Глава 13. Иоланта и принц предприняли серию пробных скачков и определили, что ее собственный диапазон равен двадцати семи милям – достаточно

Иоланта и принц предприняли серию пробных скачков и определили, что ее собственный диапазон равен двадцати семи милям – достаточно, чтобы за один раз преодолевать расстояние между Лондоном и Итоном.

В субботу пополудни она села на поезд до Лондона – создать видимость, будто направляется домой в Шропшир, – а оттуда перескочила в школьный чулан, где уже ждал принц.

– За тобой кто-нибудь следил?

Иола покачала головой.

Принц дал ей дозу средства для скачков.

– Тогда пойдем.

Первый скачок перенес их в затхлую тесную каморку, почти такую же, как только что покинутый чулан.

– Где мы?

– Где-то внутри колокольни Бирмингемского собора. Скажи, если тебе нужно передохнуть.

Иоланта мотнула головой, намереваясь не выказывать слабости. И продержалась еще два скачка, прежде чем закружилась голова. Ее не волновало, где они сейчас – судя по всему, в еще одной давно забытой комнатке. Прислонившись к стене, Иола пыталась побороть тошноту.

Принц проверил ее пульс: на запястье легли теплые, легкие пальцы. Потом дал какой-то порошок, сладкий, как сахар.

– Что это? – пробормотала она.

– То, что придаст моим поцелуям вкус шоколада.

До сих пор ни один из них не упоминал о поцелуе. Иоланта пыталась не вспоминать его – предстоящий визит к инквизитору означал, что она наконец увидит учителя Хейвуда, и это должно было занимать все ее мысли.

Но она снова и снова проживала тот поцелуй. И каждый раз ее пронзало молнией.

«Хотел бы я, чтобы мы встретились в иных обстоятельствах», – сказал принц.

Желал ли он ежедневно – ежечасно – родиться кем-нибудь другим, не нести тяжкой ноши, не иметь сокрушающей цели? Иоланта желала бы, но про него ничего сказать не могла. Его истинные чувства скрыты глубже океанской впадины, неизвестны никому, кроме него самого.

– Твои поцелуи всегда будут отдавать мокрым псом.

– Тебе ли не знать, правда? – дружелюбно парировал принц.

«Да что ты за человек? Кто может жить без чести и честности?»

«Очевидно, человек, выбранный сделать то, для чего остальные слишком порядочны».

Иоланта показала, что снова готова перескакивать. После еще двух раз, несмотря на снадобья, голова раскалывалась от боли.

Принц помог ей сесть:

– Опусти голову между колен.

– Почему ты до сих пор стоишь? – с ворчливой завистью спросила она, полузакрыв глаза.

Они были не в здании. Сидела она на мягкой зеленой траве, дышала влажным прохладным воздухом с отчетливым солоноватым привкусом моря.

– Ты, может, и красив, как бог, зато я божественно перескакиваю.

Жаль, не осталось сил пригвоздить его взглядом, хотя, как ни странно, хотелось улыбнуться.

– Где мы?

– На мысе Рат, в Шотландии.

– Это где?

– Самый север Британии, пять с чем-то сотен миль от Итона.

Неудивительно, что ей настолько плохо. Пять сотен миль обычно считались верхним пределом перескоков за день. То, что они преодолели их меньше чем за четверть часа, просто поразительно – и могло стать смертельным.

Иоланта подняла лицо. Они находились на скалистом утесе над серым беспокойным морем. Дул такой сильный ветер, что пришлось снять шляпу, и короткие волосы тут же взъерошило.

Принц присел на корточки, взял Иолу за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. Она знала, что он просто проверяет зрачки, но все равно это был ужасно личный, долгий пристальный взгляд.

«Если не будешь осторожна, можешь обмануться, веря, будто способна заглянуть ему в душу».

Она отвела голову назад:

– Где вход в лабораторию?

– Вон там. – Принц кивком указал на маяк в отдалении.

Иоланта, пошатываясь, поднялась на ноги:

– Так чего же мы ждем?

 

* * *

Когда они в последний раз были в лаборатории вдвоем, она еще не была острижена и не думала о нем плохо. По волосам ее Тит не тосковал, а вот по взгляду, полному доверия и надежды – да.

