СОЗЕРЦАНИЕ БОГА ЕСТЬ ПРИНЦИП НРАВСТВЕННОГО ЗАКОНА ИЛИ КОНЕЧНОЙ ЦЕЛИ, А ЭТА ПОСЛЕДНЯЯ ЕСТЬ ОБНАРУЖЕНИЕ ЕГО

 

Мы видели, что жизнь со стороны своей формы, т.е. просто как внутреннее самоопределение и самостоя­тельная деятельность, не обладает абсолютным быти­ем, а существует ради другого, а именно для того, чтобы конечная цель была созерцаема. Сама жизнь в своей основе не есть только эта объективная форма, но есть в то же время созерцаемость конечной цели. Кактаковая она имеет две одновременно существующие и взаимно обусловливающие друг друга формы: общую, как опре­деленную конечной целью природу, которая, будучи вечной природой, создает, следуя этому определению,

бесконечный ряд миров, и индивидуальную, как абсо­лютную свободу, способную определяться этой же са­мой конечной целью. Вследствие этого в каждом инди­виде содержится естественное влечение, нравственное определенное назначение и колеблющаяся между ними абсолютная свобода, которая должна возвыситься и стать волей путем добровольного уничтожения себя самой; благодаря этому индивидуальная форма в сво­ем определенном назначении, т. е. сумма индивидов, переживает гибель всех возможных миров.

Но было высказано сомнение, легко возникающее при внимательном размышлении, что сама эта ко­нечная цель, которую мы признали за высший прин­цип, может быть, не есть абсолют. Если это подтвер­дится, то ее бытие, хотя и тоже фактическое, следует рассматривать по аналогии с рассмотренным нами только как созерцаемость другого и высшего, причем формальная жизнь будет тоже созерцаемостью его, но только посредственно, через конечную цель как связующий член.

Итак, исследуем, может ли конечная цель быть аб­солютной, а если нет, что может быть ее основанием и в ней становится видимым? Чтобы прямо перейти к делу, я высказываю предположение, что она есть бы­тие только формальной жизни, и прежде всего строго выясню мое понятие бытия. Я называю имеющим бы­тие (seyend) то, чего никогда не будет и чего никогда не было, и о чем мы безусловно ничего не можем ино­го сказать, как только: оно есть.

Здесь я говорю о бытии жизни, т. е. абсолютного ста­новления, такой жизни, которая в своей формальной сущности есть только становление и никогда не бы­тие, ибо так мы себе представляем чисто формальную жизнь. Что с ней соединено бытие, это значит: это бы­тие само присутствует во всем этом бесконечном ста­новлении, оно есть, а не станет, не будет изменено, со­всем не принимает участия в изменении. Поэтому в жизни бытие есть Единое и остающееся Единым в из­менении. Но это единство и ненарушимая длительность принадлежат жизни собственно не как бытию, а только в противоположность изменению. (Заметьте, я не гово­рю, что жизнь как бытие заключает в себе непостоян­ство и изменение, что было бы бессмыслицей, но я ут­верждаю, что без изменения как противоположности был бы невозможен предикат; неизменность и длитель­ность — это неопределенное, но никак не отрицатель­ное суждение. Не бытие следует из единства, а един­ство следует из бытия, а именно в противоположность становлению как изменению).

Постараемся как можно ближе подойти к этому по­ложению созерцания. Формальная жизнь есть абсолют­ное становление, сказали мы. Если вы попытаетесь пред­ставить себе такое абсолютное становление, вы будете вынуждены придать этому становлению длительность хотя бы на самое короткое время, чтобы сообщить со­зерцанию абсолютно необходимую прочность, иначе оно расплывется в ничто и вы ничего не представите себе. А это противоречит нашему уговору, ибо вы долж­ны были представить себе абсолютное становление, длительность же есть задержка становления и, следо­вательно, отрицание его. Но допустим это, так как ина­че мы не можем прийти к заданному нам представле­нию. Это становление, которое вы, против всякого правила, заставили длиться, будет вытеснено и унич­тожено новым абсолютным становлением, возникшим совершенно из ничего и поэтому не связанным с пер­вым. В такой жизни совсем нет внутреннего единства, и мы представляем себе не данную жизнь, а бесконеч­ное множество различных жизней. Единственное, что вносит в жизнь единство и длительность, есть ее бытие и, следовательно, без этого предположения жизнь со­всем не может быть созерцаема, ни как данная жизнь, ни как жизнь вообще.

