Студопедия — СОМНЕНИЕ 8 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

СОМНЕНИЕ 8 страница






 

Туман ослепления падает с моих глаз, я получаю но­вый орган, и новый мир раскрывается благодаря ему передо мной. Он раскрывается передо мной исключи-тельно благодаря велению разума, и только к этому последнему он примыкает в моем духе. Я охватываю этот мир — ведь я, ограниченный моей чувственной природой, должен называть неназываемое — я охваты­ваю этот мир в той цели, какую должно иметь мое пови­новение; он есть не что иное, как сама эта необходимая цель, которую мой разум соединяет с велением.

Как же мог я, не считая всего прочего, верить тому, что этот закон предназначен для чувственного мира и что вся цель повиновения, требуемого этим законом, лежит в нем же? Ведь то, что единственно важно в этом повиновении, не ведет ни к чему в этом мире, не может ни стать причиной, ни иметь следствия. В чувственном мире, который движется в виде цепи материальных при­чин и следствий, в котором то, что следует, зависит от того, что предшествовало, никогда не играет никакой роли то обстоятельство, как, с каким намерением и на­строением совершен поступок. Здесь важно только то, каков был этот поступок.

Если бы вся цель нашего существования заключа­лась в том, чтобы осуществить некоторое земное со­стояние нашего рода, то нужен был бы только безоши­бочный механизм, который определил бы наше внешнее поведение, и нам не нужно было бы быть не чем иным, как хорошо прилаженными колесиками всей машины. Свобода была бы тогда не только бесполезна, но даже мешала бы достижению цели; добрая воля была бы совершенно лишней. Мир был бы тогда устроен крайне неискусно и шел бы к своей цели с излишними затратами и по окольным путям. И ты, могучий миро­вой Дух, предпочел бы взять от нас ту свободу, которую ты лишь с трудом и посредством разных приспособле­ний заставляешь служить своим планам; тогда ты про­сто принудил бы нас поступать так, как мы должны по­ступать ради твоих планов! Тогда ты кратчайшим путем пришел бы к своей цели, как это тебе мог бы объяснить ничтожнейший из обитателей твоих миров. Но я сво­боден, и потому такая зависимость причин и следствий,


в которой свобода абсолютно излишня и бесцельна, не может исчерпать всего моего назначения. Я должен быть свободным, ибо не механически вызванное дея­ние, но свободное ограничение свободы исключитель­но ради повеления, а не ради какой-либо другой цели — так говорит нам внутренний голос совести — оно одно образует истинную нашу ценность. Узы, которыми вя­жет меня закон, — это узы для живых духов; они отвер­гают власть над мертвым механизмом и обращаются к живому и самодеятельному. Этого повиновения требу­ют они; это повиновение не может быть лишним.

 

Здесь вечный мир яснее раскрывается передо мной, и основной закон его порядка стоит перед моим духов­ным оком. В нем единственно чистая воля, какой она, скрытая от глаз всех смертных, покоится в таинствен­ном мраке моего духа, является первым звеном цепи следствий, цепи, бегущей через весь необозримый ряд духов, — точно так же, как в земном мире действие, оп­ределенное движение материи образует первое звено материальной цепи, охватывающей всю систему мате­рии. Воля является действующим и живым элементом духовного мира, точно так же, как движение является тем же для мира чувственного. Я стою посредине обоих прямо противоположных миров, одного видимого, в котором решающая роль принадлежит действию, дру­гого невидимого и даже непостижимого, в котором эту роль играет воля; я представляю собой одну из перво­начальных сил для обоих миров. Моя воля есть то, что охватывает их оба. Эта воля уже сама по себе является составной частью сверхчувственного мира; лишь толь­ко я привожу ее в движение каким-либо решением, и моя деятельность течет далее через все целое, и вызы­вает новое, вечно существующее, которое там есть и не нуждается более в том, чтобы его сделали. Эта воля мо­жет проявляться в материальном действии, и это дей­ствие принадлежит чувственному миру и производит в нем то, что может произвести.

