Мой читатель 5 страница

Читатель. Если бы у них, по крайней мере, была хоть перспектива, что вы и ваше наукоучение войдет может быть в моду. Но вы сами, несмотря на все предо­стережения тех, кто, надо полагать, желал вам блага, из упрямства закрыли себе путь к этому. Вы слишком мало внушили вашим товарищам по профессии доверия и любви к вашей личности, слишком мало для того, что­бы они склонны были сделать вас модными. Вы недо­статочно стары. Вы относились пренебрежительно к старым, почтенным цеховым обычаям, вы не сподоби­лись сначала отрекомендовать себя в предисловии од­ного из ваших учителей в качестве прилежного учени­ка, не искали затем связей, не пытались честным и порядочным образом получить похвалы и одобрения посредством посвящений, просьб о совете и наставле­ний, цитируя и хваля других, не примкнули к обществу рецензентов, чтобы таким образом пойти в гору посте­пенно и незаметно. Нет, вы сразу выскочили, как из-под земли, со всеми вашими притязаниями, столь же над­менно, как вы и сейчас держитесь. Вы почти никого не цитировали и не хвалили, кроме как друг друга. Но как вы порицали и как вели свои войны? Вопреки всякому действующему в литературе международному праву и обычаям, вы никогда не предлагали соглашения и при­мирения, немедленно опровергали решительно все у ваших противников, не признавали их правоты ни в чем, не упомянули ни звуком об их остроумии в осталь­ных вещах, вели войну на уничтожение. Вы способны отрицать самую известную истину, имеющую хожде­ние с сотворения мира, превратить ее в пыль под рука­ми вашего бедного противника, и ни один честный че­ловек уже не знает, на каком основании он может дискутировать с вами. Вот почему многие громко уве­ряют, что они ничему не желают учиться у вас, так как вы недостойны, чтобы у вас учились чему-нибудь, а иные даже сомневаются, достойно ли упоминания хотя бы ваше имя*.

А в т о р. Ну что же, нам приходится согласиться с тем, что эти не научатся ничему.

Обладает ли каждый человек тем основным созер­цанием, которое мы описали выше?

 

 

" Рецензент «Эрланганской литературной газеты» до вступления второго редактора, сомневается, достойно ли упоминания мое имя.

Читатель. Согласно твоему утверждению — без всякого сомнения, поскольку он хотя бы раз в своей жизни не просто повторил хоть одно-единственное об­щезначимое предложение как таковое, но высказал его на основании собственного убеждения или же попрос­ту потребовал от кого-либо другого, чтобы тот нашел вещь именно такой, какой он находит ее, ибо мы виде­ли, что необходимость и всеобщность эта исходят ис­ключительно из этого созерцания и основаны на нем.

Автор. Но возвышается ли каждый до отчетливого сознания этого же созерцания?

Читатель. Это по меньшей мере не вытекает, так же как и само созерцание, непосредственно из факта абсолютного утверждения, ибо это утверждение выс­казывается как безусловно основанное на самом себе, без всякого дальнейшего вопроса о более глубоком ос­новании и без сознания такового. Для того чтобы воз­выситься до этого сознания, по-видимому, необходи­мо обратить внимание сперва на само это абсолютное утверждение и отдать себе отчет в нем. И это, по-види­мому, обосновано природой разумного существа дале­ко не с такой всеобщностью и необходимостью, как само абсолютное утверждение, без которого почти пре­кратилось бы всякое общение между людьми и взаимо­понимание.

Помогли бы каждый развить соображения, которые мы, например, развили на прошлом уроке, и возвысить­ся таким образом до сознания этого созерцания?

Автор. Без сомнения, это мог бы каждый, подобно тому как каждый мог бы посредством свободы возвы­ситься до чистой моральности или же посредством иного созерцания, очень близкого к философско-на-учному, возвыситься до поэзии.

