Психология бессознательного 10 страница

Истерия страха принадлежит к числу наиболее частых психо­невротических заболеваний, появляющихся ранее всех в жизни; это, можно сказать, неврозы периода детства. Когда мать рассказывает про своего ребенка, что он «нервен», то можно в 9 случаях из 10 рассчитывать, что ребенок имеет какой-нибудь страх или много страхов сразу* К сожалению, более тонкий механизм этих столь важных заболеваний еще недостаточно изучен. Еще не установлено, являются ли единственным условием происхождения истерии страха (в отличие от конверсионной истерии и других неврозов) конститу­циональные факторы или случайные переживания, или же какая комбинация тех и других условий дает эту болезнь. Мне кажется, что это невротическое заболевание меньше всего зависит от особен* ностей конституции и вследствие этого легче всего может быть при­обретено во всякий период жизни.

Довольно легко выделить одни существенный признак истерии страха. Эта болезнь всегда развивается преимущественно в фобию; в конце концов больной может освободиться от страхов, но только за счет задержек и ограничений, которым он должен себя под-вергнуть. При истерии страха уже начинается психическая работа, имеющая целью психически связать ставший свободным страх. Но эта работа не может ни превратить страх обратно в либидо, ни связать его с теми комплексами, из которых это либидо происхо­дит. Не остается ничего другого, как предупреждать всякий повод к развитию страха путем психических надстроек в форме осторож­ности, задержки, запрещения. Эти психические прикрытия прояв­ляются наружу в форме фобии и кажутся нам сущностью болезни,

Нужно сказать, что лечение истерии страха было до сих пор чисто отрицательным. Опыт показал, что невозможно, а при не­которых обстоятельствах даже опасно достигать излечения болезни насильственным образом. Так, например, несомненно вредно приво­дить больного в положение, в котором у него должен развиться страх, после чего его лишают прикрытия. Таким образом его за­ставляют искать себе защиты и выказывают по отношению к нему не имеющее на него влияния презрение к его «непонятной трусости».

Для родителей нашего маленького пациента с самого начала уже было ясно, что здесь ни насмешкой, ни строгостью ничего сделать нельзя и что нужно искать доступа к его вытесненным желаниям психоаналитическим путем. Успех вознаградил необычные труды отца, и его сообщения дают нам возможность проникнуть в самую структуру подобной фобии и проследить путь предприня­того анализа.

Мне не кажется невероятным, что для читателя этот анализ вследствие его обширности и обстоятельности потерял в некоторой мере свою ясность. Поэтому я хочу сначала вкратце повторить его, оставляя ненужные подробности и отмечая те факты, которые шаг за шагом можно будет констатировать.

Прежде всего мы узнаем, что вспышка припадка страха была не столь внезапна, как это может показаться с первого взгляда. За несколько дней до этого ребенок проснулся от страшного снови­дения, содержание которого было, что мать ушла и теперь у него «нет мамы, чтобы ласкаться к ней». Уже этот сон указывает на процесс вытеснения значительной интенсивности. Его нельзя истолко­вать так, как большинство страшных сновидении, что мальчик испытывал во сне страх соматического происхождения и затем уже использовал его для исполнения интенсивно вытесненного желания (ср. «Толкование сновидений»). Сновидение Ганса — это настоящее сновидение наказания и вытеснения, при котором остается не­исполненной самая функция сновидения, так как Ганс со страхом пробуждается. Можно легко восстановить самый процесс, имевший место в бессознательном. Мальчику снилось, что его ласкает мать, что он спит у нее: все наслаждение претворилось в страх и все содержание представления стало прямо противоположным. Вытесне­ние одержало победу над механизмом сновидения.

Но начало этой психологической ситуации можно отнести еще к более раннему периоду. Уже летом у него появились подобные тоскливо-тревожные настроения, во время которых он высказывал приблизительно то же, что и теперь, и которые давали ему то преимущество, что мать брала его к себе в постель. С этого периода мы могли бы уже признать существование у Ганса повы­шенного сексуального возбуждения, объектом которого оказалась мать, а интенсивность которого выразилась в двух попытках совра­щения матери (последняя незадолго до появления страха). Это возбуждение привело Ганса к ежевечернему мастурбационному удовлетворению. Произошло ли превращение возбуждения спонтан­но, вследствие отказа матери или вследствие случайного пробужде­ния прежних впечатлений при случае, послуживших «поводом» для заболевания, этого решить нельзя, но это и безразлично, так как все три возможности не противоречат друг другу* Но несомненен факт превращения сексуального возбуждения в страх.

