СОМНЕНИЕ 3 страница

Но и оставаться между обеими системами, не прини­мая ни той, ни другой, я тоже не могу; от ответа на по­ставленный вопрос зависит весь мой покой и все мое достоинство. Но столь же невозможен для меня и выбор между ними; во мне нет ничего, что заставило бы меня решительно остановиться или на одной, или на другой.

Невыносимое состояние неизвестности и нереши­тельности! И я должен был прийти к нему через лучшее и благороднейшее решение моей жизни! Какая сила может спасти меня от него, спасти меня от меня самого?

 

КНИГА ВТОРАЯ

 

ЗНАНИЕ

 

Негодование и страх грызли мой дух. Я проклинал наступление дня, звавшего меня к жизни, истина и зна­чение которой стали для меня сомнительными. Я про­сыпался ночью, из-за снов, не дававших мне покоя. С тоской я искал какого-нибудь просвета, который по­мог бы мне выйти из этого ужасного мрака сомнения. Я искал и вместе с тем запутывался все более в его ла­биринте.

Однажды, в полуночный час, я увидел около себя какую-то странную фигуру, обратившуюся ко мне с ре­чью: «Бедный смертный, — услышал я, — ты громоз­дишь одно ложное заключение на другое и вообража­ешь себя мудрым. Ты дрожишь перед страшными образами, которые ты сам себе с трудом создал. Собе­ри достаточно мужества, чтобы быть истинно мудрым. Я не приношу тебе никакого нового откровения. Что я могу тебе поведать, то ты давно уже знаешь, и ты дол­жен только вспомнить теперь об этом. Обмануть тебя я не могу, ибо ты сам во всем со мной согласишься, и если ты будешь все же обманут, то только самим со­бой. Соберись с духом, слушай меня и отвечай на мои вопросы».

Эти слова внушили мне мужество. Он взывает к мо­ему разуму — на разум же я полагаюсь. Он ничего не может вложить в меня; все, о чем я буду думать, я буду думать сам; я сам должен породить в себе всякое убеж­дение, которое мне предстоит принять.

— Говори, — воскликнул я, — кто бы ты ни был, странный дух, я хочу тебя слушать. Спрашивай, я буду отвечать.

Дух. Ведь ты допускаешь, что и вот эти предметы, и вот те действительно существуют вне тебя?

Я. Да, я это безусловно допускаю.

Д. А откуда ты знаешь, что они существуют?

Я. Я их вижу, я буду осязать их, если их коснусь, я могу слышать их звуки, они заявляют мне о своем су­ществовании посредством всех моих чувств.

Д. Так! Вероятно, потом ты возьмешь назад свое ут­верждение, что ты видишь, осязаешь и слышишь пред­мет. Пока я буду выражаться так, как ты выражаешься, т.е. как будто бы ты действительно воспринимал пред­меты посредством зрения, осязания и т. д., но только по­средством зрения, осязания и других твоих внешних чувств. Или это не так? Ты, может быть, воспринимаешь иначе, чем посредством чувств, и для тебя существует какой-нибудь предмет помимо того, что ты его видишь, осязаешь и т. д.?

Я. Никоим образом.

Д. Следовательно, предметы, которые ты можешь воспринимать, существуют для тебя исключительно благодаря особым свойствам твоих внешних чувств, ты знаешь о них исключительно на основании твоего зна­ния об этих свойствах твоего зрения, осязания и т. д. Твое утверждение: вне меня есть предметы, опирается на утверждения: я вижу, я слышу, я осязаю и т. д.?

Я. Да, таково и мое мнение.

Д. Но как же ты, далее, знаешь, что ты видишь, слы­шишь, осязаешь?

Я. Я тебя не понимаю. Этот вопрос кажется мне даже странным.

Д. Я облегчу тебе его понимание. Ты, может быть, видишь свое зрение и осязаешь свое осязание или име­ешь какое-нибудь особое высшее чувство, посредством которого ты воспринимаешь свои внешние чувства и их свойства?