Относительно этого наше мнение таково (здесь его достаточно изложить тебе, беря лишь в чисто истори­ческом аспекте). Ни у одного человека нельзя совершен­но отрицать эту способность возвыситься до сознания научного созерцания, точно также как и способность морально возродиться или стать поэтом. Но именно потому, что эти способности являются чем-то абсолют­но первым, что не может быть выведено ни из какой непрерывной последовательности, столь же мало мож­но объяснить и то, почему они в одном месте бывают, а в другом отсутствуют. Но опыт, как раз-то и не поддаю­щийся выведению из оснований, все же учит нас тому, что некоторые люди не могут возвыситься до него, что бы с ними ни проделывали, сколько бы ими ни руково­дили. В юности, когда человек еще пластичен, он легче всего возвышается до науки, как и до поэзии. Если же юность прошла и он половину своей жизни погубил, напрягая свою память, накапливая знания и сочиняя рецензии, то без большого риска быть опровергнутым последующими результатами можно отрицать у него способность как к науке, так и к поэзии, хотя доказать ему эту его неспособность нельзя.

Никто не должен обижаться, если у него отрицают этот дар созерцания, подобно тому как никто не обижа­ется, когда у него отрицают поэтический талант. Отно­сительно последнего уже давно утешаются тем изрече­нием, что поэты рождаются, а не делаются. Почему же не желают поскорее распространить это утешительное изречение и на философию? Здравомыслящие люди столь же мало будут склонны отрицать это изречение в отношении философии, как они и до сих пор не отри­цали его в отношении поэзии. К сожалению, филосо­фию привыкли считать просто сферой обычного суж­дения, и полагают поэтому, что, когда им отказывают в философском таланте, то тем самым отказывают и в способности обычного суждения. Это, конечно, было бы оскорбительно, но в устах наукоучения это положе­ние имеет совершенно иной смысл.

Однако недостаточно обладать этой способностью в общем и целом. Необходимо быть способным удер­живать это созерцание, вызывать его всякий раз, когда в нем нуждаются, произвольно переноситься в тот совер­шенно своеобразный мир, который оно нам открыва­

ет, и оставаться в этом мире, отдавая себе полный отчет в том, где находишься. Нет ничего необычного, особен­но у молодых людей, в том, что их сразу озаряет свет и, подобно молнии, освещает давнюю тьму, но едва успе­ешь оглянуться, как глаза опять закрываются, снова на­ступает ночь, и необходимо опять выжидать мгновения нового просветления. Такое состояние непригодно для беспрерывного и систематического изучения. Созерца­ние должно стать совершенно свободным и находить­ся всецело в нашем собственном распоряжении. Но эта свобода достигается лишь благодаря постоянному уп­ражнению.

Далее, уже для систематического мышления как та­кового необходима свобода духа, чтобы он абсолютно произвольно давал направление своему мышлению, ос­танавливал его на этом предмете и удерживал его на нем до тех пор, пока тот не будет обработан в достаточной для наших намерений степени, отвлекал его от всего прочего и сопротивлялся его напору на себя. Эта свобо­да не свойственна человеку от рождения, но она должна быть при помощи прилежания и упражнений вырвана у природы, склонной к тому, чтобы слоняться вольно. В особенности же трансцендентальное мышление совер­шенно отличается от обыкновенного в том отношении, что последнее удерживает и как бы несет на себе то, что лежит ниже его, что уже по своей природе должно быть обособлено и определено. Первое же в качестве своего объекта не имеет абсолютно ничего, кроме самого себя, поэтому поддерживается лишь самим собой и лишь по­средством самого себя обособляется, разделяется и оп­ределяется. Даже у геометра есть линии и фигуры на дос­ке, посредством которых он фиксирует свое созерцание, наукоучитель же совершенно ничем не располагает, кроме самого себя и своей свободной рефлексии. Эту рефлексию ему требуется пронести сквозь длинную последовательность звеньев и при каждом новом звене совершенно отчетливо иметь налицо предшествующее; и при этой прочности вся последовательность должна в то же время витать и ни одно определение не должно быть окончательно завершено, так как при каждом сле­дующем звене ему придется определять вновь все пред­шествующие. Очевидно, что у него необходимо пред­положить не просто обыкновенную способность к внимательности и творчеству духа, но в то же время ставшую привычной способность расположить перед своим взором весь свой дух и фиксировать его, разде­лять последний самым тонким или самым грубым об­разом, соединять и опять разъединять соединенное сильной и твердой рукой, будучи уверенным, что все у него всегда останется так, как он оставил. Очевидно, что это не просто более высокая ступень умственного тру­да, но и совершенно новый вид его, подобного которо­му раньше не было; что упражнение в этом труде может быть обретено, понято лишь на единственном суще­ствующем предмете его и что даже достаточно упраж­нявшимся на других предметах искусным мыслителям нужно время и прилежание для того, чтобы утвердить­ся в этой науке, но что и им ни в коем случае нельзя судить о ней после первого или второго прочтения. И вот грубые, невежественные люди, не получившие ни­какого образования, а только загрузившие свою память, не способные даже вести связное, объективно-научное рассуждение, должны оказаться в состоянии с места в карьер судить о каждом выхваченном наудачу пункте, получив о нем понятие едва ли не из газеты, как будто от них требовалось лишь сказать, слышали ли они уже где-либо хоть раз что-либо подобное.

