Глава III СЕРДЕЧНЫЕ ИЗЛИЯНИЯ

 

Когда в тот же вечер Мэгги вернулась в свою комнату, она не в силах была сразу раздеться и лечь в постель. Машинально поставив свечу на первый попавшийся столик, она принялась ходить по просторной комнате твердыми, решительными и быстрыми шагами, которые свидетельствовали о владевшем ею сильном возбуждении.

В блеске ее глаз, в лихорадочном румянце и в том, как, закинув назад голову, она судорожно сжимала руки, можно было прочесть, насколько она поглощена своими чувствами и мыслями.

Что же произошло?

Ничего, что вы могли бы признать хоть в какой-то мере заслуживающим внимания. Она слышала, как низкий и приятный мужской голос пел романсы, но ведь пел он их по-дилетантски, в провинциальной манере, которая вряд ли удовлетворила бы более взыскательное ухо. И она чувствовала, как из-под прямых, четко очерченных бровей на нее неотступно, хотя и украдкой, смотрят глаза, взгляд которых, казалось, перенял у голоса его способность рождать в душе отзвук. Все это не произвело бы сколько-нибудь заметного действия на рассудительную и благовоспитанную молодую леди, обладающую всеми преимуществами, какие дают богатство, хорошие наставники и изящное общество. Однако, будь Мэгги похожа на вышеупомянутую молодую леди, вы скорее всего ничего не узнали бы о ней — жизнь ее протекла бы так гладко, что писать было бы вовсе не о чем, ибо у счастливых женщин, как и у счастливых народов, нет истории.

Но на преисполненную жажды жизни, натянутую, как струна, душу бедной Мэгги, едва вырвавшейся из захолустной школы с ее раздражающим шумом и кругом повседневных мелочных обязанностей, эти столь незначительные обстоятельства подействовали с неотразимой силой, пробудив и воспламенив ее воображение. Не то чтобы она думала о мистере Стивене Гесте или пыталась разгадать значение его восхищенных взглядов, — нет, скорее она ощущала, что к ней приблизился мир любви, красоты и счастья, сотканный из неясных, сливающихся воедино образов, почерпнутых когда-то из стихов и старинных романов, а быть может, созданных ее собственной фантазией в часы мечтательных раздумий.

Несколько раз Мэгги мысленно возвращалась к тем временам, когда для нее радостью было бы любое самопожертвование, когда, как ей казалось, в ней угасли все ее стремления и порывы; но это душевное состояние было утрачено безвозвратно, и Мэгги содрогнулась при воспоминании о нем. Ни молитвы, ни внутренняя борьба не вернут ей прежнего, пусть и мертвящего, покоя. Видно, судьба ее не могла быть решена таким простым и легким путем — путем отречения от всего на самом пороге жизни. Музыка все еще звучала в ней — необузданно-страстная и прихотливая музыка Пёрселла, — отгоняя воспоминания печального, одинокого прошлого. Мэгги витала в прекрасном мире воздушных замков, когда раздался легкий стук в дверь и на пороге в просторном белом пеньюаре появилась ее кузина.

— До чего же ты неблагоразумна, Мэгги! Почему ты до сих пор не раздета? — удивленно воскликнула Люси. — Я обещала не приходить и не болтать с тобой, думая, что ты устала. А у тебя такой вид, что тебе впору наряжаться и. ехать на бал. Изволь сейчас же надеть капот и расплести косы.

— Ты не намного меня опередила, — возразила Мэгги, быстро достав свой простенький розовый капот и поглядывая на откинутые назад в прихотливом беспорядке светло-каштановые локоны Люси.

— О, мне остались сущие пустяки. Я поболтаю с тобой, пока не увижу, что ты действительно собираешься ложиться.

Накинув розовый капот, Мэгги принялась расплетать длинные черные косы, а Люси, усевшись у туалетного столика и склонив набок голову — совсем как хорошенький спаниель, — не сводила с нее любящего взгляда. Если вам покажется неправдоподобным, что такая обстановка располагает молодых леди к сердечным излияниям, я позволю себе напомнить вам, что человеческая жизнь таит в себе, много неожиданного.

— Надеюсь, дорогая, ты сегодня вполне насладилась музыкой?

— О да. Она и теперь не дает мне заснуть. Если бы я всегда могла вдоволь слушать музыку, мне больше ничего на свете не было бы и нужно: она придает силы и одушевляет меня. Пока звучит музыка, жизнь представляется мне такой легкой; не то что порой, когда она давит на плечи, как непосильная ноша.

— Чудесный голос у Стивена, правда?

— Боюсь, нам с тобой трудно судить об этом, — смеясь, промолвила Мэгги; она села и, тряхнув головой, откинула назад свои длинные волосы. — Ты далеко не беспристрастна, а меня и шарманка в восторг приводит.

— Скажи, Мэгги, что ты думаешь о нем? Говори все — и хорошее и плохое.

— По-моему, тебе не мешало бы иногда быть более небрежной с ним. Для влюбленного он держится слишком уверенно и непринужденно. Влюбленному пристало больше робеть.