Я. Отнюдь нет. О том, что я вижу и осязаю, а также, что именно я вижу и осязаю, я знаю непосредственно, — это ясно само собой. Я знаю это, когда это бывает, толь­

ко на основании того, что это есть, но без посредниче­ства и участия какого-нибудь другого чувства. Вот по­тому-то твой вопрос и показался мне странным, что он, по-видимому, ставит под сомнение эту непосредствен­ность сознания.

Д. Его цель была не в этом. Он должен был только побудить тебя к тому, чтобы ты хорошенько выяснил себе эту непосредственность. Итак, у тебя есть непос­редственное сознание твоего зрения и осязания?

Я. Да.

Д. Твоего зрения и осязания, — сказал я. Ты, следова­тельно, представляешь себя видящим в случае зрения, осязающим в случае осязания, и в то время, когда ты сознаешь свое зрение, ты сознаешь особое состояние или модификацию себя самого?

Я. Несомненно.

Д. В тебе есть сознание твоего зрения, осязания и тд. и благодаря этому ты воспринимаешь предмет. Но раз­ве ты не можешь воспринимать его также без этого со­знания? Разве ты не можешь, например, познать пред­мет посредством зрения или посредством слуха, не зная, однако, что ты его видишь или слышишь?

Я. Никоим образом.

Д. Следовательно, непосредственное сознание о себе самом и о своих состояниях есть необходимое ус­ловие всякого другого сознания, и ты нечто знаешь лишь постольку, поскольку ты знаешь, что ты это зна­ешь; в последнем не может оказаться ничего, что не ле­жало бы в первом.

Я. Да, я тоже того же мнения.

Д. Итак, о том, что предметы существуют, ты зна­ешь лишь благодаря тому, что ты их видишь, осяза­ешь и т. д., а о том, что ты их видишь или осязаешь, ты знаешь лишь благодаря тому, что тебе известно, что ты знаешь это непосредственно. Чего ты не воспри­нимаешь непосредственно, того ты не воспринима­ешь вообще?

Я. Я признаю это.

Д. Во всяком восприятии ты прежде всего восприни­маешь только самого себя и свое собственное созна­ние, и что не лежит в этом восприятии, то не восприни­мается вообще?

Я. Ты повторяешь то, что я уже признал.

Д. И я не перестал бы повторять это во всяких видах, если б я думал, что ты этого еще не понял, не запечат­лел еще в себе навсегда. Можешь ли ты сказать: я имею сознание о внешних вещах?

Я. Никоим образом, если соблюдать точность, ибо зрение, осязание и т. д., посредством которых я воспри­нимаю вещи, не есть само сознание, но лишь то, что я сознаю прежде всего и непосредственнее всего. По всей строгости я могу сказать лишь следующее: я имею со­знание о том, что я вижу или что осязаю предметы.

Д. Ну, так не забывай же то, что ты теперь ясно уви­дел. Во всяком восприятии ты воспринимаешь исклю­чительно свое собственное состояние. Но я буду про­должать говорить твоим языком, потому что он обычен. Ты видишь, осязаешь, слушаешь вещи, — сказал ты. Ка­кими, т. е. с какими свойствами видишь или осязаешь их ты?

Я. Я вижу один предмет красным, другой — синим; если я до них дотрагиваюсь, то осязаю один — гладким, другой — шероховатым; один — холодным; другой — теплым.

Д. Ты знаешь, следовательно, что это значит: крас­ный, синий, гладкий, шероховатый, холодный, теплый?

Я. Без сомнения, я знаю это.

Д. Не опишешь ли ты мне это?

Я. Это не поддается описанию. Вот, обрати свой взгляд на этот предмет. То, что ты воспримешь зрением, глядя на него, я называю красным. Дотронься до поверхности другого предмета; то, что ты будешь тогда осязать, я на­зываю гладким. Таким способом я достиг этого знания, и чтобы его добыть, не существует другого.