Ошибкой было бы думать, что я только тогда получу доступ в надземный мир, когда буду вырван из зависи­мости земного мира; уже теперь я нахожусь и живу в надземном мире гораздо более, нежели в земном; уже теперь он представляет собой мой единственный твер­дый опорный пункт, и вечная жизнь, во владение кото­рой я вступил уже давно, является единственным осно­ванием того, что я могу еще продолжать жизнь земную. То, что называют небом, лежиТ не по ту сторону гроба. Оно находится уже здесь, вокруг нас, и свет его горит в каждом чистом сердце. Моя воля принадлежит мне и представляет собой то единственное, чем я владею впол­не; она зависит от меня самого, и благодаря ей я уже теперь гражданин царства свободы и разума. Какое оп­ределение моей воли — того единственного, благодаря чему я поднимаюсь из праха в это царство, соответству­ет порядку последнего, говорит мне в каждый момент моя совесть, — та нить, посредством которой тот мир держит меня у себя и связывает меня с собой. И цели­ком от меня самого зависит дать мне указываемое ей определение. Я работаю над самим собой для этого мира, тружусь, следовательно, в нем и для него, работая над одним из его членов; следую в нем, и только в нем, без колебания и сомнения по твердым правилам к моей цели, уверенный в успехе, так как никакая чуждая сила не противостоит моей воле. То обстоятельство, что в чувственном мире моя воля, поскольку она действи­тельно только воля, становится также еще действием, это только закон самого чувственного мира. Я не хотел действия так, как воли; только последняя была целиком и исключительно моим делом, и она была также всем, что исходило исключительно из меня самого. Не нуж­но было еще особого акта с моей стороны, чтобы к ней присоединить действие: оно само к ней присоедини­лось, согласно закону второго мира, с которым я связан через посредство моей воли и в котором эта воля точно также является первоначальной силой, как и в первом. Конечно, когда я рассматриваю предложенную мне со­


вестью волю как действие и как причину, действующую в чувственном мире, то я бываю вынужден относить ее как средство к земной цели человечества; это не зна­чит, что я должен сперва обозреть мировой план, а по­том рассчитать, что мне надо делать: предложенное мне непосредственно совестью определенное поведение мне представляется именно таким, посредством кото­рого я в своем положении только и могу способство­вать достижению той цели. И если после совершения действия мне начинает казаться, что оно не приносит пользы для цели, а даже мешает ей, то я все же не дол­жен раскаиваться из-за этого в совершенном дей­ствии, — я не могу в этом заблуждаться относительно себя самого, поскольку, исполняя его, я повиновался только своей совести; какие бы последствия ни имело оно для этого мира, для другого из него не может выте­кать ничего иного, кроме благого. И даже для этого мира моя совесть повелевает мне теперь, —именно потому что действие кажется потерянным для своей цели,—по­вторить его более целесообразным образом или, если кажется, что оно этой цели мешает, то загладить вред и уничтожить то, что противодействует успеху. Я хочутак, как я должен; и следует новое действие. Может случить­ся, что следствия этого нового действия в чувственном мире покажутся мне не более производительными, чем следствия первого; но я остаюсь столь же спокоен за него в отношении другого мира, а в отношении насто­ящего мира на мне теперь лежит обязанность испра­вить предыдущее новыми действиями. Таким образом, всегда может казаться, что я всей своей земной жизнью не двигаю блага в этом мире ни на волос дальше, но отказаться от него я все же не смею; после каждого не­удавшегося шага должен я верить, что ближайший все-таки может удаться. Но для другого мира не пропадает напрасно ни один шаг. Короче, для земной цели тру­жусь я не только ради ее самой как последней конечной цели, но ради того, что моя истинная последняя цель, повиновение закону, представляется мне в настоящем мире не иначе, как в виде труда для той цели. Я мог бы покинуть ее, если бы я мог когда-нибудь отказать в по­виновении закону, или если бы я мог когда-нибудь пред­ставить его себе в этой жизни иначе, чем в виде повеле­ния, трудиться в моем положении для этой цели; я действительно покину ее в другой жизни, когда веле­ние поставит мне иную здесь, на земле, совершенно не­постижимую цель. В этой жизни я должен желать спо­собствовать ей, потому что я должен повиноваться, а будет ли ей действительно способствовать то действие, которое вытекает из этого соответствующего закону же­лания, это не моя забота, я ответствен только за волю, которая здесь, на земле, может быть направлена, разу­меется, только на земную цель, но не за результаты. До совершения действия я никогда не могу отказаться от этой цели; но от действия, после того как оно соверше­но, я могу, конечно, отказаться и повторить его или ис­править. Таким образом, уже здесь я живу и дейс­твую, согласно моему собственному существу и моей ближайшей цели, только для другого мира, и деятель­ность для него есть единственная деятельность, в кото­рой я вполне уверен. В чувственном мире я действую только ради другого мира, и только потому, что я не могу действовать для него, не желая, по крайней мере, дей­ствовать для чувственного мира.