— Что за вздор, Мэгги! Неужели кто-нибудь может робеть передо мной? Он, может быть, показался тебе самонадеянным? Но ведь ты не испытываешь к нему неприязни?

— Неприязни? Бог с тобой! Можно подумать, будто я так избалована блестящим обществом, что на меня никак не угодишь! Да и могу ли я испытывать неприязнь к тому, кто намерен сделать тебя счастливой, глупышка! — Тут Мэгги ущипнула украшенный ямочкой подбородок Люси.

— Завтра вечером мы сможем музицировать с еще большим успехом, — сказала Люси, просияв. — Стивен привезет с собой Филипа Уэйкема.

— О, я не могу с ним видеться, Люси! — сказала Мэгги, побледнев. — Во всяком случае, я должна сначала спросить позволения у брата.

— Неужели Том такой деспот? — воскликнула изумленная Люси. — Ну хорошо, я все возьму на себя, мы скажем ему, что это моя вина.

— Нет, дорогая, — начала Мэгги, запинаясь, — я обещала Тому — еще до смерти отца — я поклялась ему, что никогда без его ведома и согласия не буду видеться с Филипом. И мне очень страшно возвращаться к этому разговору — я боюсь, мы снова поссоримся.

— Вот уж никогда не слыхала ничего более странного и нелепого. Что плохого мог сделать бедный Филип? Позволь мне поговорить об этом с Томом.

— Нет, нет, дорогая, не надо, — взмолилась Мэгги. — Я сама пойду к нему завтра и скажу, что вы ожидаете к себе Филипа. Я и раньше хотела просить Тома, чтобы он снял с меня свой запрет, но все как-то не могла собраться с духом.

Некоторое время обе молчали. Потом Люси сказала:

— Мэгги, ты от меня что-то скрываешь, а у меня от тебя нет секретов.

Мэгги отвела взгляд от Люси и погрузилась в раздумье. Затем, повернувшись к ней, промолвила:

— Мне очень хотелось бы рассказать тебе о Филипе, только, Люси, никто не должен знать, что ты в это посвящена, и уж прежде всего — сам Филип и мистер Стивен Гест.

Рассказ длился долго. Мэгги никогда раньше не случалось облегчать душу подобной исповедью, она никогда не говорила с Люси о таких сокровенных вещах, но милое лицо, склонившееся к ней с сочувственным интересом, и маленькая рука, сжимавшая ее руки, как бы побуждали ее высказаться до конца. Только в двух случаях она не сказала всей правды. Она умолчала о том, что и по сей день терзало ее сердце, — об оскорблениях, которые ее брат обрушил на Филипа. По-прежнему она закипала гневом при воспоминании об этой обиде, и тем не менее ей — как из-за Тома, так и из-за Филипа — невыносима была мысль, что еще кто-нибудь узнает об этом. И она не могла заставить себя рассказать Люси о последней ссоре ее отца с мистером Уэйкемом, хотя отдавала себе отчет, что именно это воздвигло непреодолимый барьер между ней и Филипом. Она сказала только, что теперь понимает Тома, который, в сущности, прав, утверждая, что при нынешних обстоятельствах не может быть и речи о ее любви и браке с Филипом. Да и мистер Уэйкем тоже, конечно, не даст своего согласия.

— Вот, Люси, и вся моя история, — сказала Мэгги, улыбаясь сквозь слезы. — Видишь, как и сэра Эндрю Эгьючика,[92]„меня однажды тоже обожали“.

— Я вижу другое: я поняла, почему ты так хорошо знаешь Шекспира, да и все прочее, что стало тебе известно уже после того, как ты покинула пансион. Мне всегда казалось это чудом, одним из твоих загадочных свойств. — Люси опустила глаза и задумалась, потом, снова взглянув на Мэгги, добавила: — Как прекрасно, что ты любишь Филипа. Вот уж никак не предполагала, что ему выпадет такое счастье. И, по-моему, ты не должна от него отказываться. Сейчас, конечно, есть препятствия, но со временем они могут отпасть.

Мэгги покачала головой.

— Да, да! — настаивала Люси. — Сердце мне подсказывает, что так и будет. Во всем этом есть что-то романтическое, это так не похоже на то, что бывает в жизни, — да ничего иного я от тебя и не ожидала. И Филип будет боготворить тебя, как принцессу из волшебной сказки. О, я до тех пор не буду знать покоя, пока не изобрету способа уговорить всех. И ты сможешь выйти замуж за Филипа, когда я… тоже выйду замуж. Разве это не чудесная развязка грустной истории моей бедной, бедной Мэгги?

Мэгги попыталась улыбнуться, по невольно вздрогнула, словно на нее внезапно повеяло холодом.

— Ты совсем замерзла, дорогая, — сказала Люси. — Ложись скорее в постель, да и мне давно пора. Боюсь даже подумать, который теперь час.

Они поцеловались, и Люси ушла, унося с собой признание, под влиянием которого она воспринимала последующие события. Мэгги была совершенно искренна, она и не могла быть иной. Но сердечные излияния порой вводят в заблуждение, даже когда они бывают вполне искренними.