В результате допущение в жизни безусловного бы­тия, как мы его только что описали, есть условие созер-цаемости жизни.

Это только что описанное нами бытие и есть то, что мы до сих пор называли конечной целью. Во-первых, всякое становление, всякое обнаружение жизни обла­дает длительностью, необходимой для ее созерцаемос-ти, только потому, что оно есть становление бытия (не­посредственно или посредственно, в нравственной или только в чувственной форме — здесь не важно); само становление существует только при этом условии. По­этому это бытие есть собственно пребывающее: в ста­новлении это есть содержание, а в действии — соделан-ное. Но жизнь с формальной стороны есть абсолютное становление, поэтому это бытие в бесконечно развива­ющемся обнаружении находится только в становлении, а никогда в (фактическом или обнаруженном) бытии. Оно будет в бытии только при конце жизни. Но во вся­ком обнаружении жизнь стремится обнаружить свое бытие; что это не есть действительное бытие, зависит только от требуемого формой действительности бес­конечно продолжающегося становления. Итак, бытие, как действительное, есть цель и намерение обнаруже­ния, и к тому же вполне единственная, безусловная и бесконечная, т. е. конечная, цель.

В результате бытие жизни, которое обязательно должно лежать в основе ее, становится конечной це­лью только в синтезе со становлением как с формой жизни. Помимо этого синтеза и вне этой формы нельзя и говорить о конечной цели, а просто только о бытии. Следовательно, конечная цель есть обнаружение бы­тия в становлении с целью сделать это бытие види­мым, следовательно, посредственно оно есть види­мость бытия жизни, как мы это и предположили.

ПримечанисБытие свободы или жизни — если при­нять резкое значение слова бытие как безусловное бы­тие, вне всякого становления, никоим образом не как просто фактическое бытие явления — и нравствен­ность представляет собой вполне Единое.

Спрашивается далее: что такое это бытие жизни, можно ли его глубже определить? Я отвечаю утверди ­тельно, а именно таким образом: с формальной сто­роны жизнь есть только самоопределение к становле­нию. Это самоопределение прибавляет к бытию толь­ко то, что вытекает из этой формы: бренность частно­го и его бесконечное развитие. А то, что в обнаружении действительно есть и сохраняется во всем бесконеч­ном ряду, имеет основание не в форме, а в самом бы­тии. То, что содержится в каждом отдельном обнару­жении, что, собственно закрепляет его и делает его неподвижным, что действительно сохраняется во всем бесконечном ряде, есть созерцание. Поэтому созерца­ние в своей абсолютной форме, как созерцание, не становится, а есть, форма же только сообщает пребы­вающему созерцанию бесконечное становление. По­этому форма основного бытия жизни есть такое со­зерцание, которое есть, а не стало, и остается неиз­менно одинаковым. С мыслью о нем несовместима никакая деятельность, принадлежащая только фор­мальной жизни. Так как слово созерцание, по-видимо­му, содержит в себе понятие такой деятельности, то заменим его другим выражением: бытие жизни есть неизменный, прочный образ ипиявление, замкнутое в себе бытие, которое именно поэтому не может быть снова непосредственно созерцаемо. Оно, утверждаю я, есть просто бытие жизни, жизнь замыкается им, и есть не что иное, как только оно.

С этим простым созерцанием связана формальная жизнь, иначе говоря, созерцание обладает формальной жизнью, оно есть формальная жизнь, формальная жизнь есть его форма и тому подобное. Посредством этой формальной жизни оно обнаруживается, когда оно обнаруживается в форме вечного становления.