Д. Но нельзя ли, по крайней мере, исходя из некото­рых знакомых уже через непосредственное оигущение

свойств, заключать о других, отличных от этих. Если кто-нибудь, например, видел красный, зеленый, желтый цвет, но не видел синего; знает вкус кислого, сладкого, соленого, но не знает вкуса горького, не мог бы он од­ним только размышлением и сравнением понять, что такое синее иди горькое, не видя и не пробуя ничего подобного?

Я. Ни в каком случае. Что принадлежит ощущению, то можно только ощущать, а не мыслить: это не выве­денное нечто, а исключительно непосредственное.

Д. Странно: ты хвалишься знанием, относительно которого ты не можешь мне объяснить, как ты до него дошел. Ведь посмотри: ты утверждаешь, что одно видишь в предмете, другое ощущаешь, третье слышишь. Следо­вательно, ты должен уметь отличать зрение от осяза­ния, и то и другое от слуха?

Я. Без сомнения.

Д. Дальше: ты утверждал, что видишь этот предмет красным, тот синим; один ощущаешь гладким, другой шероховатым. Следовательно, ты должен быть в состо­янии отличать красное от синего, гладкое от шерохо­ватого?

Я. Без сомнения.

Д. Также познал ты это различие не посредством раз­мышления над этими ощущениями и сравнением их в тебе самом, как ты только что утверждал. Но, может быть, сравнивая предметы вне тебя по их красному или сине­му цвету, по их гладкой или шероховатой поверхнос­ти, ты познаешь то, что ты в себе самом ощущаешь как красное, синее, гладкое и шероховатое?

Я. Это невозможно, потому что восприятие предме­тов исходит из восприятия моих собственных состоя­ний, обусловливается им, а не наоборот. Я различаю предметы только потому, что различаю мои собствен­ные состояния.

Тому, что это определенное ощущение обознача­ется совершенно произвольно знаком красное, а то — знаком синее, гладкое, шероховатое, — этому я могу на­учиться, но не тому, что они различаются, как ощуще­ния, и как именно они различаются. Что они различ­ны, я знаю только потому, что я знаю о себе самом, что я ощущаю себя, и что в обоих случаях я ощущаю себя различно. Чем они различаются, я не могу описать, но я знаю, что они так же различаются, как различается в обоих случаях мое самоощущение, и что различение ощущений есть непосредственное, а ни в коем случае не полученное путем познания и выведенное разли­чение.

Д. Которое ты можешь производить независимо от всякого познания вещей?

Я. Которое я должен производить независимо от него, так как это познание само независимо от этого различения.

Д. Которое дано тебе, следовательно, непосредствен­но в самоощущении. Я. Не иначе.

Д. Но тогда ты должен был бы ограничиваться сле­дующим утверждением: я чувствую себя аффинирован­ным таким образом, который я называю красным, си­ним, гладким, шероховатым; ты должен был бы помещать эти ощущения только в самом себе, но не переносить на совершенно вне тебя лежащий пред­мет и выдавать за свойства этих предметов то, что, ведь, составляет только твою собственную модификацию.

Или скажи мне: воспринимаешь ли, когда ты дума­ешь, что видишь предмет красным или осязаешь его гладким, больше и что-то другое, чем-то, что ты аффи­нирован определенным образом?

Я. Из предыдущего я ясно понял, что я действитель­но воспринимаю не больше того, что ты говоришь; и это перенесение того, что только существует во мне, на нечто вне меня, от которого я все-таки не могу удер­жаться, кажется мне в высшей степени странным.

Я ощущаю в себе, а не в предмете, так как я — я сам, а не предмет; я ощущаю, следовательно, только себя са­мого и свое состояние, но не состояние предмета. Если

существует сознание предмета, то оно, по крайней мере, не восприятие или ощущение: это ясно.

 

Д. Ты заключаешь очень поспешно. Обсудим этот вопрос со всех сторон, чтобы я убедился, что ты ни­когда не откажешься от добровольно признанного то­бой теперь.