Я хочу укрепиться, я хочу свыкнуться с этим совер­шенно для меня новым воззрением на мое назначе­ние. Разум не позволяет мыслить настоящую жизнь как всю цель моего бытия и бытия человеческого рода во­обще; во мне есть нечто такое и от меня требуется не­что такое, что не находит себе никакого применения во всей этой жизни и является совершенно бесцель­ным и излишним для высшего, что только может быть осуществлено на земле. Человек, следовательно, дол­жен иметь цель, лежащую вне этой жизни. Но если зем­ная жизнь, которая все же возложена на него и которая не может быть предназначена исключительно для раз­


вития разума, так как ведь разум, уже пробудившийся, повелевает нам сохранять ее и изо всех сил стремить­ся к высшей ее цели, — если эта жизнь в ряду нашего бытия не должна быть совершенно напрасной и бес­полезной, то она должна относиться к будущей жизни по меньшей мере так, как средство к цели. Но в этой земной жизни нет ничего такого, последние следствия которого не оставались бы на земле, ничего такого, посредством чего могла бы установиться связь между ней и жизнью будущей, кроме доброй воли; последняя же в этом мире, в силу основного его закона, не прино­сит сама по себе никаких плодов. Только добрая воля может быть тем, она должна быть тем, посредством чего мы трудимся для иной жизни и для ближайшей ее цели, которая лишь там будет нам поставлена. Неви­димые для нас последствия этой доброй воли являют­ся тем, посредством чего мы приобретаем твердый опорный пункт в той жизни, от которого мы затем мо­жем далее к ней двигаться.

 

Что наша добрая воля сама по себе и через себя мо­жет иметь следствия, мы это знаем уже в этой жизни, ибо разум не может приказывать бесцельно, но како­вы эти следствия и каким образом возможно, чтобы воля сама по себе могла действовать на что-либо, об этом мы не можем иметь никакого представления, пока еще находимся в этом материальном мире, и мудрость в том, чтобы вовсе не предпринимать исследования, о котором мы уже заранее можем сказать, что оно нам не удастся. Что касается характера этих следствий, то настоящая жизнь по отношению к будущей является, следовательно, жизнью в вере. В будущей жизни мы будем обладать этими следствиями, ибо будем исхо­дить из них в своей деятельности и основываться на них. Эта иная жизнь по отношению к следствиям на­шей доброй воли в настоящем будет, таким образом, жизнью созерцания. Так же и в этой иной жизни мы будем иметь перед собой ближайшую цель, как мы имеем ее в настоящей, ибо мы должны продолжать быть деятельными. Но мы остаемся конечными суще­ствами, а для конечных существ всякая деятельность есть деятельность определенная; определенное же дей­ствие имеет определенную цель. Как в земной жизни ее к цели последней относится имеющийся налицо мир, целесообразное устройство этого мира для ука­занного нам труда, уже достигнутая культура и благо среди людей и наши собственные чувственные силы, так в будущей жизни к ее цели будут относиться по­следствия нашей благой воли в настоящем. Земная жизнь есть начало нашего существования. Нас снаб­жают всем для нее нужным и дают в ней твердую по­чву; будущая жизнь есть продолжение этого существо­вания, для нее мы сами должны приобрести себе начало и определенный опорный пункт.