Фэрфакс притронулась к банке с жемчужинами. Ее лицо было запрокинуто – он вспомнил, как повязывал ей галстук, как его руки касались ее подбородка снизу. Вспомнил, как жар бежал по нервам, какая мягкая у нее кожа.

Она обернулась и спросила, показывая на пустую клетку:

– Где твоя канарейка?

Тит притворился, будто размешивает стоявшее перед ним зелье:

– Продана в Лондоне на птичьем рынке. Я держал ее для маскировки; когда я в школе, она мне не нужна.

– Маскировки чего?

Он протянул ей снадобье. Оно хорошо созрело, вчерашняя жутковатая фиолетовая жижа сегодня напоминала по виду овсяный кисель и приятно пахла мускатным орехом.

– Это тебе.

Фэрфакс настороженно поглядела на мензурку:

– Ты же не пытаешься сделать из меня канарейку, правда? Заклинания переоблачения человека очень нестабильны, уже не говоря об опасности для превращаемого.[16]

– У меня есть работающее заклинание переоблачения.

– Тоже на себе испытывал?

– Конечно.

Взгляд, которым она его наградила... В последнее время она обычно была недовольна Титом, но на сей раз смотрела не сердито или неодобрительно. А так, будто ей больно.

– Как ты себя чувствуешь? Обещаю, оно безопасно. Ты знаешь, я никогда не подвергну тебя...

– Все хорошо. – Фэрфакс осушила зелье. – Почему я еще не канарейка?

Он высыпал ярко-красный порошок из пузырька в стакан с водой. Вода сначала окрасилась в малиновый цвет, потом снова стала прозрачной.

– Тебе нужно выпить еще и это.

Выпила. Потом посмотрела на пустую клетку:

– Будет больно?

– Да.

– И в этот раз стоило бы соврать. – Чуть улыбнулась, не глядя ему в лицо. – Я готова.

Тит направил на нее палочку:

– Verte in avem.

Переоблачение было внезапным и болезненным. Он это хорошо знал, сам проходил через него пять раз. Фэрфакс взмахнула руками, он подхватил ее и через секунду в его руках осталась лишь одежда. Канарейка, чирикая, почти плача, носилась по комнате, бешено махая крыльями.

– Лети ко мне, Фэрфакс.

Тит едва успел ее схватить, она неслась прямо на него. А потом лежала неподвижно, оглушенно в его ладонях. Он провел пальцами по крыльям:

– Ты молодец, ничего не сломано. Когда я пробовал переоблачение в первый раз, заработал сотрясение и перелом локтя. – Он поместил птицу в клетку, на слои чистой газеты. – Передохни несколько минут, а потом нам будет пора идти.

Затем ходил по комнате, собирая то, что нужно взять с собой. Канарейка поковыляла к поилке.

– Пей воду, если хочется, но не ешь ничего из кормушки. Пусть ты и выглядишь канарейкой, но ты не птица. Ты не очень хорошо можешь летать и совершенно точно не можешь питаться сырыми семенами.

Она опустила клюв в воду, попила, а потом еще немного попрыгала по клетке. Дверца все еще оставалась открыта. Тит протянул руку:

– Иди сюда.

Птичья головка склонилась вбок – вид почти такой же недоверчивый, как и в обличье человека. Но Фэрфакс все же вспорхнула ему на ладонь. Тит поднес ее к губам и поцеловал в пушистую макушку:

– Мы будем вдвоем против всего мира, Фэрфакс, – тихо проговорил он. – Ты и я.

 

* * *

Далберт, как всегда, был пунктуален.

– Ваше высочество, – поклонился он в пояс и открыл дверь личного вагона принца.

Тит кивнул, отдал слуге свой портфель и поднялся в вагон, держа в руках клетку.

Далберт принес ему стакан гипокраса и насыпал немного водорозовых семян в кормушку Фэрфакс:

– Приветствую, мисс Лютик.

Тит наблюдал за ней. Она опустила клюв в кормушку и взяла семечко. Но, когда Далберт удовлетворенно улыбнулся и принялся хлопотать по вагону, выплюнула семечко обратно в плошку.