Существует ли в предмете, как ты его обыкновенно мыслишь, еще нечто иное, кроме его красного цвета, его гладкой поверхности и т. п., короче, еще что-нибудь, помимо признаков, получаемых в непосредственном ощущении?

Я. Я думаю, что существует: помимо свойств есть еще вещь, которая заключает в себе эти свойства, носитель этих свойств.

Д. Каким же чувством ты воспринимаешь этого но­сителя свойств? Видишь ли ты его, или осязаешь, слы­шишь и т. д. или, может быть, у тебя существует для него еще особенное чувство?

Я. Нет, я думаю, я вижу его и осязаю.

Д. В самом деле! Исследуем это бытие. Сознаешь ли ты когда-нибудь свое зрение вообще или всегда только определенное зрение?

Я. У меня всегда есть только определенное зритель­ное восприятие.

Д. И каково же было это определенное зрительное восприятие по отношению к тому вот предмету?

Я. Ощущение красного цвета.

Д. И это красное есть нечто положительное — про­стое ощущение, определенное состояние тебя самого?

Я. Это я понял.

Д. Следовательно, ты должен был бы видеть красное только как простое, как математическую точку, и ви­дишь его, конечно, как таковое. По крайней мере, в тебе, как твое аффицированное состояние, это, очевидно, простое определенное состояние, без всяких составных частей, которое нужно изображать как математическую точку. Или ты думаешь иначе?

Я. Я должен признать, что ты прав.

Д. Но вот ты распространяешь это простое красное на широкую поверхность, которую ты, без сомнения, не видишь, так как ты видишь только простое красное. Как получаешь ты эту поверхность?

Я. Это, конечно, странно. Но я думаю, что нашел объяснение. Я не вижу, разумеется, поверхности, но осязаю ее, проводя по ней рукой. Мое зрительное ощу­щение остается во время этого осязания неизменным, и поэтому я распространяю красный цвет на всю по­верхность, которую я осязаю в то время, как я вижу не­изменно то же самое красное.

Д. Это было бы действительно так, если бы ты осязал только поверхность. Но посмотрим, возможно ли это. Ты ведь не осязаешь никогда вообще, не осязаешь свое­го осязания и вслед за этим не сознаешь его же?

Я. Ни в коем случае. Каждое ощущение — определен­ное ощущение. Никогда не видят, или осязают, или слы­шат вообще, но всегда видят, осязают, слышат нечто определенное: красный, зеленый, синий цвет, холод, тепло, гладкое, шероховатое, звук скрипки, голос чело­века и т. п. Будем считать это решенным между нами.

Д. Охотно. Следовательно, ты осязаешь в то время, когда думаешь, что осязаешь поверхность, непосред­ственно только гладкое, шероховатое или нечто по­добное?

Я. Конечно.

Д. Это гладкое или шероховатое ведь такое же про­стое, как красный цвет, — точка в тебе, воспринимаю­щем? И я спрашиваю, почему ты распространяешь про­стое ощущение по поверхности с тем же правом, с каким я спрашивал, почему ты так же поступал с простым зри­тельным ощущением?

Я. Но эта гладкая поверхность, может быть, не во всех своих точках одинаково гладкая, а в каждой точке глад­кая в различной степени. Хотя мне и недостает умения определенно различать эти степени и словесных зна­ков для закрепления и обозначения этих различий, но

я делаю различение, сам того не сознавая, помещаю это различаемое рядом друг с другом, и так возникает у меня поверхность.

Д. Можешь ли ты в один и тот же момент испыты­вать противоположные ощущения — быть аффициро-ванным взаимно уничтожающими друг друга спосо­бами?

Я. Ни в коем случае.

Д. Эти различные степени гладкости, которые ты хочешь принять, чтобы объяснить то, что объяснить не можешь, являются противоположными ощущения­ми — насколько они различны, которые следуют в тебе одно за другим?