Следовательно то, что мы до сих пор рассматрива­ли как жизнь, есть в своем абсолютном бытии созер­цание, образ, явление. Но созерцание есть свобода не­которого бытия, — это относится к бытию, которое созерцается в созерцании, образуется в образе, явля­ется в явлении.

Что же это за бытие? Во-первых, это не есть бытие самой жизни, ибо жизнь есть просто образ и исчер­пывается образным бытием, и именно она есть образ того другого, противоположного образу, которое от­носится к этому образу как бытие. Очевидно, это есть бытие по ту сторону всякого становления, что можно сказать уже и об образе. Но созерцание есть его со­зерцание, поэтому оно как со стороны бытия, так и со стороны содержания зависит от него; это другое есть основа как формального, так и качественного бытия созерцания. Поэтому, хотя созерцание безусловно есть, а не становится, оно есть не от себя, из себя и через себя, а через это бытие, поэтому оно абсолютно только как факт, именно факт этого бытия. А это бытие, которое есть бытие по отношению к абсолют­ному созерцанию, есть безусловно из себя, от себя, через себя. Оно есть Бог.

В этом его понятии мы ничего не можем о нем ска­зать как только, что-оно есть абсолют и что оно не есть созерцание или что либо иное, заключающееся в со­зерцании в силу его жизненности. Но это есть только форма его бытия, и именно только в противополож­ность к бытию явления. Что такое Бог в действительно­сти и в самом себе, открывается в созерцании, которое вполне его выражает и в котором он таков, каков он внут­ренне в себе самом; но это созерцание не созерцается снова, а обнаруживается посредством связанной с ним свободы. Следовательно, его сущность, как она есть в нем самом, бесконечно обнаруживается прежде всего и непосредственно в созерцании вечной конечной цели. Поэтому жизнь в своем истинном бытии и есть образ Бога, каков он есть в самом себе, но как формальная жизнь, как действительно живая и деятельная есть бес­конечное стремление действительно стать этим обра­зом Божиим, которым она однако никогда не станет именно потому, что это желание бесконечно. В действи­тельном акте, если вообще это истинная жизнь, а не просто кажущаяся, она всегда есть возможно ближай­шее в этот данный моментусловие осуществления это­го образа.

Таким образом, мы достигли последнего и полно­го раскрытия предмета нашего исследования: жизни, или — что то же — знания. (Насколько эти два выра­жения вполне однозначны, сейчас еще яснее обнару­жится). Конечно, знание не есть просто знание само­го себя, ибо в этом случае оно исчерпывалось бы са­мим собой и, не обладая длительностью и опорой, обращалось бы в ничто; но это есть знание о бытии, и именно о Едином бытии, истинно существующем, о Боге, но никак не о бытии вне Бога, ибо иное бытие, кроме бытия самого знания или созерцания Бога, не­возможно, и предположение такого бытия есть чис­тая и явная бессмыслица. Но этот единственно воз­можный предмет знания никогда не встречается в действительном знании в чистом виде, но всегда пре­ломленным в формы знания, необходимые в совокуп­ности и в этой необходимости доказуемые. Доказа­тельство необходимости этих форм и есть филосо­фия, или наукоучение.

Для обзора:

1) То, что вне Бога, разрешается в простое созерца­ние, образ, знание (быть вне Бога и значит быть созер­цанием Бога, и не может иметь иного значения), и в нем нет ни следа, ни искры собственно формального бытия, которое вполне остается в Боге. Поэтому теория постижимого может быть только теорией знания, или наукоучением, ибо Бог непостижим, а вне Бога нет ни­чего, кроме знания.