Мы уже слышали о поведении мальчика в период возникно­вения его страха и о первом содержании страха, которое он давал, а именно — что его укусит лошадь. Тут происходит первое вмешательство терапии. Родители указывают на то, что страх являет­ся результатом мастурбации, и стараются его отучить от нее. Я принимаю меры к тому, чтобы ему основательно подчеркнули его нежность к матери, которую ему хотелось бы выменять на страх перед лошадьми- Маленькое улучшение, наступившее после этой меры, вскоре во время соматической болезни исчезает. Состояние

остается неизменным. Вскоре Ганс находит источник боязни, что его укусит лошадь, в воспоминании о впечатлении в Гмундене. Уезжаю­щий отец предупреждал тогда сына: «Не подноси пальца к лошади, иначе она тебя укусит». Словесная форма, в которую Ганс облек предостережение отца, напоминает форму, в которой сделано было предупреждение против онанизма. Возникает впечатление, что роди­тели правы, полагая, что Ганс испытывает страх перед своим ананистическим удовлетворением* Но связь получается асе еще непрочная, и лошадь кажется попавшей в свою устрашающую роль совершенно случайно.

Я высказал предположение, что вытесненное желание Ганса могло означать, что он во что бы то ни стало хочет видеть Wtwimacher матери. Воспользовавшись отношением Ганса к новопоступившей прислуге, отец делает ему первое разъяснение: *У женщин нет Wiwimacher'a», На эту первую помощь Ганс реагирует сообщением своей фантазии, в которой он видел мать прикасающейся к его Wiwimacher'y, Эта фантазия и высказанное в разговоре замечание, что его Wiwimacher все-таки вырос, дают возможность в первый раз заглянуть в течение мыслей пациента. Он действительно находился под впечатлением угрозы матери кастрацией, которая имела место I1/* года назад, так как фантазия, что мать делает то же самое (обыкновенный прием обвиняемых детей), должна освободить его от страха перед угрозой, это — защитная фантазия. В то же время мы должны себе сказать, что родители извлекли у Ганса из его патогенно действующего материала тему интереса к Wiwimacher'y* Он за ними в этом направлении последовал, но самостоятельно в анализ еще не вступил» Терапевтического успеха еще не было заметно- Анализ далеко ушел от лошадей, н сообще­ние, что у женщин нет Wiwimacher'a, по своему содержанию скорее способно было усилить его заботы о сохранении собственного Wiwimacher'a.

Но мы в первую очередь стремимся не к терапевтическому успеху; мы желаем привести пациента к тому, чтобы он мог созна­тельно воспринять свои бессознательные побуждения. Этого мы до­стигаем, когда на основании указаний, которые он нам делает, при помощи нашего искусства толкования своими словами вводим в его сознание бессознательный комплекс. Следы сходства между тем, что он услышал, и тем, что он ищет, что само, не­смотря на все сопротивления, стремится дойти до сознания, помога­ют ему найти бессознательное* Врач идет немного впереди; пациент идет за ним своими путями до тех пор, пока у определенного пункта они не встретятся, Новички в психоанализе обыкновенно сливают в одно эти два момента и считают, что момент, в котором им стал известен бессознательный комплекс больного, в то же время есть момент, когда этот комплекс стал и больному понятен* Они ожидают слишком многого, когда хотят вылечить больного сообще­нием ему факта, который может только помочь больному найти бессознательный комплекс в сфере бессознательного там,гд«он

застрял. Первого успеха подобного рода мы достигаем теперь у Ганса. После частичной победы над его кастрашюнным комплексом он теперь в состоянии сообщить свои желания по отношению к матери» и он делает это в еще искаженной форме в виде фанта* зии о двух жирафах, из которых один безуспешно кричит в то время, как сам Ганс овладевает другим. Овладение он изобра­жает тем, что он садится на него. В этой фантазии отец узнает воспроизведение сцены, которая утром разыгралась в спальне между родителями и мальчиком» и он тут же спешит освободить желание от всего, что его искажает. Оба жирафа — это отец и мать. Форма фантазии с жирафами в достаточной мере детерминирована по­сещением этих больших животных в Шёнбрунне, которое имело место несколько дней назад, рисунком жирафа, который отец сохра­нил нз прежнего времени, и, быть может, вследствие бессознательно­го сравнения, связанного с высокой и неподвижной шеей жирафа*.