Тит облегченно выдохнул. Все трактаты настаивали, что маг в переоблаченном виде явно понимает язык и указания, но до сих пор у него не было возможности это проверить.

Раздался свисток паровоза, колеса застучали по рельсам. Они тронулись.

 

* * *

На рельсах они пробыли лишь несколько минут. Принц воспользовался этим временем, чтобы набросить тунику и переобуться в высокие сапоги. А потом перед глазами Иоланты предстали уже не английские поля, а дальние горные пики.

Как выяснилось, не настоящие, а нарисованные на стене круглой комнаты, в которой теперь стоял вагон.

Принц встал. Сейчас он казался ей невероятно огромным, с ладонями величиной с дверь. Он поднял ее клетку и вышел, а следом и его слуга.

Распахнулись высокие, тяжелые двустворчатые двери. Иола ожидала увидеть за ними огромный зал, но там оказалась всего лишь винтовая лестница с факелами, дававшими замечательно чистый белый свет.

Спускались долго – стоянка вагона находилась на самом верху башни. Распахнулись другие двери, и они пошли по широкому коридору с открытыми арками, которые выходили на садовую террасу, нависавшую над двором в полусотне саженей внизу.

Коридор повернул, раздвоился, снова повернул. Теперь везде стояли слуги, кланявшиеся и торопливо уступавшие принцу дорогу. Они поднялись на несколько ступеней, миновали библиотеку, зимний сад со скульптурным фонтаном в центре и большую вольеру со всевозможными птицами.

Когда же наконец вошли в покои принца, Иоланта сочла их довольно скромно обставленными – учитель Хейвуд, пока еще работал в университете, имел гостиную роскошнее. Точнее, так ей казалось, пока она не увидела трехстворчатую ширму у окна. В каждой панели трепетали серебристо-лазурные бабочки. На ее глазах одна из них сменила цвет на ярко-желтый, другая – на нежно-сиреневый, а третья и вовсе покрылась затейливым зелено-черным узором.

Бабочки, вероятно, были сделаны из голубого серебра, бесценного эликсира, меняющего цвет при малейших изменениях тепла и силы солнца. Принц же, не обращая внимания на драгоценную ширму, быстро шагал вперед. В следующей комнате Иола успела заметить огромную вазу с ледяными розами, бледно-голубые лепестки которых словно выдули из тончайшего стекла. Зал за ней вмещал огромный крутящийся глобус. Иоланта не была уверена, но ей казалось, что она видела грозу где-то в тропиках – там посверкивали крошечные молнии. Принц же лишь пригнулся на ходу, чтобы не задеть луну.

В спальне он остановился, чтобы стянуть обувь, а затем они очутились в огромной купальне. Краны и ножки-лапы ванной, вырезанной из цельного аметиста, были из чистого золота. Над водой поднимался пар, на поверхности плавали лепестки и листья, пахло апельсиновым цветом и мятой.

Когда-то Иола обожала нежиться в ванне. Для нее как мага-стихийника это было одним из самых приятных развлечений: держать внизу слабый огонь, чтобы вода не остывала, и играть в воздухе замысловатыми скульптурами из капель.

Принц поставил клетку и отпустил слугу. Тот с поклоном вышел и закрыл за собой дверь. Опершись о стену, принц стянул чулки. И, шагая к аметистовой ванне, снял через голову рубашку.

Он был худощав и очень жилист. Птичье сердечко Иоланты застучало.

Он глянул на нее, губы скривились – улыбка, но не совсем. И тут же рубашка взлетела в воздух и приземлилась на клетку, закрыв обзор ванны.

– Извини, милая. Я стыдлив.

Иоланта возмущенно чирикнула. Можно подумать, она собиралась смотреть, как он раздевается, до самого конца!

– Знаю, ты бы предпочла изучать мою превосходную фигуру, но могу я посоветовать вместо этого насладиться видом шпалеры сзади? – продолжал принц. – Там изображено, как Гесперия Величественная разрушает оплот Узурпатора. Сам Румпельштильцхен ее выткал. Знаешь ли ты, что немаги в своих сказках превратили его в злодея? Бедняга, там он заставляет невинную страдалицу прясть золото из соломы.

Послышался всплеск, потом вздох: принц устроился в ванной.