2) Правда, это знание (это явление) не мертвое, но, безусловно, в самом себе живое. Но будучи жизнью, оно не имеет ни бытия, ни корня, ни материальности, ни качества, а есть только голый принцип — не созерца­ния и его содержания, Бога, ибо таковое есть изначаль­ного принцип дальнейшего определения этого созер­цания и поэтому принятия этого созерцания в форму становления. i

3) Эта жизнь, или принцип, есть абсолютная способ­ность построения и схематизирования, очевидно, все­го того, что она есть. Первоначально она есть образ Бога. Поместите пока принцип в этом пункте. Очевидно, бу­дут возможны два исключающие друг друга случая: или принцип в принципном бытии этого бытия остается тем, что он есть, образом, тогда его продуктом будет бесконечный ряд созерцания. Созерцания, повторяю я. Созерцание находится всюду, где в принципе, посколь­ку он принцип, заключено бытие, т. е. нечто не осво­божденное свободой и не схематизированное, а пото­му и бессознательное. Или второй случай: принцип не остается этим бытием, а схематизирует его; тогда обра­зуется понятие и в данном случае понятие Бога как аб­солютного предмета созерцания. Это генеалогия всех понятий, а здесь, в частности, понятия Бога: религия, завершающая жизнь знания и являющаяся его наивыс­шей вершиной.

4) Вернемся снова к созерцанию, в котором прин­цип, бессознательно для самого себя, есть образ Бога. И в этом созерцании могут быть два случая: или в со­зерцании предполагается свобода, и продукт созер­цания, пройдя через нее, рассматривается как второй бессознательный принцип, заключенный в первом, тогда возникает бесконечное созерцание конечной цели — раскрывается нравственный мир. Или же в со­зерцании не предполагается свобода, и продукт со­зерцания не определяется прохождением через сво­боду, тогда получается созерцание бесконечной природы, которая сама растворяется в созерцании и является его формой.

5) Наконец, сама свобода, принцип как таковой, ос­тавшийся скрытым в рассмотренном выше основном созерцании, может быть схематизирован самой сво­бодой и возвыситься до сознания, тогда образуется со­зерцание/г, как свободного и именно свободного по отношению к конечной цели, которая для него стано­вится законом; поэтомуя представляется с двух точек зрения: как принцип в нравственном мире и как тот же принцип в мире ненравственном и поэтому только чувственном.

Эти пять основных форм исчерпывают возможные формы всякого сознания на веки вечные. Наукоучение имеет дело с необходимыми формами сознания, поэто­му только что сказанное представляет основную схему этой науки, которой и должно было закончиться наше исследование фактов сознания, если оно было вполне выполнено.

Было бы полезно для всякого научного сочинения, если бы к нему иногда предъявляли требование бро­сить терминологию, пользоваться которой оно, может быть, было вынуждено, и высказать простым языком, понятным для обыкновенного ума, в чем, собственно, заключается то новое, что оно утверждает. Здесь мы хо­тим добровольно оказать эту услугу нашему собствен­ному сочинению.

Мы утверждаем, выражаясь обыкновенным житей­ским языком, и утверждали до сих пор вполне серьезно следующее:

1) Знание существует действительно самостоя­тельно и само в себе, а именно это знание есть свобод­ная и самостоятельная жизнь. Вы должны это допус­тить и принять, если вы желаете вместе с нами стать на точку зрения философии, исходящей из знания как самостоятельного феномена. И вы должны действи­тельно так думать и развить вашу мыслительную спо­собность настолько, чтобы быть в состоянии предста­вить себе это или хотя бы попытаться сделать это. Не так думают те, кто предполагает, что знание есть свой­ство, например, предполагаемого субстанциального человека, и мы не хотели сказать, что человек облада­ет знанием. Кто не может понять наших слов иначе, как таким образом, для того смысл их скрыт, и ему ос­танется с самого начала и навсегда недоступной та область, в которой они только и имеют смысл. Мы не

нуждаемся в носителе знания, но будем рассматривать знание, хотя бы предварительно, как своего собствен­ного носителя. Со временем выяснится, куда мы поме­стим человека, который никоим образом не обладает знанием, но им самим, по воле Божьей, должно вла­деть знание. Наша наука требует, чтобы мы на время, ради отвлечения, о нем забыли, как требует геометр, чтобы забыли о материи.

2) Вначале свобода этой жизни некоторым образом связана.