И теперь земная жизнь не кажется более бесполез­ной и напрасной. Она дана нам для того и только для того, чтобы приобрести эту твердую основу в будущей жизни, и единственно через посредство этой основы стоит она в связи со всем нашим вечным бытием. Весь­ма возможно, что и в этой второй жизни ближайшая цель будет столь же недостижима, как и цель земной жизни, также и там благая воля будет казаться излиш­ней и бесцельной. Но оказаться потерянной может она там столь же мало, как здесь, ибо она есть всегда дли­тельное и от него неотделимое веление разума. Ее дея­тельность указала бы нам в этом случае на третью жизнь, в которой обнаружились бы следствия благой воли из второй жизни. В этой второй жизни следующая могла бы быть тоже лишь предметом веры, правда, более твер­дой и непоколебимой, после того как мы уже на деле познали истинность разума и вновь, в полной сохран­ности, обрели плоды чистого сердца в уже закончен­ной жизни.

Как в земной жизни единственно из веления опре­деленного действия возникает наше понятие опреде­ленной цели, а из него все воззрение на данный нам


чувственный мир, так в будущей жизни на подобном, теперь для нас совершенно невообразимом велении будет основываться понятие ближайшей цели для этой жизни, а на нем воззрение на мир, в котором нам даны следствия нашей доброй воли в настоящей жизни. На­стоящий мир существует для нас вообще лишь через веление долга; иной мир возникнет для нас тоже толь­ко через другое веление долга, ибо никаким другим об­разом для разумного существа мир не существует.

Таково, следовательно, все мое высокое назначение, моя истинная сущность. Я представляю собой член двух порядков: одного чисто духовного, в котором я господ­ствую посредством одной только чистой воли, и друго­го чувственного, в котором я проявляю свою деятель­ность. Конечную цель разума образует его чистая деятельность, такая, где он не нуждался бы ни в каком орудии вне себя, — независимость от всего, что не есть сам разум, абсолютная необусловленность. Воля — это живой принцип разума, это сам разум, когда он пони­мается чисто и независимо; разум является деятельным через себя самого, значит, чистая воля, только как тако­вая, действует и господствует. Непосредственно и ис­ключительно в этом чисто духовном порядке живет только бесконечный разум. Конечный же, представля­ющий собой не самый умственный мир, но только один из многих его членов, живет в то же время обязательно и в чувственном порядке, то есть в таком, который ста­вит ему еще другую цель, кроме чистой деятельности разума, а именно некоторую материальную цель, спо­собствовать которой он должен посредством орудий и сил, которые, правда, стоят под непосредственным ру­ководством воли, но деятельность которых обусловле­на также их собственными естественными законами. Однако поскольку разум есть действительно разум, воля должна действовать просто сама по себе, независимо от естественных законов, которыми определяется дей­ствие. Поэтому всякая чувственная жизнь конечного указывает на высшую жизнь, в которую его вводит толь­ко воля, доставляя ему в ней владение, — владение, ко­торое, конечно, вновь чувственно представится нам как состояние, но отнюдь не как чистая воля.

Эти два порядка, чисто духовный и чувственный, из которых последний может состоять из необозримого ряда особых жизней, находятся во мне начиная с пер­вого момента развития действенного разума и идут да­лее друг с другом рядом. Последний порядок есть лишь явление для меня самого и для тех, кто находится со мной в одинаковой жизни; первый один дает последне­му смысл, целесообразность и ценность. Я уже бессмер­тен, непреходящ и вечен, лишь только я принимаю ре­шение повиноваться закону разума; мне не надо сначала стать таковым. Сверхчувственный мир отнюдь не буду­щий мир, это мир настоящий: ни в один момент конеч­ного бытия он не может быть более действительным, нежели в другой. По прошествии мириадов человечес­ких жизней он не будет более действительным, чем в данный момент. Другие определения моего чувствен­ного существования принадлежат будущему, но это су­ществование столь же мало является истинной жизнью, как и настоящее его определение. Через это решение я приобщаюсь к вечности, отбрасываю жизнь во прахе и все другие чувственные жизни, которые могут еще пред­стоять мне, и ставлю себя высоко над ними. Я станов­люсь сам для себя единым источником всего моего бы­тия и моих явлений, и, начиная с этого момента, я имею, безусловно, благодаря чему-то вне меня жизнь во мне самом. Моя воля, которую я сам, а не кто-либо иной, вводит в порядок того мира, и есть этот источник ис­тинной жизни и вечности.