Мы замечаем, что жираф, как большое и по своему Wiwimacher'y интересное животное, мог бы сделаться конкурентом лошади в ее устрашающей роли; а то, что отец и мать выведены в виде жира­фов» дает нам пока еще не использованное указание на значение вызывающих страх лошадей.

Две меньшие фантазии, которые Ганс рассказывает непосред­ственно после истории с жирафами, ускользают от истолкования со стороны отца, а их сообщение не приносит Гансу никакой пользы. Содержание этих фантазий состоит в том, что он в Шёибрунне стремится проникнуть в огороженное пространство и что он в ва­гоне разбивает стекло; в обоих случаях подчеркивается преступ­ное в поступках и соучастие отца. Но все, что оставалось непо­нятным, приходит опять; как рвущийся на свободу дух, оно не находит себе покоя до тех пор, пока дело не доходит до освобож­дения и разрешения*

Понимание обеих фантазий о преступлении не представляет для нас никаких затруднений. Они принадлежат комплексу овладения матерью. В мальчике как будто пробивает себе дорогу неясное представление о том, что следовало бы сделать с матерью, чтобы можно было достичь обладания. И для того, что он не может понять, он находит известные образные подстановки, общим для которых является насильственное, запретное, а содержание которых так удивительно хорошо соответствует скрытой действительности. Мы можем теперь сказать, что это — символические фантазии о коитусе, и ни в коем случае нельзя считать второстепенным то, что отец в них принимает участие: сЯ бы хотел делать с мамой что-то запретное, не знаю, что именно, но знаю, что ты это тоже делаешь».

Фантазия о жирафах усилила во мне убеждение, которое воз­никло при словах маленького Ганса «лошадь придет в комнату»,

* С этим находится в соответствий высказанное позже удивление Га пса по по­воду шеи его отца.

и я нашел этот момент подходящим, чтобы сообщить ему существен* но важную предпосылку в его бессознательных побуждениях; его страх перед отцом вследствие ревнивых и враждебных желаний по отношению к нему. Этим я отчасти истолковал ему страх перед лошадьми, а именно, что лошадь — это отец, перед которым он испытывает страх с достаточным основанием. Известные подроб-ности* как страх перед чем-то черным у рта и у глаз (усы и очки как преимущества взрослого), казались мне перенесенными на лоша­дей с отца*

Подобным разъяснением я устранил у Ганса самое существен­ное сопротивление по отношению к обнаружению бессознательных мыслей, так как отец сам исполнял роль врача. С этого времени мы перешагнули через высшую точку болезни, материал начал при­текать в изобилии, маленький пациент обнаруживал мужество сооб­щать отдельные подробности своей фобии и вскоре самостоятельно принял участие в ходе анализа*.

Теперь только можно понять, перед какими объектами и впечат­лениями Ганс испытывает страх/ Не только перед лошадьми и перед тем, что его укусит лошадь {этот страх скоро утихает), а перед экипажами, мебельными фургонами и омнибусами, общим для кото­рых оказывается их тяжелый груз, перед лошадьми, которые прихо­дят в движение, которые выглядят большими и тяжелыми, которые быстро бегут. Смысл этих определений указывает сам Ганс: он испы­тывает страх, что лошади упадут, и содержанием его фобии он делает все то, что может облегчить лошади это падение.

Весьма нередко приходится услышать настоящее содержание фо­бии, правильное словесное определение навязчивого импульса и т. п. только после ряда психоаналитических усилий* Вытеснение касается не только бессознательных комплексов, оно направлено также на непрерывно образующиеся дериваты их и мешает самим больным заметить продукты их болезни. Тут часто оказываешься в необыкновенном положении, когда в качестве врача приходится прийти на помощь болезни, чтобы вызвать к ней внимание. Но только тот, кто совершенно не разбирается в сущности психоанализа, будет выставлять на первый план эту фазу усилий и ждать из-за этого от анализа вреда* Истина в том, что нюрнбержцы никого не вешают раньше, чем не заполучат его в свои руки, и что требуется известная работа, чтобы овладеть теми болезненными образования­ми, которые хочешь разрушить.