С другой стороны, нет ничего легче как изучение этой науки, если только кого-либо озарит хотя бы пер­вый проблеск ее. Она не предполагает никаких предва­рительных знаний какого-либо рода, а только обыкно­венное упражнение ума. Она не расслабляет ума, а оживляет и укрепляет его. Ее движение совершается без перерывов, а ее метод исключительно прост и легко понятен. Каждый отдельный понятый в ней пункт от­крывает глаза для понимания всех остальных.

Таким образом, наукоучение не является врожден­ным, подобно пяти чувствам; к нему можно прийти, только основательно изучив его в какой-нибудь пери­од жизни. В этом я хотел убедить тебя, мой читатель, для того чтобы в случае, если ты не изучал его и не имеешь охоты изучать его, ты остерегался, подобно тому как остерегаешься всяких других смешных по­ступков, подавать свой голос и в делах этого рода, а также и для того, чтобы ты имел собственную пози­цию, когда по этому поводу будут подавать свой голос другие, столь же мало изучавшие наукоучение, как и ты, хотя бы они в других отношениях были весьма об­разованными личностями.

 

ПЯТЫЙ УРОК

 

Автор. То, что выведено посредством наукоучения, должно, согласно его задачам, быть адекватным и пол­ным отображением всего основного сознания. Может ли оно содержать больше или меньше, чем бывает в действительном сознании, или что-либо принципиаль­но иное?

Читатель. Ни в коем случае, поскольку наукоуче­ние выполняет свое предназначение. Каждое откло­нение его от действительного сознания было бы са­мым верным доказательством неправильности его выведения.

Автор. Таким образом, согласно всему вышесказан­ному, во всем сознании конечного разумного существа возможно только следующее.

Прежде всего, первые и основные определения его жизни как таковые: обычное сознание, встречающее­ся в непосредственном опыте, или как его ни назови. Оно является совершенно замкнутой и завершенной системой, оно совершенно тождественно у всех, за ис­ключением узких индивидуальных определений. Это выше охарактеризованная первая степень. Затем идет размышление о нем и представление его, свободное разделение, соединение и обсуждение до бесконечно­сти, которое зависит от свободы и различается соглас­но различному употреблению ее. Это вышеназванные высшие степени, как бы средняя область нашего духа. При этом не следует упускать из виду, что на этих выс­ших степенях не может иметь места ничего такого, что, по крайней мере, в виде своих элементов, не на­ходилось бы в первой степени. Свобода духа может до бесконечности разделять и соединять данное в основ­ном сознании, но она не может творить. И, наконец,

полное выведение системы первой степени, совершен­но исключающее действительный опыт, из одного лишь необходимого образа действий интеллекта во­обще, словно бы основное сознание было результа­том этого образа действий, — это наукоучение как аб­солютно высшая степень, над которой не может возвышаться никакое сознание. И в нем также не мо­жет иметь места ничего, что не находилось бы в ре­альном сознании или в опыте.