Иоланта закрыла глаза, абсурдность ситуации становилась невыносимой. Она – птица в клетке. В двух шагах от нее абсолютно голый правитель Державы. И святой Румпельштильцхен, завещавший все свои сбережения на благо беднейших детей, выведен в сказке жадным грубияном.

Принц снова вздохнул:

– Почему я говорю с тобой? Ты не будешь помнить ничего из услышанного в птичьем обличье. – Он помолчал. – Я только что сам ответил на свой вопрос. Знаешь, что я однажды сделал? Решил записать, как провел время птицей. Кодом Морзе – способом передачи сообщений в немагическом мире, где буквы изображаются точками и тире. Я все рассчитал: клювом я буду делать маленькие дырочки в бумаге, это точки, а тире процарапаю когтями. Вот только когда я вернулся в нормальный облик, от листка бумаги остались одни клочки. А вроде хорошая была идея. – Он ненадолго умолк. – И ты завтра тоже ничего знать не будешь.

Значило ли это, что он расскажет ей что-то, о чем иначе говорить не стал бы? Иоланта навострила уши – фигурально, потому что ее ушами сейчас были покрытые перьями отверстия по бокам головы.

Принц тихо засмеялся:

– А с тобой почти приятно разговаривать, когда ты никак не отвечаешь.

Она велела воде в ванной ударить его по лицу. Раздался громкий всплеск.

– Эй! – По голосу казалось, что принц удивлен, но скорее приятно. – Интересно. Ты по-прежнему можешь управлять стихиями. Но прекрати, или я скормлю тебя местным котам.

Иоланта плеснула в него снова.

– Ладно, ладно, беру свои слова обратно. С тобой почти приятно разговаривать, даже когда ты отвечаешь.

Ей хотелось, чтобы он перестал говорить, она не желала знать, как они могли бы общаться, сложись все иначе.

«Скажи еще что-нибудь», – попросила ее неразумная сторона.

Принц послушался:

– Знаешь, о чем я должен беспокоиться? О твоей неспособности управлять воздухом. Молния выглядит впечатляюще, но бронированные колесницы выдерживают ее удар. Тебе нужно создавать бурю, чтобы иметь шанс их одолеть. Плохо, что у тебя не получается вызвать даже ветерок ради спасения собственной жизни.

Крылышки Иолы затрепетали. Ей придется сражаться с этими машинами смерти?

– Я должен бы изобретать новые, лучшие способы пробиться через твой блок. Но совсем не могу думать, потому что сегодня меня собирается допрашивать инквизитор.

Раньше она никогда не слышала в его голосе страха. Значит, принца тоже можно испугать. Хорошо. Не бояться тогда, когда должно, – признак безумия.

– Когда я в первый раз встретился с ней лицом к лицу, мне было восемь. – Он говорил совсем тихо, так что приходилось напрягать слух. – Дедушка умер два месяца назад, на следующий день была назначена моя коронация. Рожденных в доме Элберона учат вести себя спокойно и величественно, как бы ты себя ни чувствовал. Но инквизитор... у нее страшные глаза. Я пытался, но не мог заставить себя глядеть на нее. Поэтому, пока она говорила, я смотрел на своего кота. На самом деле Минос был маминым котом, таким же ласковым и нежным, как и она сама. После ее смерти он везде ходил за мной и ночью спал в моей кровати. В тот день он сидел у меня на коленях. Я почесал его за ухом, и он замурлыкал. А потом перестал. Но только в конце аудиенции, когда инквизитор встала, чтобы уйти, я заметил, что он... он умер.

В момент, когда голос принца пресекся, Иоланту охватило бурное чувство, которому она не могла найти названия.

– Мне хотелось плакать. Но она смотрела, поэтому я отбросил Миноса прочь и сказал так, как выразился бы дед: «Коту дома Элберонов должно бы достать воспитания не умирать перед важными гостями. Мои извинения». С тех пор я держал только птиц – птицы и рептилии неподвластны магии мысли.[17] И с тех пор ужасно боюсь инквизитора.

Он замолчал.

Иоланта отвернулась и, уставившись на шпалеру, велела себе не испытывать к принцу ни малейшего сочувствия.

И не послушалась.