В своих замечаниях, сопровождающих историю болезни, я упомя­нул уже о том, что весьма поучительно настолько углубиться в детали фобии, чтобы можно было вынести верное впечатление

* Страх перед отцом, даже в тех анализах, которые врач предпринимает с посто­ронними, играет весьма значительную роль как сопротивление против репродукции бессознательного патогенного материала. Эта сопротивления отчасти принадлежат к «мотивам», с другой стороны, как в настоящем случае» они составляют частицу бессознательного материала, по содержанию способного служить задержкой для репродукции другой части анализа.

о вторично появившемся соотношении между страхом и его объекта­ми. Отсюда происходит своеобразная расплывчатость и в то же время строгая обусловленность сущности фобии. Материал для этих вторичных образований наш маленький пациент, очевидно, получил из впечатлений, связанных с расположением жилья напро­тив таможни. По этой причине он высказывает заторможенное страхом побуждение играть, подобно мальчикам на улице, вокруг нагруженных возов, багажа, бочек и ящиков.

В этой стадии анализа он сталкивается опять с довольно безобид­ным переживанием, которое непосредственно предшествовало началу заболевания и которое можно считать поводом для него Во время прогулки с матерью он видел, как впряженная в омнибус лошадь упала и задергала ногами. Это произвело на него большое впечатление. Он сильно испугался н думал, что лошадь скончалась; с этого времени все лошади могут упасть. Отец указывает Гансу на то, что, когда лошадь упала, тот думал об отце и, вероятно, чтобы отец также упал и умер, Ганс не протестует против этого толкования; несколько позже он принимает его, изображая в игре, что он кусает отца. При этом он идентифицирует отца с лошадью и теперь уже держится по отношению к отцу свободно, без страха и даже несколько дерзко. Но страх перед лошадьми не исчез, и еще не ясно, вследствие каких ассоциаций падающая лошадь пробуди* ла бессознательные желания.

Резюмируем все, что получили до снх пор: за высказанным страхом, что лошадь укусит его, открывается более глубоко лежа­щий страх, что лошади упадут; и обе лошади, кусающая и падаю­щая,— это отец, который его накажет за его дурные желания. Матери в этом анализе мы пока не касались.

Совершенно неожиданно и уже, наверно, без участия отца Ганса начинает занимать ^комплекс LumpFa», и он обнаруживает от­вращение к предметам, которые напоминают ему действие кишечни­ка. Отец, который здесь идет за Гансом довольно неохотно, прово­дит* между прочим, свой анализ в желательном для него направле­нии и напоминает Гансу одно переживание в Гмундене, впечатле­ние от которого скрывается за падающей лошадью. Его любимый приятель и, быть может, конкурент у его приятельниц Фриц во время игры в лошадки споткнулся о камень, упал, а из раненой ноги у него пошла кровь. Переживание с упавшей лошадью в омнибусе вызвало воспоминание об этом несчастном случае. Любо­пытно» что Ганс, который в это время был занят другими вещами, сначала отрицает падение Фрица (которое устанавливает связЬ) и признает его только в более поздней стадии анализа. Но для нас очень интересно отметить, каким образом превращение либидо в страх проецируется на главный объект фобии — лошадь. Лошади были для Ганса самыми интересными большими животными, игра в лошадки — самой любимой игрой с его товарищами-детьми. Пред­положение, что сначала отец изображал для него лошадь, под­тверждается отцом, и, таким образом, при несчастном случае в Гмун-

дене Фриц мог быть замещен отцом. После наступившей волны вытеснения он должен был уже испытывать страх перед лошадьми, с которыми до этого у него было связано столько удовольствий. Но мы уже сказали, что этим последним важным разъясне­нием о действительности повода болезни мы обязаны вмешатель­ству отца, Ганс остается при своих фекальных интересах, и мы в конце концов должны за ним следовать. Мы узнаем, что он уже обыкновенно навязывался матери с просьбой сопровождать ее в клозет и что он то же предлагал заместительнице матери — своей приятельнице Берте, пока это не стало известным и не было запреще­но* Удовольствие, испытываемое при наблюдении за известными операциями у любимого лица» соответствует также «скрещению влечения», пример которого мы уже заметили у Ганса. Наконец, и отец идет на эту фекальную символику и признает аналогию между тяжело нагруженным возом и обремененным каловыми мас­сами животом, между тем, как выезжает из ворот воз, и тем, как выделяется кал из живота ит, п.