Таким образом, согласно нашим основным поло­жениям, в сознании какого-либо разумного существа ни в каком решительно отношении не может иметь места и не может найти туда доступа ничего, что в виде своих элементов не находилось бы в опыте и притом в опыте всех без всякого исключения. Все получили оди­наковое снаряжение и свободу развивать дальше это общее снаряжение и работать над ним, но никто не может создать для себя что-либо. Наша философия, таким образом, есть на самом деле та философия, ко­торая благожелательно настроена к обычному чело­веческому рассудку и обеспечивает его права, как мы выше и обещали, а всякая другая, которая в этом отно­шении противоположна ей, является противницей обычного рассудка.

Наукоучение, как мы заметили выше, должно дать удачное отображение основного сознания. Может ли теперь это отображение быть самим предметом и вы­дает ли оно себя за предмет?

Читатель. Насколько слышал я от тебя и сам не­плохо понял, — ни в коем случае. Установленным в нем определениям жизни, безусловно, не хватает того про­никающего и захватывающего действия, благодаря ко­торому они отрывают от нас нашу самость (selbst) и погружают ее в себя. Мы направляем здесь нашу са­мость исключительно на конструирование этого оп­ределения, но ни в коем случае не на само определе­ние как таковое; подобно тому как я сосредоточивал свою самость на процессе представления вчерашнего присутствия моего друга и забывал себя в нем, но ни в коем случае не направлял своей самости на само это присутствие.

Авто р. Да, это так. Наукоучение выдает себя лишь за отображение жизни, но ни в коем случае не за саму жизнь. Кто принимает его за последнюю, тот совершен­но не понимает его.

Ни одна из его мыслей, положений и изречений не являются таковыми в действительной жизни и не под­ходят к ней. Это, собственно говоря, только мысли о мыслях, которые имеешь или должен иметь, положе­ние о положениях, которые должно освоить, изрече­ние об изречениях, которые должно изречь для себя. А если с таким трудом отучаются считать его чем-то большим, то происходит это оттого, что предшеству­ющие философии имели притязания быть чем-то большим, и нелегко заставить себя не рассматривать новую философию как одну из них. Те хотели изобра­жать собой не просто науку, но одновременно и саму мудрость, мировую мудрость, жизненную мудрость (и как они себя там еще переводили), и не были поэтому ни тем, ни другим. Наша философия довольствуется тем, чтобы быть научной, она с самого начала торже­ственно отказалась от всех других притязаний уже тем, что приняла такое имя. Она не в состоянии при помо­щи демонстрации сделать человека мудрым, добрым, религиозным, точно так же как этого не могла сделать ни одна из предшествующих философий, но она зна­ет, что она не в состоянии сделать это и не стремится к тому, что она не в состоянии сделать. Тех, кто может ей себя посвятить, она хочет сделать лишь людьми науки (wissenschaftlich). То, что она говорит о мудрос­ти, добродетели, религии, для того, чтобы перейти в действительную мудрость, добродетель и религиоз­ность, сперва должно быть действительно пережито.

Читатель. Она поэтому, надо полагать, ни в коем случае не превращает свое изучение и понимание ее в условие мудрости и хорошего образа жизни.

А в т о р. В столь малой степени, что, наоборот, явля­ется открытой противницей тех, кто всякое образова­ние и воспитание человека сводит к просвещению его рассудка, считает, что они приобрели все, если превра­тили человека в умеющего бегло рассуждать! Она знает очень хорошо, что жизнь создается лишь посредством самой жизни, и никогда не забывает этого.

Читатель. И она также, надо полагать, не требует этого изучения от каждого?