Но в то же время только моя воля есть этот источ­ник; только через то, что я признаю эту волю за истин­ную носительницу нравственного блага и действитель­но возвышаю ее до этого блага, приобретаю я уверен­ность и обладание тем сверхчувственным миром.

Не имея перед глазами никакой понятной и види­мой цели, не задаваясь даже вопросом о том, происте­


кает ли из моей воли что-либо иное, кроме самого хо­тения, — вот как должен я хотеть согласно закону. Моя воля стоит одна, отдаленная от всего, что не есть она сама, образуя свой мир только через себя и для себя. Дело не только в том, что она является первым и что перед ней нет никакого другого члена, который отно­сился бы к ней и определял ее, но также и в том, что из нее не вытекает никакого мысленного и понятного вто­рого, через которое ее деятельность подпадала бы под посторонний закон. Если бы в понятном нам и проти­воположном духовному миру чувственном мире из нее исходило бы второе, из этого второго третье и т. д., то ее сила была бы сломлена сопротивлением самостоя­тельных членов этого мира, подлежащих приведению в движение; характер деятельности не вполне соответ­ствовал бы более выраженному хотением целевому по­нятию, и воля не оставалась бы свободной, но была бы отчасти ограничена специфическими законами сво­ей разнородной сферы действия. Именно так я дей­ствительно должен смотреть на волю в настоящем, единственном мне известном чувственном мире. Ко­нечно, я вынужден верить, то есть действовать так, как будто я думал, что мое хотение может привести в дви­жение мой язык, мою руку, мою ногу; но каким образом простое дуновение, давление интеллекта на себя само­го, какой является воля, может быть основой движения в весомых земных массах, об этом я не только не могу представить себе, но даже это голое утверждение явля­ется перед судом созерцающего разума чистой нелепо­стью. В этой области движение материи даже во мне самом должно быть объяснено исключительно из внут­ренних сил одной только материи.

Но такое воззрение на свою волю, как только что опи­санное, я получаю лишь благодаря тому, что усматри­ваю в себе самом следующее: она не только является высшим деятельным принципом для этого мира, прин­ципом, которым она могла бы, конечно, сделаться без всякой особой свободы через простое влияние всей мировой системы, приблизительно так, как мы должны представлять себе образующую силу в природе; она пря­мо отвергает все земные и вообще все вне ее лежащие цели и устанавливает в качестве последней цели себя самой ради себя самой. Но исключительно благодаря такому воззрению на свою волю я оказался в сверхчув­ственном порядке, в котором воля становится причи­ной сама по себе без всякого вне ее лежащего орудия, в подобной себе, чисто духовной, совершенно для нее проницаемой сфере. То обстоятельство, что закономер­ная воля требуется просто ради себя самой, — призна­ние этого я могу найти только как факт внутри себя, оно не может прийти ко мне никаким другим путем,— это было первым звеном моего мышления. Что это тре­бование согласно с разумом и является источником и путеводной нитью для всего прочего, согласно с разу­мом, что оно не приспосабливается ни к чему, но все другое должно приспосабливаться к нему и быть от него зависимым, — убеждение, к которому я опять-таки могу прийти не извне, но только изнутри, через посредство того непоколебимого одобрения, какое я свободно вы­ражаю относительно того требования, — это было вто­рым звеном в моем рассуждении. И вот, исходя только из этих двух звеньев, пришел я к вере в сверхчувствен­ный, вечный мир. Стоит уничтожить первые, и о после­днем не может быть тогда и речи. Действительно, если бы дело обстояло так, как говорят многие и предполага­ют это без дальнейшего доказательства как нечто само собой разумеющееся и восхваляют это как высшую вер­шину житейской мудрости, а именно, что всякая чело­веческая добродетель всегда должна иметь перед собой только определенную внешнюю цель и что она не мо­жет начать действовать прежде, чем станет уверенной в достижимости этой цели, что она только тогда и ста­новится добродетелью, что разум, таким образом, вов­се не содержит в себе самом принцип и руководящую нить своей деятельности, но, напротив, эта руководя­щая нить должна быть сперва получена извне через рас­