Но позиция Ганса в анализе сравнительно с прежними стадиями существенно изменилась. В то время как раньше отец мог всегда сказать ему наперед, что будет потом, и Ганс, следуя указаниям, плелся за ним, теперь, наоборот, Ганс уверенно спешит вперед, и отец должен прилагать усилия, чтобы поспевать за ним, Ганс» как бы самостоятельно, приводит новую фантазию: слесарь или водопроводчик отвинтил ванну, в которой находился Ганс, и своим большим буравом толкнул его в живот. С этого момента уже наше понимание с трудом поспевает за материалом. Только позже нам удается догадаться, что это есть искаженная страхом переработка фантазии оплодотворения. Большая ванна, в которой Ганс сидит в воде, это живот матери; *бурав», который уже отцу напомнил большой пенис, упоминается как способ оплодотворения. Конечно» это звучит довольно курьезно, если мы истолкуем фантазию так: #Твоим большим пенисом ты меня «пробуравил» (gebohrt) (привел к появлению на свет — zur Qeburt gebracht) и всадил меня в чрево матери». Но пока фантазия остается ней стол кованной и служит Гансу только связью для продолжения его сообщений.

Перед куаанием в большой ванне Ганс выказывает страх, кото­рый тоже оказывается сложным. Одна часть его пока еще усколь­зает от нас, другая вскоре выясняется отношением его к купанию маленькой сестры. Ганс соглашается с тем, что у него есть желание, чтобы мать во время купания сестренки уронила ее и чтобы та умерла; его собственный страх при купании был страхом перед возмездием за это злое желание, перед наказанием» которое будет состоять в том, что так и с ним поступят* Тут он оставляет тему экскрементов и непосредственно переходит к теме сестренки. Но мы можем подозревать, что означает этот переход; ничего другого, как то, что маленькая Анна сама Lumpf, что все дети Lumpf ы и рождаются наподобие дефекации. Теперь мы понимаем,

по

что все виды возов суть только возы для аистиных ящиков и представляют для него интерес только как символическое замещение беременности и что падение ломовой или тяжело нагруженной лошади может означать только разрешение от беременности. Таким образом, падающая лошадь означала не только умирающего отца, но также к рожающую мать*

И тут Ганс преподносит сюрприз, к которому мы на самом деле не были подготовлены. Уже когда ему было 3 /э года, он обратил внимание на беременность матери, закончившуюся рождением се­стренки, и он сконструировал для себя — во всяком случае после родов — истинное положение вещей* никому не открывая этого и, быть может, не будучи в состоянии сделать это. Тогда можно было только наблюдать, что непосредственно после родов он скептически относился ко всем признакам» которые должны были указывать на присутствие аиста. Но то, что он в бессознатель­ном и в противоположность своим официал ь-ным заявлениям знал, откуда пришло дитя и где оно раньше находилось» подтверждается этим анализом вне всякого сомнения; быть может, это даже самая неопровержимая часть анализа.

Доказательством этому служит упорно держащаяся и украшен­ная столькими деталями фантазия, из которой видно, что Анна уже летом, до ее рождения, находилась с ними в Гмундене, в которой излагается, как она туда переезжала и что она тогда была спо­собна к большему, чем через год после ее рождения. Дерзость, с которой Ганс преподносит эту фантазию, бесчисленные лживые вымыслы, которые он в нее вплетает, не совсем лишены смысла; все это должно служить местью отцу, на которого он сердится за то, что тот вводил его в заблуждение сказкой об аисте* Как будто он хотел сказать: если ты мог меня считать столь глупым, чтобы я поверил в аиста, который принес Анну, тогда я могу и от тебя требовать, чтобы ты мои выдумки принял за истину. В довольно проз­рачном соотношении с этим актом мести маленького исследователя находится фантазия о том, как он дразнит и бьет лошадей. И эта фантазия тоже связана с двух сторон: с одной — она опирается на дерзости, которые он только что говорил отцу, а с другой стороны — она вновь обнаруживает неясные садистские желания по отношению к матери, которые вначале, когда мы еще их не пони­мали, проявлялись в фантазиях о преступных поступках. Он и сознательно признает весьма приятным бить маму.

