: «Да, в будущем году у меня появится од­на, которая тоже будет называться Анна».

Я: «Почему же мама не должна иметь девочки?>

Ганс: «Потому что я хочу иметь девочку».

Я: «Но у тебя же не может быть девочки».

Ганс: «О, да, мальчик получает девочку, а девочка получает мальчика»4.

Я: «У мальчика не бывает детей. Дети бывают только у женщин» у мам»*

Ганс: «Почему не у меня?»

Яг «Потому что так это устроил господь бог»*

Ганс: «Почему у тебя не может быть ребенка? О, да, у тебя уже будет, подожди только».

Я: «Долго мне придется ждать?»

Ганс: «Ведь я принадлежу тебе?»

Я: «Но на свет принесла тебя мама. Значит, ты принадлежишь маме и мне».

Ганс: «А Анна принадлежит мне или маме?»

Я: «Маме»,

Ганс: «Нет, мне. А почему не мне и маме?»

Я; «Анна принадлежит мне, маме и тебе»,

Ганс: «Разве вот так!»

Естественно, что ребенку недостает существенной части в понима­нии сексуальных отношений до тех пор, пока для него остаются неоткрытыми женские гениталии,

* Опять отрывок из детской сексуальной теорнж £ неожиданным смыслом.

«24 апреля мне и моей жене удается разъяснить Гансу, что дети вырастают в самой маме и потом они при сильных болях, с помощью напряжения, как Lumpf, выходят на свет.

После обеда мы сидим перед домом. У него наступило уже за­метное улучшение — он бежит за экипажами, и только то обстоятель­ство, что он не решается отойти далеко от ворот, указывает на остатки страха.

25 апреля Ганс налетает на меня и ударяет головой в живот, что случилось уже однажды. Я спрашиваю его, не коза ли он. Он говорит: «Нет, баран».— «Где ты видел барана?»

Он: «В Гмундене. У Фрица был баран» (у Фрица была для игры маленькая живая овца).

Я: «Расскажи мне об овечке — что она делала?»

Ганс: «Знаешь, фрейлейн Миццн (учительница, которая жила в доме) сажала всегда Анну на овечку, так что овечка не могла встать и не могла бодаться. А когда от нее отходят, она бодает* ся, потому что у нее есть рожки. Вот Фриц водит ее на веревоч­ке и привязывает к дереву* Он всегда привязывает ее к дереву*.

Я: «А тебя овечка боднула?»

Ганс: «Она вскочила на меня; Фриц меня однажды подвел. Я раз подошел к ней и не знал, а она вдруг на меня вскочила. Это было очень весело — я не испугался».

Это» конечно, неправда,

Я: «Ты папу любишь?»

Ганс: «О, да!»

Я: «А может быть, и нет»*

Ганс играет маленькой лошадкой* В этот момент лошадка па­дает. Он кричит: «Упала лошадка! Смотри, какой шум она делает!»

Я: «Ты немного злишься на папу за то, что мама его любит».

Ганс: «Нет»,

Я: «Почему же ты так всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнив?»

Ганс: «Да, пожалуй».

Я: «Тебе быт небось, хотелось быть папой?»

Ганс: «О» да».

Я: «А что бы ты захотел сделать, если бы ты был папой?»

Ганс: «А ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскре­сенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим».

Я* «А что бы ты делал с мамой?»

Ганс: «Я брал бы ее тоже в Лайнц».

Я: «А что еще?»

Ганс: «Ничего».

Я: «А почему же ты ревнуешь?»

Ганс: «Я этого не знаю».

Я: «А в Гмундене ты тоже ревновал?»

Ганс: «В Гмундене — нет (это неправда). В Гмундене я имел свои вещи, сад и детей».

Я: «Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?*

Ганс: «О, да. Он приехал туда в тележке. (Это, наверно, ему рассказали в Гмундене. И здесь — удар по теории об аисте.) А дру­гая корова выжала его из своего зада». (Это уже результат разъясне­ния, которое он хочет привести в соответствие с «теорией о тележ­ке*,)

Я: «Ведь это неправда, что он приехал в тележке, ведь он вышел из коровы, которая была в стойле».

Ганс, оспаривая это, говорит, что он видел утром тележку. Я обращаю его внимание на то, что ему, вероятно, рассказали про то, что теленок прибыл в тележке. В конце концов он допускает это: «Мне, вероятно, это рассказывала Берта, или нет» или, может быть, хозяин. Он был при этом, и это ведь было ночью,— значит, это все так, как я тебе говорю; или, кажется, мне про это никто не говорил, а я думал об этом ночью».

Если я не ошибаюсь, теленка увезли в тележке; отсюда и путаница.

Я: «Почему ты не думал, что аист принес его?>

Ганс: «Я этого не хотел думать»,

Я: «Но ведь ты думал, что аист принес Анну?»