Я. Я не могу этого отрицать.

Д. Следовательно, ты должен предполагать эти раз­личные степени, согласно тому, как ты их действитель­но ощущаешь, следующими друг за другом изменения­ми одной и той же математической точки, как ты дей­ствительно и поступаешь при других обстоятельствах; но ни в каком случае не помещать их одну возле другой, как одновременные свойства многих точек в одной по­верхности.

Я. Я убедился в этом и вижу, что мое предположение ничего не объясняет. Но моя рука, которой я касаюсь предмета и покрываю его, сама представляет собой по­верхность и поэтому я воспринимаю предмет как по­верхность, большую поверхность, чем моя рука, если я могу несколько раз уложить ее на предмете.

Д. Твоя рука представляет собой поверхность? Поче­му же ты это знаешь? Вообще, как ты осознаешь, что это твоя рука? Существуют ли для этого другие способы, кроме тех, когда ты или посредством ее осязаешь чТо-нибудь другое, и она является орудием, или же ты ося­заешь ее саму посредством другой части тела, и она яв­ляется объектом действия?

Я. Нет, других не существует. Я ощущаю посредством своей руки нечто определенное или ощущаю ее посред­ством другой части своего тела. Я не имею непосред­ственного абсолютного ощущения своей руки вообще таким, как не чувствую осязания и зрения вообще.

Д. Остановимся на том случае, когда твоя рука явля­ется орудием, так как он разъясняет и другой случай. В этом случае в непосредственном восприятии не может заключаться ничего другого, кроме принадлежащего осязанию, что тебя, а в особенности твою руку пред­ставляет как осязающее в осязании и ощупывающее в ощупывании. Ты ощущаешь или нечто одинаковое: тог­да я не понимаю, почему ты распространяешь это про­стое ощущение на некоторую осязающую поверхность, а не довольствуешься одной осязающей точкой; или же ты осязаешь различное, тогда ты осязаешь одно за дру­гим в разное время, и я опять-таки не понимаю, почему ты не допускаешь эти ощущения следовать одно за дру­гим в одной и той же точке.

То, что твоя рука представляется тебе как поверхность так же необъяснимо, как то, что ты вообще имеешь пред­ставление о поверхности вне тебя. Поэтому не пользуй­ся первым для объяснения второго, пока ты не объяс­нил еще само первое.

Второй случай, когда твоя рука или безразлично ка­кой-нибудь другой член твоего тела сам является объек­том ощущения, может быть выяснен на основании пер­вого. Ты осязаешь этот член посредством другого, который является теперь осязающим. Относительно этого последнего я поднимаю те же вопросы, которые я только что поднял относительно твоей руки, и ты так же мало сможешь мне ответить на них, как и на те.

Так же обстоит дело с поверхностью твоих глаз и с каждой поверхностью твоего тела. Возможно однако, что сознание протяженности вне тебя исходит из со­знания твоей собственной протяженности как матери­ального тела и обусловливается этим. Но тогда ты дол­жен объяснить прежде всего протяженность твоего материального тела.

Я. Достаточно. Я теперь ясно понимаю, что я ни зре­нием, ни осязанием, ни каким-нибудь другим чувством

не воспринимаю плоскостную протяженность свойств тела; я понимаю, что это только мой собственный при­ем распространять то, что в ощущении является толь­ко точкой; ставить рядом то, что, собственно, я должен был бы помещать одно за другим, так как в ощущении как таковом имеет место состояние последовательно­сти, а не сосуществования. Я открываю, что я в дей­ствительности употребляю тот же прием, как геометр, строящий свои фигуры: растягиваю точку в линию, а линию в поверхность. Меня удивляет, как я к этому прихожу.

Д. Ты делаешь еще больше и еще более удивитель­ные вещи. Эту внешнюю поверхность, существование которой в теле ты предполагаешь, ты действительно не можешь ни видеть, ни осязать, ни воспринимать каким-нибудь другим чувством; но все-таки можно сказать в известной связи, что ты видишь на ней красный цвет или осязаешь гладкое. Но ты затем сам продолжаешь эту внешнюю поверхность и растягиваешь ее в матема­тическое тело так же, как растягиваешь линию в повер­хность, в чем ты только что сознался. Ты признаешь еще нечто, существующее внутри за внешней поверхнос­тью тела. Скажи мне, разве, ты можешь видеть, осязать или воспринимать каким-нибудь чувством что-нибудь за этой внешней поверхностью?

Я. Ни в коем случае; пространство за внешней по­верхностью непрозрачно, непроницаемо и не воспри­нимается ни одним из моих органов чувств.

Д. И все-таки ты признаешь такое внутреннее содер­жание, которое ты совсем не воспринимаешь?

Я. Я признаю его, и мое удивление увеличивается.

Д. Что это такое, что ты мыслишь за внешней повер­хностью?

Я. Вот что: я мыслю нечто подобное внешней повер­хности, нечто ощущаемое.

Д. Мы должны это знать определенно. Можешь л и ты делить массу, из которой по-твоему состоит тело?

Я. Я могу ее делить до бесконечности, понятно, не инструментами, но в мыслях. Каждая возможная часть не будет самой меньшей, такой, которая не могла бы быть опять разделена.

Д. Дойдешь ли ты в этом делении до какой-нибудь части, относительно которой ты бы думал, что она сама по себе не воспринимаема, невидима, неосязаема и т.д. — сама по себе, говорю я, хотя бы она была недо­ступна для твоих органов чувств?

Я. Ни в коем случае.

Д. Вещь — видима, осязаема вообще? или только с определенными свойствами, цветом, гладкостью, ше­роховатостью или тому подобным?

Я. Верно последнее. Не существует ничего видимо­го или осязаемого вообще, потому что не существует зрения или осязания вообще.

Д. Ты распространяешь, следовательно, ощущае-мость, и именно твою собственную, тебе знакомую ощущаемость, видимость, как окрашенное, осязае­мость, как шероховатое или гладкое и т. д. на всю массу; и что масса всецело не представляет собой ничего ино­го, как само ощущаемое. Или ты думаешь иначе?

Я. Ни в коем случае. То, что ты говоришь, следует из того, что я только что понял и в чем я тебе признался.

Д. И все-таки ты действительно ничего не ощуща­ешь за внешней поверхностью и ничего и не ощущал за ней?

Я. Я буду ощущать, если я проломлю ее.

Д. Следовательно, ты знаешь это заранее. А деление до бесконечности, относительно которого ты утверж­даешь, что не сможешь в нем натолкнуться на неощу-щаемую часть, — ведь это деление ты никогда не произ­водил и не сможешь произвести?

Я. Я не могу его произвести.

Д..Следовательно, ты примышляешь к ощущению, которое ты действительно имел, другое, которогоутебя не было?

Я. Я ощущаю только то, что я помещаю на внешней поверхности; я не ощущаю того, что лежит за ней, но

думаю, что там есть нечто ощущаемое. Да, я должен при­знать справедливость твоих слов.

Д. Однако ты высказываешь нечто об ощущении, что не может быть дано ни в каком действительном вооб­ражении.

Я. Я говорю, что при делении массы тела до беско­нечности я все-таки никогда не натолкнусь на часть, которая была бы в себе неощущаема, несмотря на то что я не могу делить массу до бесконечности. Да, и сей­час я должен отдать тебе справедливость.

Д. Следовательно, в твоем предмете не остается ни­чего, кроме ощущаемого, того, что есть свойство. Это ощущаемое ты распространяешь в связанном и дели­мом до бесконечности пространстве; и настоящим но­сителем свойств вещи, которого ты искал, будет, следо­вательно, пространство, которое эта вещь занимает?

Я. Несмотря на то что я не могу на этом успокоить­ся, не чувствую внутренне, что должен мыслить в пред­мете еще что-нибудь другое, помимо ощущаемого и пространства, однако я не могу тебе указать это дру­гое, поэтому должен сознаться тебе в том, что я до сих пор не вижу другого носителя свойств, кроме самого пространства.

Д. Сознавайся всегда в том, что ты поймешь в дан­ный момент. Предстоящие неясности будут постепен­но разъясняться, и неизвестное делаться известным. Но само пространство не воспринимается, и тебе непонят­но, как ты дошел до этого понятия и до того, чтобы рас­пространять в нем ощущаемое?

Я. Это так.

Д. Также непонятно тебе, как ты вообще дошел до признания ощущаемого вне тебя самого, так как ты ведь воспринимаешь только собственное ощущение в тебе, и не как свойство вещи, а как аффинированное состоя­ние тебя самого?

Я. Это так Я ясно понимаю, что воспринимаю толь­ко самого, только свое собственное состояние, а не пред­мет; что я его не вижу, не осязаю, не слышу и т. д., но что скорее как раз там, где должен быть предмет, кончается всякое зрение, осязание и т. д.

Но у меня есть предположение. Ощущения как мои собственные аффинированные состояния не представ­ляют собой нечто протяженное, но нечто простое; и различные ощущения существует не рядом одно с дру­гим в пространстве, но следуют одно за другим во вре­мени. Но все-таки я распространяю их в пространстве. Может быть, как раз посредством этого распростране­ния и непосредственно в связи с ним то, что собствен­но есть только ощущение, превращается для меня в ощущаемое, и, может быть, это есть как раз тот пункт, начиная с которого возникает во мне сознание суще­ствования предметов вне меня?

Д. Твое предположение может оказаться правиль­ным. Но если бы мы даже могли принять его непосред­ственно для доказательства, мы бы все-таки не достиг­ли этим полного понимания, так как все же оставался бы без ответа более первоначальный вопрос: как ты приходишь к тому, чтобы распространять ощущения в пространстве? Поэтому обратимся теперь к этому вопросу и рассмотрим его — я имею для этого основа­ния — в более общей форме: как вообще доходишь ты до того, что даешь своему сознанию, которое все-таки непосредственно есть только сознание тебя самого, выходить из тебя самого и как доходишь ты до того, чтобы к ощущению, которое ты воспринимаешь, при­бавлять ощущенное и ощущаемое, которые не были тобой восприняты?

 

Я. Сладким или горьким, также отвратительно или хорошо пахнущим, шероховатым или гладким, холод­ным или теплым называется всеми то, что возбуждает во мне определенное вкусовое обонятельное или ося­зательное ощущение. Также обстоит дело и со звуками. Здесь всегда выражается отношение ко мне и мне не приходит в голову, что сладкий или горький вкус, хоро­ший или дурной запах и т. д. существуют в вещах; они

существуют во мне и возбуждаются, по моему мнению, во мне посредством вещей. Правда, мне кажется, что со зрительными ощущениями, с цветами, которые как буд­то не настоящие ощущения, а нечто среднее, дело об­стоит иначе, но если обстоятельно это продумать, то красное и тому подобное окажется все-таки только тем, что возбуждает во мне известное определенное зритель­ное ощущение. И это приводит меня к пониманию того, как я вообще пришел к признанию вещей вне меня. Я аффицирован, и знаю только это. Это мое аффиниро­ванное состояние должно иметь основание; это осно­вание не лежит во мне, следовательно, оно — вне меня. Так заключаю я быстро и бессознательно для себя; и принимаю такое основание — предмет. Это основание должно быть таким, которое объясняло бы как раз это определенное аффицированное состояние; я аффици­рован определенным образом, который я называю слад­ким вкусом; следовательно, предмет должен быть тако­го рода, чтобы возбуждать сладкий вкус, или, короче говоря, сам должен быть сладким. Так получаю я опре­деление предмета.

Д. В том, что ты говоришь, есть доля истины, не­смотря на то что в этом и не вся истина о данном пред­мете. Как обстоит здесь дело, мы, без сомнения, со вре­менем узнаем. Так как ты в других случаях, вполне твердо следуя закону основания (я буду называть зако­ном основания утверждение, которое ты только что сделал, что нечто, в данном случае твое аффициро­ванное состояние, должно иметь основание), — так как, говорю я, ты в других случаях, твердо следуя закону основания, вымышляешь себе нечто, то не будет из­лишним изучить обстоятельно этот прием и выяснить, что ты, собственно, делаешь, применяя его. Предполо­жим предварительно, что твое объяснение совершен­но правильно и что ты вообще приходишь к принятию вещи путем незаметного заключения от обоснованно­го к основанию; что же это такое было, что ты сознавал каксвое восприятие?

Я. То, что я аффицирован определенным образом.

Д. Но ты не сознавал аффинирующую тебя вещь, по крайней мере, как восприятие?

Я. Ни в коем случае. Я тебе в этом уже сознался.

Д. Следовательно, посредством закона основания ты прибавляешь к знанию, которое у тебя есть, другое, ко­торого ты не имеешь?

Я. Ты странно выражаешься.

Д. Может быть, мне удастся устранить эту стран­ность. Впрочем, пусть мои выражения будут для тебя только тем, чем они для тебя могут быть. Они должны только тебя направлять к тому, чтобы ты воспроизвел в себе ту же мысль, которую воспроизвел я в себе, а не служить тебе предписанием к тому как ты должен вы­ражаться. Если ты воспринял мысль твердо и ясно, тог­да выражай ее сам, как ты хочешь, и так разнообразно, как ты хочешь; и будь уверен, что ты ее всегда хорошо выразишь.

Как и посредством чего знаешь ты о своем аффини­рованном состоянии?

Я. Мне трудно будет выразить свой ответ в словах.

Д. Следовательно, ты имеешь также орган, это самое твое сознание, которым ты воспринимаешь свои аф-фицированные состояния.

Я. Да.

Д. Но у тебя нет органа, которым бы ты восприни­мал предмет?

Я. После того, как ты меня убедил, что я не вижу, не осязаю и вообще не воспринимаю предмета каким-либо внешним чувством, я принужден признать, что у меня нет такого органа.

Д. Обдумай это хорошенько. Тебя смогут упрекнуть за то, что ты это признал. Что такое твое внешнее чув­ство вообще, как можешь ты его назвать внешним, если оно не относится к внешним предметам и не есть орган для них?

Я. Я хочу знать истину и мало беспокоюсь о том, что меня будут упрекать. Я различаю только потому, что я

это различаю, зеленое, сладкое, красное, гладкое, горь­кое, приятный запах, шероховатое, звук скрипки, отвра­тительный запах, звук трубы. Затем некоторые из этих ощущений я считаю одинаковыми в определенном от­ношении так же просто, как в другом отношении я их считаю различными; так ощущаю я зеленое и красное, сладкое и горькое, гладкое и шероховатое и т. д. как оди­наковое и эту одинаковость я ощущаю как зрение, вкус, осязание и т. д. Зрение, вкус и т. д. сами по себе не дей­ствительные ощущения, так как, как ты уже раньше за­метил, я не вижу и не вкушаю вообще, но всегда вижу определенно красное или зеленое и т. д., вкушаю слад­кое или горькое и т. д. Зрение, вкус и т. п. только высшие определения действительных ощущений, классы, на которые я эти последние подразделяю, но не произ­вольно, а руководимый непосредственным ощущени­ем. Я считаю их всегда не внешними чувствами, а толь­ко особенными определениями объекта внутреннего чувства, моих аффицированных состояний. Как они становятся для меня внешними, или точнее, как я сам прихожу к тому, чтобы их считать таковыми и так на­зывать их, — в этом как раз и заключается теперь воп­рос. Я не беру назад свое утверждение, что я не имею органа для предметов.