Теперь нам уже нечего ожидать многих загадок. Неясная фанта­зия об опоздании поезда кажется предшественницей последующего помещения отца у бабушки в Лайнце, так как в этой фантазия дело идет о путешествии в Лайнц я бабушка участвует в ней. Другая фантазия, в которой мальчик дает кондуктору 50 000 гулъд,, чтобы тот позволил ему ехать на дрезине, звучит почти как план откупить мать у отца, сила которого отчасти в его богатстве. Затем он признается в желании устранить отца и соглашается с

ш

обоснованием этого желания (потому что отец мешает его интимно­сти к матери) с такой откровенностью, до какой он до сих пор еще не доходил. Мы не должны удивляться, что одни и те же побужде­ния во время анализа всплывают по нескольку раз; дело в том, что монотонность вытекает только из приемов толкования; для Ганса это не простые повторения, а прогрессирующее развитие от скромного намека до сознательной ясности, свободной от всяких искажений.

Все, что последует теперь, это только исходящие от Ганса подтверждения фактов, несомненных благодаря анализу для нашего толкования, В довольно недвусмысленных симптоматических поступ­ках* которые он слегка прикрывает перед прислугой, а не перед отцом, он показывает, как он себе представляет деторождение; но при более внимательном наблюдении мы можем отметить еще кое-что, в анализе больше не появившееся. Он втыкает в круглое от­верстие резиновой куклы маленький ножичек, принадлежащий мате­ри, и затем дает ему выпасть оттуда, причем он отрывает ноги кукле, раздвигая их в стороны* Последовавшее за этим разъяснение роди­телей, что дета действительно вырастают в чреве матери и выходят оттуда, как каловые массы при испражнении, оказывается запоздав­шим; оно ему уже ничего нового сказать не может* При помо­щи другого как бы случайно последовавшего симптоматического поступка он допускает, что желал смерти отца: он опрокидывает лошадь, с которой играл, в тот момент, когда отец говорит об этом желании смерти. На словах он подтверждает, что тяжело нагружен­ные возы представляют для него беременность матери, а падение лошади — процесс родов.

Великолепное подтверждение того, что дети — Lumpfbi, мы видим в придуманном им для его любимого ребенка имени Lodi. Но оно становится нам известным несколько позже, так как мы узнаем, что он давно играет с этим «колбасным* ребенком**

Обе заключительные фантазии Ганса, с которыми закончилось его излечение, мы отметили уже раньше. Одна о водопроводчике, который ему приделывает новый и, как угадывает отец, больший Wiwimacher, является не только повторением прежней фантазии, в которой фигурировали водопроводчик и ванна. Это — победная фан­тазия, содержащая желание и победу над страхом перед кастрацией.

Вторая фантазия, подтверждающая желание быть женатым на матери и иметь с ней много детей, не исчерпывает одного только содержания тех бессознательных комплексов, которые пробудились при виде падающей лошади и вызвали вспышку страха. Цель ее в коррекции всего того, что было совершенно неприемлемо в тех мыс­лях; вместо того, чтобы умертвить отца, он делает его безвредным женитьбой на бабушке, С этой фантазией вполне справедливо за­канчиваются болезнь и анализ.

* Кажущаяся сначала странной мысль гениального рисовальщика Т. Т. Хей-не, изображающего на страницах «Симплициссимуса», как ребенок мясника попадает в колбасную машину, как родители оплакивают его в виде сосиски» как его отпевают л как он возносится на небо, благодаря эпизоду о Л од и находит свое объяснение

в инфантильных фантазиях.

Во время анализа определенного случая болезни нельзя полу­чить наглядного впечатления о структуре и развитии невроза. Это дело синтетической работы, которую нужно предпринимать потом. Если мы произведем этот синтез для фобии нашего маленького Ган­са* то мы начнем с его конституции, с его направляющих сексуаль­ных желаний и его переживаний до рождения сестры, о чем мы го­ворили на первых страницах этой статьи.