Ганс: «В то утро (родов) я так и думал. Папа, а г-н Райзен-бихлер (хозяин) был при том, как теленок вышел из коровы?»*

Я: «Не знаю. А ты как думаешь?»

Ганс: «Я уже верю... Папа, ты часто видел у лошади что-то черное вокруг рта?*

Я: «Я это уже много раз видел на улице в Гмундене>**,

Я: «В Гмундене ты часто бывал в кровати у матери?»

Ганс: «Да!»

Я: «И ты себе вообразил, что ты папа!»

Ганс: «Да!»

Я: «И тогда у тебя был страх перед папой?»

Ганс: «Ведь ты все знаешь, я ничего не знал».

Я: «Когда Фриц упал, ты думал: «если бы так папа упал», и когда овечка тебя боднула, ты думал: «если бы она папу боднула». Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене?» (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто вспоминает о них — несомненное по­крывающее воспоминание.)

Ганс: «Да, а что там было?»

Я: «Ты думал тогда, что если бы умер папа, ты бый бы на его месте?*

Ганс: «Да!»

Я: «Перед какими возами ты, собственно, еще испытываешь страх?»

Ганс: «Перед всеми*♦

* Ганс, имеющий основание относиться недоверчиво к показаниях взрос­лых, теперь соображает, не заслуживает ли хозяин большего доверия, чем отец*

** Связь здесь следующая: по поводу черного у рта лошади отец долго не хотел ему верить, пока, наконец, истина не выяснилась,

Я^ «Ведь это неправда?»

Ганс: «Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами к вьючными возами только тогда, когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь>.

Я: «Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?*

Ганс: «Потому, что на крыше так много поклажи».

Я: «А мама, когда она получила Анну, не была тоже нагру­жена?*

Ганс: «Мама будет опять нагружена, когда она опять получит ре* бенка, пока опять один вырастет и пока опять один будет там внутри»*

Я: «А тебе бы этого хотелось?> Ганс: «Да!»

Я: «Ты говорил, что не хочешь» чтобы мама получила еще одного младенца».

Ганс: «Тогда она больше не будет нагружена. Мама.говорит, что когда она больше не захочет, то и бог этого не захочет». (Понятно, что Ганс вчера уже спрашивал, нет ли в маме еще детей; Я ему ска­зал, что нет и что если господь не захочет, в ней ае будут расти дети.)

Ганс: «Но мне мама говорила, что когда она не захочет, больше у нее не вырастет детей> а ты говоришь, когда бог не захочет».

Я ему сказал, что это именно так, как я говорю, на что он заме­тил: «Ведь ты был при этом и знаешь это, наверно, лучше». Он вы­звал на разговор и мать, и та примирила оба показания, сказав, что когда она не захочет, то и бог не захочет*.

Я: *Мне кажется, что ты все-таки хотел бы, чтобы у мамы был ребенок?>

Ганс: «А иметь его я не хочу*.

Я: «Но ты этого желаешь?*

Ганс: «Пожалуй, желаю*.

Я: «Знаешь, почему? Потому что тебе хотелось бы быть папой».

Ганс: «Да*.* Как эта история?»

Я* «Какая история?»

Ганс: «У папы не бывает детей, а как потом говорится в исто­рии, когда я хотел бы быть палой?»

Я: «Ты хотел бы быть папой н женатым на маме, хотел бы быть таким большим, как я, иметь такие же усы, как у меня, и ты хотел бы, чтобы у мамы был ребенок»*

Ганс: «Папа» когда я буду женатым, у меня будет ребенок толь­ко тогда, когда я захочу, а когда я не захочу, то и бог не за­хочет».

* Се que femme veut, dieu le vent. Умный Ганс и здесь додумался до очень серьез­ной проблемы.

Я: «А тебе хотелось бы быть женатым на маме?»

Ганс: «О, да».

Здесь ясно видно, как в фантазии радость еще омрачается из-за неуверенности относительно роли отца и вследствие сомнений в том, от кого зависит деторождение.

«Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают в постель, говорит мне: «Послушай, знаешь, что я теперь делаю? Я теперь до 10 часов еще буду разговаривать с Гретой, она у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает». Так как он уже совсем сонный, я* обещаю ему записать это завтра, и он засыпаете

Из прежних записей видно, что Ганс со времени возвращения из Гмундена всегда фантазирует о своих «детях», ведет с ними разго­воры и т. д.*,

«26 апреля я его спрашиваю: почему он всегда говорит о своих детях?

Ганс: «Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу* мне не хотелось бы их имет ь»**«

Я= «Ты себе всегда так представлял, что Берта» Ольга и т. д. твои дети?»

Ганс: «Да, Франц, Фриц, Поль (его товарищ в Лайнце) и Лодн». (Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорят. Я отмечаю здесь, что эта Лодн появилась не только в последние дни, но существует со дня последнего разъяснения (24 апреля).)

Я: «Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?»