смотрение чуждого ему мира, — если бы дело обстояло так, то конечная цель нашего бытия находилась бы здесь внизу; человеческая природа была бы вполне исчерпа­на нашим земным назначением и вполне объяснима, и не было бы никакого разумного основания поднимать­ся с нашими мыслями над земной жизнью.

Но так, как я только что говорил сам с собой, может говорить и учить всякий мыслитель, который по ка­кой-нибудь причине, хотя бы, например, вследствие стремления к новому и необычному, исторически при­нял те первые члены и затем должен только правиль­но выводить из них дальнейшие следствия. Он тогда преподносит нам мышление чужой жизни, а не своей собственной; все плывет мимо него пустым и бессмыс­ленным, потому что ему не хватает особого чувства, посредством которого воспринимают его реальность; он — слепой, который, основываясь на нескольких ис­торически изученных правильных положениях о цве­тах, построил совершенно верную их теорию, несмот­ря на то что для него никаких цветов не существует. Он может сказать, что должно быть при известных ус­ловиях, но для него этого нет, так как он в этих услови­ях не находится. Особое чувство, посредством которо­го воспринимают вечную жизнь, приобретается лишь тем, что чувственное с его целями действительно ос­тавляется и приносится в жертву ради закона, кото­рый изъявляет притязания исключительно на нашу волю, а не на наши дела; оно покидается с твердым убеждением в том, что такой образ действий един­ственно разумный. Только после этого отречения от земного выступает в нашей душе вера в вечное, являясь единственной опорой, которой мы можем еще держать­ся, после того как мы оставили все прочее,—являясь еди­новременно животворящим принципом, который еще волнует нашу грудь и воодушевляет нашу жизнь. Поис­тине мы должны, согласно образам священного учения, сперва умереть для мира и вновь родиться, чтобы смочь войти в царствие Божие.

 

Я вижу, о, теперь я ясно вижу, где лежит причина моей прежней опрометчивости и слепоты относительно ду­ховных предметов. Полный земных целей, погрузив­шийся в них всеми своими мыслями и чувствами, вол­нуемый и побуждаемый только понятием результата, который должен осуществиться вне нас, желанием его и наслаждением им, бесчувственный и мертвый для чистых побуждений управляющего своими собствен­ными законами разума, который ставит нам чисто ду­ховную цель, я остаюсь прикованным к земле, и крылья моей бессмертной души связаны. Наша философия ста­новится историей нашего собственного сердца и жиз­ни, и какими мы находим нас самих, таким же мы мыс­лим человека вообще и его назначение. Раз нас влечет только к тому, что может осуществиться в этом мире, то для нас нет никакой истинной свободы, — никакой свободы, которая имела бы основание своего опреде­ления абсолютно и совершенно в себе самой. Наша сво­бода есть самое большее — свобода себя самого обра­зующего растения; она не выше ее по существу, а только приводит к более сложным результатам; отличается только тем, что производит не материю с корнями, ли­стьями и цветами, а дух с его побуждениями, мыслями, поступками. Об истинной свободе мы не в состоянии знать решительно ничего, потому что мы ей не облада­ем; когда говорится о ней, мы придаем словам другой, низший смысл применительно к нашему пониманию, или просто браним их, называя их бессмысленными. Вместе с познанием свободы погибает для нас и чув­ство для восприятия другого мира. Все, сюда относяще­еся, пролетает мимо нас, как слова, которые обращены вовсе не к нам, как бледная тень, без цвета и смысла, которую мы никак не можем поймать и удержать. Не проявляя ни малейшей собственной деятельности, мы все оставляем на своих местах. Когда же некоторое рве­ние толкает нас к тому, чтобы серьезно рассмотреть все это, то мы ясно усматриваем и можем доказать, что все