Появление на свет этой сестры принесло для него много тако­го, что с этого момента больше не оставляло его в покое. Прежде всего некоторая доля лишения: вначале временная разлука с ма­терью, а позже длительное уменьшение ее заботливости и внимания, которые он должен был делить с сестрой. Во-вторых, все то, что на его глазах мать проделывала с его сестричкой, пробудило в нем вновь его переживания, связанные с чувством наслаждения, из того периода, когда он был грудным младенцем, Оба этн влияния уси­лили в нем его эротические потребности, вследствие чего он начал чувствовать необходимость удовлетворения. Ущерб, который ему принесла сестра, он компенсировал себе фантазией, что у него самого есть дети. Пока он в Гмундене на самом деле мог играть с этими детьми, его нежность находила себе достаточное отвлечение. Но по возвращении в Вену, опять одинокий, он направил все свои требова­ния на мать и претерпел опять лишение, когда его в возрасте 4 лет удалили из спальни родителей. Его повышенная эротическая возбу­димость обнаружилась в фантазиях, в которых вызывались, чтобы разделить его одиночество, его летние товарищи, и в регулярных аутоэротических удовлетворениях при помощи мастурбационного раздражения полового органа.

В-третьих, рождение его сестры дало толчок для мыслительной работы» которой, с одной стороны, нельзя было разрушить, и ко­торая, с другой стороны, впутывала его в конфликты чувств*

Перед ним предстала большая загадка, откуда появляются де­ти,— быть может, первая проблема, разрешение которой начинает пробуждать духовные силы ребенка и которая в измененном виде воспроизведена, вероятно, в загадке фиванского сфинкса. Предло­женное Гансу объяснение, что аист принес Анну, он отклонил. Все-таки он заметил, что у матери за несколько месяцев до рож­дения девочки сделался большой живот, что она потом лежала в постели, во время рождения девочки стонала и затем встала по­худевшей. Таким образом, он пришел к заключению, что Анна на­ходилась в животе матери и затем вылезла из него, как Lumpf. Этот процесс в его представлении был связан с удовольствием, так как он опирался на прежние собственные ощущения удовольст­вия при акте дефекации, н поэтому с удвоенной мотивировкой мог желать иметь детей, чтобы их с удовольствием рожать, а потом (наряду с удовольствием от компенсации) ухаживать за ними. Во всем этом не было ничего, что могло его привести к сомнению или к конфликту.

из

Но тут было еще кое-что, нарушавшее его покой. Что-то дол­жен был делать и отец при рождении маленькой Анны, так как тот утверждал, что как Анна, так и он — его дети. Но ведь это не отец принес их на свет, а мама. Этот отец стоял у него поперек до­роги к маме. В присутствии отца он не мог спать у матери, а когда мать хотела брать Ганса в постель» отец подымал крик. Гансу пришлось испытать» как это хорошо, когда отец находится в Отсутствии, и желание устранить отца было у него вполне оправ­дываемым. Затем эта враждебность получила подкрепление. Отец сказал ему неправду про аиста и этим сделал для него невозмож­ным просить разъяснения по поводу этих вещей. Он не только мешал ему лежать у мамы в постели, а скрывал от него знание, к которому Ганс стремился. Отец наносил ему ущерб в обоих направлениях, и все это, очевидно, к своей выгоде.

Первый, сначала неразрешимый душевный конфликт создало то обстоятельство, что того же самого отца, которого он должен был ненавидеть как конкурента» он раньше любил и должен был любить дальше, потому что тот для него был первым образом, товарищем, а & первые годы и нянькой. С развитием Ганса любовь должна была одержать верх и подавить ненависть в то самое время, когда эта ненависть поддерживалась любовью к матери.

Но отец не только знал, откуда приходят дети, он сам в этом принимал участие, что Ганс не совсем ясно мог предполагать. Что-то здесь должен был делать Wiwimacher, возбуждение которого сопро­вождало все эти мысли, и, вероятно, большой Wiwimacher, больший, чем Ганс находил у себя. Если следовать ощущениям, которые тут появлялись» то здесь должно было иметь место насилие над мамой» разбивание, открывание, внедрение в закрытое пространство, им­пульсы» которые Ганс чувствовал н в себе. Но хотя он находился уже на пути, чтобы на основании своих ощущений в пенисе постули­ровать влагалище» он все-таки не мог разрешить этой загадки, так как у него не было соответствующих знаний. И наоборот, разрешению препятствовала уверенность в том, что у мамы такой же Wiwimacher, как и у него. Попытка решения вопроса о том, что нужно было пред­принять с матерью, чтобы у нее появились дети, затерялась в области бессознательного. И без применения остались оба активных импуль* са — враждебный против отца и садистско-любовный по отношению к матери: первый вследствие существующей наряду с ненавистью любви, второй — вследствие беспомощности, вытекающей из инфан­тильности сексуальных теорий.