Ганс: «Нет>.

Я: «А существует на самом деле эта Лоди?»

Ганс: «Дат я знаю ее>,

Я: * Которую?>

Ганс: «Ту, которая у меня есть>.

Я: «Как она выглядит?»

Ганс: «Как? Черные глаза, черные волосы; я ее однажды встре­тил с Мариной (в Гмундене), когда я шел в город»*

Когда я хочу узнать подробности, оказывается, что все это выдумано***,

Я: «Значит, ты думал, что ты маша?»

Ганс: «Я действительно и был мамой».

* Нет необходимости видеть здесь в этой страсти к обладанию детьми женскую черту. Так как он самые счастливые переживания испытывал рядом с матерью как ребенок, он теперь воспроизводит их в активной роли, причем он сам изображает мать

•• Это столь удивительное противоречие — **> же, что н между фантазией н дей­ствительностью, «желать> н <нметь>. Он знает, что в действительности он ребенок я другие дети мешали бы ему, а в своей фантазия он — мать и хочет иметь детей, чтобы иметь возможность повторить на них пережитые им ласки.

••* Возможно, что Ганс случайно встреченную девочку возвел в идеал, который, впрочем, по цвету глаз и волос уподобил матери.

Я: «Что же ты* собственно, делал с детьми?»

Ганс: «Я их клал к себе спать, мальчиков и девочек».

Я: «Каждый день?>

Ганс: «Ну, конечно*.

Я: «Ты разговаривал с ними?»

Ганс: «Когда не все дети влезали в постель, я некоторых клал на диван, а некоторых в детскую коляску, а когда еще оставались дети» я их нес на чердак и клал в ящик; там еще были дети, и я их уложил в другой ящик»,

Я: «Значит, аистиные ящики стояли на чердаке?»

Ганс: «Да*.

Я: «Когда у тебя появились дети, Анна была уже на свете;?»

Ганс: *Да, уже давно».

Я: «А как ты думал, от кого ты получил этих детей?»

Ганс: «Н у, о т мен я»*.

Я: «Ведь тогда ты еще не знал, что дети рождаются кем-Яйбудь?»

Ганс: «Я себе думал, что их принес аист». (Очевидно, ложь и увертка**.)

Я: «Вчера у тебя была Грета, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей».

Ганс: «Ну да, но я все-таки в это верю».

Я: «Как тебе пришло в голову имя Лодя? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?»

Ганс; «О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя».

Я (шутя): «Может быть, ты думаешь, Шоколоди?»

Ганс (сейчас же): «Saffalodi***,., потому что я так люблю есть колбасу н салями».

Я- «Послушай, не выглядит ли Saffaiodi как Lumpf?»

Ганс: «Да!»

Я: «А как выглядит Lumpf?»

Ганс: «Черным. Как это и это» (показывает на мои брови и усы),

Я: «А как еще — круглый, как Saffalodi?»

Ганс: «Да».

Я: «Когда ты сидел на горшке я когда выходил Lumpf, ты думал себе, что у тебя появляется ребенок?»

Ганс (смеясь): «Да, на улице и здесь»,

Я: «Ты знаешь» как падали лошади в омнибусе. Ведь воз выгля­дит как детский ящик, и когда черная лошадь падала, то это было так,,*»

Ганс (дополняет): «Как когда имеют детей».

Я: «А что ты себе думал, когда она начала топать ногами?»

Ганс: «Ну, когда я не хочу сесть на горшочек, а лучше хочу играть, я так топаю ногами». (Тут же он топает ногой.)

♦ Иначе, как с точки зрения аугоэротизма, Ганс и не может ответить* ** Это — дета фантазии, онанизма.

••* Saffaladi — сервелатная колбаса. Моя жена иногда рассказывает» что ее тетка говорила всегда Soffitodt* Ганс* быть может, слышал это,

При этом он интересуется тем, охотно или неохотно имеют детей*

Ганс сегодня все время играет в багажные ящики, нагружает их и разгружает, хочет иметь игрушечный воз с такими ящиками. Во дворе таможни его больше всего интересовали погрузка и раз­грузка возов. Он н пугался больше всего в тот момент, когда нагруженный воз должен был отъехать. «Лошади упадут (fallen) >*. Двери таможни он называл «дырами» (Loch) (первая, вторая, третья... дыра). Теперь он говорит Podlioch (anus).

Страх почти совершенно прошел* Ганс старается только оста­ваться вблизи дома, чтобы иметь возможность вернуться в случае испуга. Но он больше не вбегает в дом и все время остается на улице. Его болезнь, как известно, началась с того, что он плача вернулся с прогулки, и когда его второй раз заставили идти гулять, он дошел только до городской станции «Таможня», с которой виден еще наш дом* Во время родов жены он, конечно» был удален от нее, н теперешний страх, мешающий ему удалиться от дома, соответствует тогдашней тоске по матери».