те идеи представляют собой безнадежные и бессодер­жательные фантазии, которые отвергает всякий здра­вомыслящий человек; и действительно, при тех пред­посылках, из которых мы исходим и которые взяты из нашего собственного самого внутреннего опыта, мы совершенно правы, и нас нельзя ни опровергнуть, ни переубедить, пока мы остаемся такими, каковы мы те­перь. Пользующиеся среди нашего народа особым ав­торитетом прекрасные учения о свободе, долге и веч­ной жизни превращаются для нас в рискованные басни, похожие на басни о Тартаре и Елисейских полях; при этом мы можем даже и не выражать нашего истинного мнения, состоящего в том, что мы находим, что эти об­разы поддерживают в черни внешнюю благопристой­ность; а если же мы менее вдумчивы и сами еще скова­ны цепями авторитета, то мы сами унижаемся до уровня настоящей черни, когда верим в то, что при таком по­нимании оказывается только глупыми баснями; и в тех чисто духовных указаниях находим обещание относи­тельно вечного продолжения того жалкого существо­вания, какое мы влачили здесь внизу.

Короче говоря, только через коренное исправление моей воли открывается для меня новый свет на мое су­ществование и назначение; без этого, сколько бы я ни размышлял и какими бы отличными духовными спо­собностями я ни был одарен, во мне и вокруг меня ока­зывается один только мрак Только исправление сердца ведет к истинной мудрости. Так пусть же вся моя жизнь неудержимо стремится к этой единой цели!

 

 

IV

Моя закономерная воля просто как таковая, сама по себе и через себя, должна иметь последствие, навер­ное и без исключения; каждое согласное с долгом оп­ределение моей воли, хотя бы даже из него не следова­ло никакого поступка, должно действовать в другом, мне непонятном мире, и, кроме этого согласного с долгом волеопределения, в нем не должно действовать ничего же. —Что, однако, я мыслю, когда мыслю это, что я предполагаю?

Очевидно, закон, действующее без всякого исключе­ния правило, по которому согласная с долгом воля дол­жна иметь следствия, точно также, как в земном мире, меня окружающем, я принимаю закон, согласно кото­рому этот шар, когда я толкну его своей рукой с этой определенной силой в этом определенном направле­нии, обязательно будет двигаться в таком направлении, с определенной мерой скорости, — толкнет с такой мерой силы другой шар, который теперь будет двигать­ся сам с определенной скоростью — и так далее до бес­конечности. Как здесь уже в простом направлении и движении моей руки я познаю и охватываю все вытека­ющие отсюда направления и движения с такой же дос­товерностью, как будто они уже налицо и воспринима­лись мной, точно также охватываю я в своей согласной с долгом воле ряд необходимых и неизбежных след­ствий в духовном мире, как будто бы они уже существо­вали; разница лишь в том, что я не могу определить их как следствия в материальном мире, то есть я знаю толь­ко, что они будут, но не знаю, каковы они будут; именно тогда, когда я это делаю, мыслю я закон духовного мира, в котором моя чистая воля является одной из движу­щих сил, подобно тому как моя рука является одной из движущих сил в материальном мире. Указанная твер­дость моего убеждения и идея этого закона духовного мира представляет собой совершенно одно и то же; не две мысли, из которых одна обусловливается другой, но совершенно одна и та же мысль, подобно тому, как уверенность, с которой я устанавливаю известное дви­жение, и мысль о механическом естественном зако­не — одно и то же. Понятие закона не выражает вообще ничего, кроме твердой, непоколебимой уверенности разума в некотором положении и абсолютной невоз­можности применять его противоположность.