Автор. Опять же в столь малой степени, что, наобо­рот, очень жалеет, что полуистинные философские положения, взятые в большом количестве из других систем, имеют уже теперь хождение среди широких народных масс. Но она требует, — ибо ничто не меша­ет уже теперь открыто заявить все ее притязания, не­смотря на то что, может быть, понадобится еще столе­тие, пока они будут выполнены, — она требует, чтобы ею обладал каждый, кто занимается какой-нибудь нау­кой, каждый, кто имеет дело с воспитанием человече­ства в целом и чьим занятием является управление на­родом или народное образование.

Читатель. Но, несмотря на эту согласованность вашего учения с обычным человеческим рассудком, в чем вы нас уверяете, вы все же не будете отрицать того, что сами говорите: все, что существует для нас, произ­водится нами самими. Но это, без сомнения, утвержде­ние, которое самым резким образом противоречит обычному сознанию. Мы не сознаем, чтобы мы произ­вели существующее в бытии, — оно именно существу­ет в бытии, попросту существует, мы находим его как данное.

А в т о р. Я даже не понимаю толком, какое именно утверждение ты нам приписываешь, а поэтому не знаю, должен ли я его признать в качестве нашего или отвер­гнуть его. Но попробуем рассмотреть его.

То, что в наукоучении каждый, кто порождает его в себе, сам воспроизводит образ действительного созна­ния и, соответственно, последовательность образов всего того, что находится в сознании как существую­щее в бытии, и присматривается к тому, как он их вос­производит, — это видно из описания нашей науки, и каждый, кто ее изучает и понимает, обнаружит это в себе самом как неоспоримый факт. Что эта последо­вательность порождается также и в обычном созна­нии — это противоречит не только самому этому не­посредственному сознанию, но даже и собственному утверждению наукоучения, это разрушило бы всю его систему. Согласно этому учению, сознание есть за­конченная система, и ни одна часть его не может су­ществовать без всех остальных частей, как и все ос­тальные части не могут существовать без каждой от­дельной части. Таким образом, в обычном сознании ни в коем случае не может быть постепенно и по по­рядку порождено сперва единичное А, затем Вит. д., между тем как каждое невозможно без другого, так что если говорить о порождении, то целое вместе со все­ми своими отдельными частями должно быть порож­дено просто в один прием.

Но почему мы вздумали говорить здесь о порожде­нии? Действительное сознание существует; оно цели­ком и вполне завершено, как только мы сами заверше­ны и обладаем самосознанием, которое наукоучение ставит во главу угла. Бесспорно, согласно общему мне­нию, наш существующий мир завершен, поскольку мы существуем. Все, что может наша реальность, это вни­кать в этот мир, часть за частью, в том виде, в каком они имеются благодаря необъяснимому случаю, про­бегать его, анализировать и обсуждать. Утверждать, что в действительной жизни происходит порождение ее, не имеет совершенно никакого смысла. Жизнь не по­рождают, а обнаруживают. Как раз против мнимого по­рождения в других философиях наша философия и возражает.

Согласно нашей философии, это — абсолютно име­ющееся налицо можно в действительной жизни трак­товать и обсуждать, как будто бы оно возникло бла­

годаря первоначальной конструкции, подобной той, какую создает наукоучение; действительная жизнь мо­жет быть дополнена, к ней может быть нечто добавле­но, согласно законам подобной конструкции, и можно быть уверенным, что действительное наблюдение под­твердит подобного рода дополнение. Не требуется пе­реживать непременно все, все промежуточные этапы, подобно тому как, если опираться на научную геомет­рию, не требуется действительно измерять все линии, так как некоторые из них можно найти путем простого расчета.

Было бы грубым недоразумением считать это «как будто бы» за категорическое «что», эту фикцию за" рас­сказ о некогда, в определенное время, действительно наступившем событии. Думают ли они, что, конструи­руя основное сознание в наукоучении, мы желаем пред­ставить им историю действий сознания до того, как было само сознание, биографию человека до его рож­дения? Как бы мы могли сделать это, когда мы сами за­являем, что сознание существует лишь вместе со всеми своими определениями; и как бы мы могли желать по­лучить сознание до всякого сознания и вне всякого со­знания? Это недоразумения, против которых не прини­мают никаких мер, потому что они никому не приходят в голову, пока не обнаруживаются явно.

Так, все космогонии являются попытками первона­чальной конструкции Вселенной из ее основных эле­ментов. Разве творец подобной космогонии желает сказать, что все когда-то происходило действительно так, как он излагает? Конечно, нет, поскольку он пони­мает самого себя и знает, о чем он говорит, ибо, без сомнения, для него Вселенная — органическое целое, в котором не может существовать ни одна часть, если не существуют все остальные. Она, таким образом, со­вершенно не могла возникнуть постепенно, но в любое время, когда она существовала, она должна была суще­ствовать вся целиком. Конечно, антинаучный рассудок, который следует удерживать в границах данного и к которому не следует обращаться с исследованиями та­кого рода, полагает, что он слышит рассказ, потому что он ничего не может себе представить, кроме рассказов. Нельзя ли из делаемого теперь столь многими предпо­ложения, что мы нашим учением [о происхождении знания] предполагаем дать рассказ, заключить, что они сами ничего не имели бы против того, чтобы принять это за рассказ, если бы только это было подкреплено печатью авторитета и древности?

Читатель. Все же я и теперь постоянно слышу лишь о существующих в бытии определениях созна­ния, о существующей в бытии системе сознания и т. д. Но именно этим недовольны другие; согласно их тре­бованиям, должна существовать система вещей, а из вещей должно быть выводимо сознание.

Автор. Теперь ты говоришь вслед за философами по профессии, от которых, я полагал, ты уже избавился, а не с точки зрения здравого человеческого рассудка и действительного сознания, с которой я только что дал объяснение.

Скажи мне и подумай хорошенько перед ответом: выступает ли в тебе или перед тобой какая-либо вещь иначе, как только вместе с сознанием этой вещи или через сознание ее? Может ли, таким образом, когда-либо в тебе и для тебя вещь отличаться от твоего сознания вещи и сознание, если только оно описанной первой степени и совершенно определенное, отличаться ког­да-либо от вещи? Можешь ли ты мыслить вещь без ее осознания или совершенно определенное сознание без его вещи? Возникает ли для тебя реальность иначе, чем посредством погружения твоего сознания в его низшую степень; и не прекращается ли вовсе твое мышление, если ты пожелаешь мыслить это иначе?

Читатель. Если хорошо вдуматься в дело, то сле­дует с тобой согласиться.

Автор. Теперь ты говоришь от самого себя, из твоей души, от твоей души. Не стремись же к тому, чтобы вы­скочить из самого себя, чтобы охватить больше того,

что ты можешь охватить, а именно сознание и вещь, вещь и сознание, или, точнее, ни то, ни другое в отдель­ности, а то, что лишь впоследствии разлагается на то и на другое, то, что является безусловно субъективно-объективным и объективно-субъективным¹ >.

И обычный человеческий рассудок также не нахо- ' дит, чтобы дело обстояло иначе: у него всегда сознание и вещь пребывают вместе, он всегда говорит об обоих совместно. Только философская система дуализма на­ходит, что дело обстоит иначе, так как она разделяет абсолютно неразрывное и полагает, что мыслит осо­бенно отчетливо и основательно, когда у нее иссякает всякое мышление.

Это только что проведенное вместе с тобой размыш­ление и это направление мыслей (Besinnen) каждого на самого себя кажется нам теперь таким легким и ес­тественным, что для этого не требуется никакого изу­чения, что оно может иметь место у каждого само со­бой и что его можно без дальнейших разговоров.ожидать от каждого. Каждый, в ком только проснулось сознание и кто вышел из промежуточного положения между растением и человеком, находит, что положение вещей именно таково, а кого вообще невозможно дове­сти до понимания этих вещей, тому уже никак не помо­жешь. Правда, иногда считали это направление мыслей (Besinnen) на самого себя самим наукоучением. Тогда не было бы ничего проще и ничего легче, чем эта наука. Но она есть нечто большее: и это направление мыслей есть не она сама, а только первое и простейшее, но зато непременное условие ее понимания.

Что же думать о головах тех, кто и здесь еще ищет выхода на путях критического и трансцендентального скептицизма, т. е. думает, что можно еще сомневаться, действительно ли необходимо знание того, о чем гово­рят, и кто в этом сомнении видит истинное философ­ское просвещение?

Прошу тебя, мой читатель, встряхни этих грезящих и спроси у них: знали ли вы когда-либо что-нибудь, не обладая сознанием, и, следовательно, могли ли вы ког­да-либо со всем вашим знанием, — и так как это зна­ние, поскольку вы не превратились в пни и чурбаны, неразрывно связано с вашим существом, — могли ли вы когда-нибудь со всем вашим существом выйти за пределы определения сознания? Если вы однажды уже поняли это, то укрепитесь в этом убеждении, отметьте это себе раз навсегда и отныне не позволяйте себе от­клониться от него или хоть на мгновение забыть.

Правда, нам очень хорошо известно, что, когда вы опять-таки судите об этих определениях сознания, т. е. порождаете сознание второй степени, оно кажется вам в этой связи сознанием по преимуществу, чистым со­знанием, отделенным от вещи; и теперь по отношению к этому чистому сознанию то, первое, определение ка­жется вам чистой вещью, подобно тому кгкмера вашей линии также должна быть еще чем-то другим, чем са-мойлинией. Но, так как вы уже знаете, что для вас ниче­го не может существовать, кроме определения созна­ния, вы не позволите себе обмануться этой видимостью; вы очень хорошо поймете теперь, что и эта вещь есть не что иное, как подобное определение, которое только по отношению к высшему сознанию называется вещью, подобно тому как вы каждое мгновение можете убедить­ся, что ваша мера линии есть не что иное, как сама ли­ния, только мысленно взятая в другом отношении и более ясно продуманная.

Нам столь же хорошо известно, что, раздумывая над системой основных определений сознания (это требу­ется хотя бы для того, чтобы получить понятие о науко­учении), вы не можете фиксировать живое, находяще­еся в постоянном движении и становлении, каким вам является ваше сознание, и удерживать его перед собой как прочное и устойчивое, чего от вас никто и не требу­ет, но что, следовательно, эта система для вас, для ваше­го сознания, выступает в виде системы мира, ведь и весь ваш мир, представленный даже с точки зрения обычно­го сознания, есть не что иное, как именно эта молчали­

во подразумеваемая система основных определений сознания вообще. Но из предшествующего размышле­ния о себе вы должны знать и помнить о том, что, все же, поскольку вы эту систему мыслите, о ней знаете и говорите, — а не мыслите ее, не знаете о ней и не гово­рите о ней, — она, собственно говоря, может быть лишь системой определений вашего сознания.

 

ШЕСТОЙ УРОК

 

Я вижу это по тебе, мой читатель, что ты стоишь по­раженный. Ты, по-видимому, думаешь: неужели ничего более, кроме этого? Мне подносят простое отображе­ние действительной жизни, которое меня ни от чего в жизни не избавляет; изображение в уменьшенном виде и бледными красками того, чем я и так располагаю в натуре, каждый день без всякого усилия и труда. И для этой цели я должен принудить себя к утомительным занятиям и длительным упражнениям! Ваше искусство кажется мне не намного более важным, чем искусство того известного человека, который пропускал просяные зерна сквозь игольное ушко, что, конечно, также сто­ило ему немало усилий. Я не нуждаюсь в вашей науке и желаю держаться жизни.

Следуй без предубеждения этому намерению и дер­жись только как следует жизни. Оставайся твердым и непоколебимым в этом решении и не позволяй ника­кой философии вводить себя в заблуждение или вну­шать себе сомнения относительно этого решения. Уже благодаря одному этому я бы счел, что в основном до­стиг своей цели.

Но для того, чтобы ты не подвергся опасности уни­жать, дискредитировать, опираясь на наши собствен­ные высказывания, и притеснять, поскольку это в твоей власти, науку, которой мы не советуем тебе заниматься и над которой ничто в сфере твоей деятельности не за­ставляет тебя ломать голову, послушай, какое значение может иметь изучение ее и какую пользу оно может принести.

Уже издавна рекомендовали математику, в особен­ности геометрию, т. е. ту часть ее, которая наиболее не­посредственно возбуждает созерцание как средство уп­

ражнения ума, и ее часто изучали исключительно с этим намерением, никак не желая использовать ее матери­альное содержание. И она вполне заслуживает этой ре­комендации, несмотря на то, что, благодаря ее высоко­му формальному развитию, благодаря ее освященному древностью авторитету и ее особенной точке зрения, находящейся посередине между созерцанием и воспри­ятием, стало возможным изучать ее в историческом аспекте, вместо того чтобы изобретать ее самому, сле­дуя за ее творцами, как это нужно было бы делать, и при­нимать ее на веру, вместо того чтобы убеждаться в ее очевидности; так что научное образование, которое только и имелось в виду, не достигалось этим, а уподоб­лять математический и научномыслящий склад ума стало теперь делом совершенно ненадежным. А имен­но здесь, как для употребления в жизни, так и для даль­нейшего продвижения в науке, не имеет значения, дей­ствительно ли вникли в предшествующие положения, или же их лишь приняли на веру. Уже из одного этого соображения можно в гораздо большей степени реко­мендовать наукоучение. Без того, чтобы действитель­но возвыситься до созерцания, а вместе с тем и до науч­ности, совершенно невозможно усвоить его, по крайней мере, в том виде, как оно излагается сейчас; и пройдут, пожалуй, столетия, прежде чем оно примет такую фор­му, которая будет общедоступна. Но чтобы можно было применять его и добывать посредством него другие зна­ния, не овладев им самим научно, — до этого, пожалуй, если только мы не ошибаемся, дело не дойдет никогда. Мало того, уже по указанным выше основаниям — по­тому, что оно не обладает никакими вспомогательны­ми средствами, потому, что у него нет никакого иного носителя своего созерцания, кроме самого созерцания, уже поэтому оно поднимает человеческий ум выше, чем это в состоянии сделать какая бы то ни было геометрия. Оно делает ум не только внимательным, искусным и устойчивым, но в то же самое время абсолютно само­стоятельным, принуждая его быть наедине с самим со­бой, обитать в самом себе и управлять самим собой. Всякое иное занятие ума — сущий пустяк по сравнению с ним; и тому, кто упражнялся в нем, уже ничто более не кажется трудным. К этому следует еще добавить, что, про­следив все объекты человеческого знания до их серд­цевины, оно приучает глаз ко всему, что ему встречает­ся, с первого же взгляда находить существенный пункт и следить за ним, не упуская его из виду; поэтому для опытного наукоучителя уже больше не может быть ни­чего темного, запутанного и смутного, если только он знает предмет, о котором идет речь. Ему всегда легче всего создавать все сначала, сызнова, поскольку он но­сит в себе чертежи, пригодные для любого научного здания; поэтому он очень легко ориентируется во вся­ком запутанном строении. К этому нужно добавить так­же уверенность и доверие к себе, которые он обрел в наукоучении как в науке, руководящей всяким рассуж­дением, непоколебимость, которую он противопостав­ляет всякому отклонению от обычного пути и всякому парадоксу. Все человеческие дела шли бы совершенно иначе, если бы только люди смогли решиться дове­рять своим глазам. Теперь же они осведомляются у сво­их соседей и у предков о том, что же они сами, соб­ственно говоря, видят, и благодаря этому их недоверию к самим себе увековечиваются заблуждения. Облада­тель наукоучения навсегда избавлен от этого недове­рия к самому себе. Одним словом, благодаря наукоуче-нию ум человека приходит в себя и к самому себе и покоится отныне в самом себе, отказывается от всякой чужой помощи и овладевает полностью самим собой, подобно тому как танцор владеет своими ногами или борец — своими руками.