3) Развитие и жизнь этого знания заключаются в том, что свобода освобождается от этой связанности, при­чем подпадает другой меньшей связанности, от кото­рой она снова должна освободиться, и т. д. Короче гово­ря, течение его жизни заключается в постоянном достижении высшей свободы.

4) Это постоянное развитие жизни должно, конеч­но, совершаться по незыблемым и определенным зако­нам. Поэтому изложение фактов сознания является не­которого рода естественной историей развития этой жизни.

5) Эта история, будучи историей развития, начина­ется с низшего пункта, с того, в котором жизнь дается без всякого предшествовавшего развития. Этот пункт, этот terminus a quo истории, есть внешнее восприятие и все, что в связи с ним предполагается.

Я утверждал, что знание безусловно, оно имеет са­мостоятельное существование, и есть единственное самостоятельное существование, нам здесь известное. Но по существу знание есть бытие свободы, следова­тельно, собственно самостоятельна свобода. Это сле­дует признать вместе со мной, хотя бы проблематично, ибо такой образ мысли есть точка зрения философии, и тот, кто не может представить себе знание иначе, как акциденцию какого-нибудь человека, обладающего зна­нием, также не может схватить никакой философской идеи, как никакой геометрической тот, кто не может подняться над материей.

К тому же вполне ясно, как абсолютно противоречи­во такое предположение носителя знания. Мы здесь исследуем цельное сознание. Такой же носитель зна­ния тоже вносится каким-нибудь сознанием и ему ве­рят на основании показаний этого сознания. Если мы допустим, что такой носитель существует, то мы исклю­чим из нашего исследования вносящее его сознание, и наше исследование в таком случае будет неполным в одном из самых важных пунктов.

Большой вред и полная гибель философа от этой неспособности мышления уже в достаточной мере раскрылись. Правда, Кант высказал наше положение не в таких сухих словах и не так откровенно; но если не сделать этого допущения, то окажется, что он в действительности ничего не сказал, и его сочинения полны противоречий. Философствующая публика не сделала этого допущения и действительно не нашла в его сочинениях ничего, кроме множества противоре­чий. (Совершенно непонятно, каким образом некото­рые люди в этом состоянии своей мыслительной спо­собности все же почерпают мудрость из учения Канта и выступают толкователями и распространителями его). Появившееся в печати «Наукоучение» высказало это положение, но ему не поверили, что оно говорит не шутя, поэтому оно осталось непонятым. Делая здесь попытку привести вас к пониманию наукоучения, я прежде всего, и как условие всех моих дальнейших просьб, обращаюсь к вам с просьбой поверить мне, что я серьезно и буквально предполагаю то, что я утверж­даю, и сделать хотя бы попытку представить себе вме­сте со мной эту идею. Попытка не принесет вреда. Если из этого ничего не выйдет и если вытекающие из этой идеи основные положения не убедят вас в ее истинно­сти, то вы можете снова вернуться к старому и при­вычному образу мысли. А без допущения этой идеи вы не поймете и того, что я до сих пор изложил, и будете вынуждены вложить в мое изложение совершенно ложный смысл. Я утверждал, что эта жизнь знания сама

И. Фихте

 

собой изменяется; несомненно существуя, она, по мо­ему мнению, порождает бытие, которое действитель­но и на самом деле есть и сохраняется, и, раз возник­ши, не может уже быть уничтожено; это есть бытие само в себе, так как она сама (жизнь) сама в себе. Это бытие непосредственно выражается в знании, ибо та­кое бытие само есть знание. Может ли при этом взгля­де, если только его принимать серьезно, возникнуть у кого-либо сомнение в реальности такого знания, так как оно есть не что иное, как само бытие в себе? Конеч­но, только в том случае, когда при произнесении сло­ва «знание» не могут представить себе ничего другого, как только свои праздные мечтания, или в том, когда не могут представить себе иной реальности, кроме материальной, которую можно схватить руками; в этих случаях сомнение будет уместно. Те, кто ложно поня­ли наукоучение, так и поступали.