Я принимаю такой закон духовного мира, который не дает ни моя воля, ни воля какого-либо другого су­щества, ни воля всех конечных существ вместе взятых; напротив, над его властью стоит моя воля и воля всех конечных существ. Ни я, ни какое-либо другое конеч­ное, а потому в каком-нибудь отношении чувственное существо, не может даже хотя бы только понять, каким образом чистая воля может иметь следствия и каковы могут быть эти следствия, так как сущность нашей ко­нечности именно в том и состоит, что мы не можем этого понять, что мы, вполне располагая чистой волей как таковой, рассматриваем ее следствия как состоя­ния; следовательно, каким же образом я или какое-либо другое конечное существо можем ставить себе целью, и через это осуществлять, то, что мы все просто не в состоянии ни мыслить, ни понимать? Я не могу сказать, что в материальном мире моя рука или какое-либо тело, входящее в состав мира и находящееся под действием общего основного закона тяжести, дает ес­тественный закон движения; это тело само подчинено этому естественному закону и может приводить в дви­жение другие тела исключительно сообразно этому за­кону и поскольку оно, вследствие этого закона, уча­ствует во всеобщей движущей силе в природе. Столь же мало конечная воля дает закон сверхчувственному миру, которого не может охватить ни один конечный дух. Напротив, все конечные воли находятся под влас­тью его закона и могут произвести что-нибудь в этом мире, лишь поскольку этот закон уже имеется налицо и насколько они сами, согласно основному закону для конечных воль, своей верностью долгу удовлетворяют его и входят в среду его деятельности; верностью дол­гу, говорю я, — единственной нитью, связывающей их с духовным миром, единственным нервом, проведен­ным из него к ним, единственным органом, посред­ством которого они в свою очередь могут воздейство­вать на него. Как всеобщая сила притяжения держит все тела и соединяет их с собой, а через эти и друг с другом, и как лишь при предположении этой силы воз­можно движение единого, так и этот сверхчувствен­ный закон соединяет, держит в себе и располагает в порядке все конечные разумные существа. — Моя воля, также и воля всех конечных существ, может рассмат­риваться с двоякой точки зрения: частью как хотение, то есть внутренний акт, направленный на себя само­го; и поскольку воля завершена в самой себе и замкну­та одним этим актом; частью как нечто, как факт. Пос­ледним она прежде всего становится для меня, поскольку я рассматриваю ее как завершенную; но она должна стать этим также и вне меня в чувственном мире, движущим принципом, например, моей руки, из движения которой вытекают снова другие движения, а в сверхчувственном мире—принципом ряда духовных следствий, о которых я не имею никакого представле­ния. В первом освещении, как простой акт, она нахо­дится всецело в моей власти; что она вообще стано­вится фактом, и притом в качестве первого принципа, это зависит не от меня, а от закона, которому я сам подчинен, естественного закона в чувственном мире, сверхчувственного закона в сверхчувственном мире.







Дата добавления: 2015-09-04; просмотров: 446. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

Именные части речи, их общие и отличительные признаки Именные части речи в русском языке — это имя существительное, имя прилагательное, имя числительное, местоимение...

Интуитивное мышление Мышление — это пси­хический процесс, обеспечивающий познание сущности предме­тов и явлений и самого субъекта...

Объект, субъект, предмет, цели и задачи управления персоналом Социальная система организации делится на две основные подсистемы: управляющую и управляемую...

Сравнительно-исторический метод в языкознании сравнительно-исторический метод в языкознании является одним из основных и представляет собой совокупность приёмов...

Концептуальные модели труда учителя В отечественной литературе существует несколько подходов к пониманию профессиональной деятельности учителя, которые, дополняя друг друга, расширяют психологическое представление об эффективности профессионального труда учителя...

Конституционно-правовые нормы, их особенности и виды Характеристика отрасли права немыслима без уяснения особенностей составляющих ее норм...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия